Я остановился, включил башенку и ощупал околицу светом прожекторов.

Окружающая нас территория ничем не отличалась от той, по которой мы пробирались, покинув «Уран», но еще не наткнувшись на дорогу, напоминающую полосу автострады. Пятна света, по мере того, как я манипулировал башенкой, соскакивали с пологих склонов в ровные, песчаные котловины между ними, возвращались на выступающие верхушки и опять сползали вниз, везде натыкаясь на одно и то же до края поля зрения. Тоннель, из которого мы только что выбрались, казался крохотным куполом, втиснутым между двумя барханами и даже чем-то напоминающим их размерами и формой. Вокруг него не было ни дороги, ни каких-либо конструкций. От огромного строения и ведущих к нему полос не осталось и следа.

Только в выпуклой стене чернело, заметное даже в темноте, выжженное отверстие.

Я покосился на нитку радара, сравнил его данные с указаниями датчиков и двинулся вперед. Мы, молча, проделали еще несколько сотен метров, потом, высмотрев несколько более глубокую котловину, я опустил в ней «Фобос» и выключил двигатели.

В кабине установилась идеальная тишина.

– Дай Снагга, – сказал я.

Он отозвался немедленно. Говорил коротко, нормальным голосом, но я почувствовал в нем облегчение. Мы передали ему полные данные, записанные бортовыми автоматами, сделали краткий рапорт о фактах и перешли на прием.

– То-то еще будет, – буркнул я. – На сегодня все. Жрать и спать.

Рива повернулся вместе с креслом и недоуменно посмотрел на меня.

– Ты ни о чем не забыл? – поинтересовался он.

Я не забыл. И, наверно, это и в самом деле лучше будет сделать сейчас.

Рива поднялся и не торопясь направился в сторону колодца, ведущего к шлюзу. Я пошел за ним. Он уже начал спускаться, когда неожиданно задержался, словно припомнил о чем-то, и, подняв голову, нацелил на меня забрало своего шлема.

– Ты был прав, – негромко сказал он.

Я не понял. Стоял возле крышки люка и ждал, пока он растолкует, о чем речь идет.

– С этим сеансом. Он и в самом деле был для нас предназначен...

Разумеется, я был прав. Но ничего ему не сказал. И не спросил даже, какую из проекций он имел в виду, первую или вторую. Вероятнее всего, обе.

Получасом спустя все было кончено. Автомат вырыт небольшой, вытянутый ров. Мы опустили в него тело Коллинса и насыпали над ним невысокий холмик, точно такой же, что встречаются на старых кладбищах. Постояли с минуту, потом резко повернулись и вернулись в кабину.

Я занялся ужином. Рива что-то мудрил, манипулируя с программирующими контактами аппаратуры.

– Готово, – произнес он наконец. Надавил клавишу, и на экране показался список экипажей всех трех экспедиций, прибывших сюда до нас. Он был разделен на две части. Слева одна под другой виднелись фамилии. Четвертая ил пятая сообщала: Коллинс. И была перечеркнута красной линией. В правой полосе, до этого совершено чистой, появилась та же самая фамилия, на самом первом месте. Над ней виднелся только заголовок: «найденные».

Я лежал, удобно вытянувшись в мягком, пенистом коконе кресла, без шлема, в расстегнутом скафандре, с отключенным динамиком личной аппаратуры. Но мысли невольно возвращались к событиям последнего дня. Не то, чтобы я специально предавался воспоминаниям, выдумывал более логичную схему или пытался анализировать. Мы лизнули едва краешек их земли, и то главным образом потому лишь, что они сами показали нам кусочек своей планеты.

Однако же, показали нам не только свою планету...

И тут я вдруг понял, что с самого начала, с первого мгновения, когда перед нашими глазами открылась панорама города прошлого века, города, в котором, вполне могло быть, воспитывались мои прадеды, единственное, что по настоящему не давало мне покоя, так это чувство несправедливости. С поразительной остротой нам был продемонстрирован контраст между их миром и нашим. Но каким миром? Разве изображение города, дышащего гармонией композиций, полного тишины и покоя, города, вырастающего над буйным парковым газоном, но однако же не уничтожающего его травы, они взяли из своих альбомов прошлого века?

Наверняка, нет. К тому же, у них и сейчас могли быть менее процветающие города. Он один, по сути дела, ни о чем не свидетельствовал.

Увы, трудно было сказать то же самое о другом изображении, другом городе. Общество, способное что-то такое создать, а точнее – с чем-то таким справиться, пусть даже речь идет о наиболее сильном отклонении от правил, выдавало себе свидетельство, которому не позавидуешь. О том, что существовать такому обществу недолго. В этом-то все и дело.

Но если я был прав, и это второе изображение было ими получено из проекции мозговых полей людей, оказавшихся под влиянием зон нейтрализации, то они не могли знать об этом...

Минуточку, в самом ли деле не могли? Разве у нас была возможность проверить, как на них самих воздействуют эти черные шарики? Если они реагируют на них так же, как и мы, значит – они выслали их сознательно, чтобы нас уничтожить, или, по крайней мере, обезвредить. Нет для этого лучшего способа, чем нарушить связь. Если же все должно было обстоять иначе? В таком случае, что-то совершенно другое это и значило? Что? Как бы так ни было, ничего общего с дружеским обменом приветствиями не получилось.

Другое дело, если их система связи опирается на совершенно другие принципы, чем земная. Об этом свидетельствовал бы и тот факт, что наши приемники не могли передать компьютерам никаких сведений, из которых те сумели бы что-либо высосать.

Что было несомненным, так это то, как много еще предстоит сделать.

Я еще раз проверил показания датчиков автоматов наводки и закрыл глаза.

Меня разбудил голос Снагга. Который сообщил, что мы проспали шесть часов, и пожелал приятного аппетита. Во всем остальном он держался нормально. Доложил, что «Гелиос» дает пеленг без каких-либо перерывов или нарушений. База подтвердила прием очередного кода. Кажется, там были несколько удивлены, что мы еще до сих пор живы. Но не теряли надежды. На этот раз, однако же, от добрых советов воздержались.

Температура снаружи «Фобоса» достигла минус тридцати по Цельсию. Выдержать можно. Обычно январский морозец в каком-нибудь состоянии из земных заповедников. Не то, что на Луне во время двухнедельной ночи.

Перекусили мы в молчании. Сразу же после этого Рива вышел из кабины, чтобы провести замеры. Я занялся радаром. Рассчитал дорогу, которую мы проделали до нашего рейса по подземельям, сделал поправку для дальнейшего маршрута. За исходное, конечно, я принял направление, засеченное во времени секундной связи с экипажами «Проксимы» и «Монитора», на краю пустынной полосы. Полчаса спустя мы тронулись в путь, оставляя позади небольшой купол с черным проломом и крохотную, вытянутую насыпь, сформированную из минералов с цветом, на Земле не встречающимся.

Дорога шла по касательной к контуру огромного купола, накрывающего собой гигантскую шахту, и вела дальше, по пологим холмам, на северо-восток. Барханы постепенно становились все ниже, белые снопы, падающие из-под башенки и прорезающие пурпурную тьму, все более мягкими движениями карабкались на склоны и сползали с них. Наконец, они остались в неподвижности. Мы выбрались на равнину.

Горизонт, наблюдаемый в инфракрасном диапазоне, подергивал полупрозрачный голубоватый туман. Горы казались детским рисунком, ровным, лишенным объема. Несмотря на это, мы еще за добрых несколько километров заметили идущий поперек направления маршрута край того разлома, или, если угодно, канона, предшествующего предгорьям каменных гигантов. Не прошло и пятнадцати минут, как мы стояли на краю обрыва.

О взятии этой преграды нечего было и думать. «Фобос» пользовался славой наиболее универсального вездехода, но только вездехода. Он не был ракетой, даже не был одной из тех комбинированных машин, используемых экипажами, надзирающими за работой сателлитарных автоматических баз, на которых в самом крайнем случае можно было выйти на орбиту. Те обеспечивали большую оперативность, но для драки не годилось. Слишком много места занимали в них энергетические автоматы.