В то же время на тротуаре, перед стеклянной стеной началось замешательство. Из дверей, в которых вращалось что-то, напоминающее лопатки ротора в старинных турбогенераторах, вылетел мужчина в сбившейся рубашке, пролетел, споткнувшись, несколько метров и упал во весь рост, ударившись лицом о каменные плиты. Толпа захохотала. Мужчина приподнялся на локтях, поднял ноги, пытаясь подняться, но руки его не слушались и он упал снова. Его плечи еще раз конвульсивно дернулись, больше он не двигался.

Вокруг тела лежащего сделалось пусто. Но только на минуту.

Прошло даже меньше времени, когда толпа людей, огибающих это место, сблизилась, слилась, и единственное, что свидетельствовало о преграде на пути, был чуточку больший просвет в колеблющемся море голов. Я не заметил, чтобы хоть кто-нибудь задержался хотя бы на долю секунды. Лица прохожих отворачивались от лежащего, и в них не было ничего, кроме раздражения, вызванного необходимостью обходить помеху, оказавшуюся на пути.

С меня этого хватило. Не обращая внимания на реакцию, которую я мог вызвать, я сместил башенку, заблокировал автоматы и дал по стенам лазерную очередь, стараясь попасть в светящиеся полосы. Город просуществовал еще долю секунды, потом раздался треск, словно от атмосферного разряда, изображение на мгновение полыхнуло, а потом все исчезло.

Я зажег прожектора. А когда глаза понемногу привыкли к темноте, неторопливо двинулся вперед.

Вход в коридор находился не далее, чем в пяти метрах от того места, где мы были вынуждены задержаться. Так же, как и в первый раз, на противоположной стороне зала, его открыл фотоэлемент, когда мы осветили его из наших прожекторов. Не оглядываясь больше назад, я въехал в мрачное нутро тоннеля.

Через какое-то время отозвался гейгер. Индикатор излучения вновь наполнился оранжевым светом. Это подтверждало то, что я говорил Риве. Наши побывали тут перед нами.

Не прошло даже и минуты, как пол коридора резко изменился. Перед нами виднелась, освещенная отраженным светом, наклонная плоскость, круто уходящая вверх. Двигатели заурчали немного громче, кабина слегка задрожала, мы начали карабкаться вверх.

Счетчик проделанного пути, начиная с того момента, как мы пересекали пролом на внешней поверхности базы, показывал число: «24». У нас позади оставалось побольше восьми часов езды. Вполне достаточно, для первых суток после посадки. Теперь меня одолевало только одно желание: как можно скорее оказаться на поверхности. Но нас поджидала еще одна неожиданность. А, говоря точнее, две.

Ход поднимался все дальше, по прямой линии, без каких-либо поворотов. Становилось все светлее, но впереди ничего не было видно, что указывало бы на близость выхода или более обширного помещения. Я не знал, ведет ли этот путь на поверхность, или же нам придется возвращаться.

Но с каждым преодоленным метром мы находились все выше. Это было уже что-то.

Я на мгновение отвернулся, чтобы пробежать глазами по датчикам, расположенным в задней части кабины, когда «Фобос» резко затормозил. Я полетел вперед, с размаху ударившись виском о подлокотник кресла. Хотел кое-что сказать, но Рива опередил меня.

– Этого ты тоже возьмешь в камеру? – спросил он хрипловатым, ненатурально спокойным голосом.

Я словно бы повернулся и, все еще внутренне бунтуя против такой манеры езды, нехотя посмотрел на экран. И тут же забыл о болящем лице, об ожидающей нас дороге, о том, что мы видели минуту назад и о том, что еще можем увидеть. Вскочил с кресла и подлетел к иллюминатору. Рива уже стоял возле меня, прижавшись подбородком к моему плечу.

Распластавшись поперек коридора, лежал человек. С закинутой назад головой, разбросанными, бессильными ногами и словно бы сплющенной грудью, он напоминал старую, выброшенную одежду. Так может выглядеть только труп.

Я поискал взглядом его лицо. И не нашел. Вроде бы. Через минуту я буду знать наверняка. Но сейчас у меня не было сил ни для одного движения.

Мужчина был одет в тоненький, пенистый комбинезон, какие надеваются под скафандр. На нем не было ни следов крови, грязи, каких-либо пробоин или даже обычных царапин. Ничего. Так убивает излучение.

– Комплект, – вырвалось у меня через длительное время. – Сперва скафандр, теперь вот это. Ты его знаешь?

Он не ответил. Повернулся и направился к автоматам, установленным возле выхода к внешним помещениям. Проверил скафандр и исчез в раскрывшемся люке колодца. Я вернулся к пульту и проверил напряженность излучения. Фон оставался на неизменном уровне. Но если он поторопится, то сможет выйти без последствий. Наши скафандры были немного иначе сконструированы и оборудованы, чем у предыдущих экипажей.

Я услышал глухой стук люка. Чуть погодя в поле зрения показался слегка сгорбленный силуэт Ривы. Он быстрым, размеренным шагом шел в сторону убитого. Остановился возле него, наклонился, потом взялся за левую руку и перебросил тело себе через плечо. И уже возвращался, тем же самым спокойным шагом, словно не ощущая тяжести.

До меня вновь дошел стук замыкающегося люка. Сразу же потом я услышал шипение очистителя. Это длилось недолго, потом в кабине опять наступила тишина.

Опять же через несколько минут в отверстии колодца показалась верхушка шлема. Он с трудом выбрался наверх и, уже не утруждая собой автоматов, вернулся в кресло.

Какое-то время мы молчали, оба.

– Коллинс, – наконец отрывисто сказал он, словно отдавая приказ.

У меня в памяти замаячил образ тихого, всегда чем-то затюканного экзобиолога. Время от времени он появлялся в лабораториях нашей централи. Как-то я вроде бы даже обменялся с ним одной-двумя фразами. Вот и все.

– Я его немного знал, – добавил Рива. – Однажды мне пришлось быть свидетелем его грызни с Хиссом. Но не помню, из-за чего они сцепились. Ладно, хватит об этом, – закончил он понурым голосом.

Да, это уже не имело значения.

– Он был на «Проксиме», – заметил я. – По крайней мере, теперь знаем, что они высадились в целости.

– Много им от того пользы... – проворчал Рива.

Я двинулся. Теперь я невольно более внимательно следил за открывавшимся коридором, прощупывая прожекторами также боковые стены и сводчатый потолок. Не далее, чем в пятнадцати метрах от того места, где мы обнаружили тело Коллинса, на гладкой поверхности вырисовывались неровные, темные пятна. От них разбегались длинные, темные полосы брызг, стекали к полу. Гейгер затрещал немного живее.

– Дрались, – сказал я.

Такие хлопья сажи нам достаточно часто приходилось видеть на полигонах. Там, где до этого работали излучатели. Только, что я не смог бы вообразить себе структуру материала, способного выдержать напор лазерного огня. Не говоря уже об антиматерии. Тем не менее стены даже в наиболее закопченных местах, оставались ровными и неповрежденными.

Я прибавил ходу. Не то, чтобы панцирь нашей машины давал какой-либо шанс частицам жесткого излучения, хотя бы даже мощность его возросла в несколько раз. Но с меня уже хватало этих подземелий, в которых нас поджидали непонятные и малосимпатичные неожиданности. С меня достаточно было езды в темноте, голографических сеансов, следов сражений, трупов и всего остального. А кроме того я был вполне по-человечески голоден.

И тут же возле уха у меня неожиданно раздалось предостерегающее ворчание динамика.

– Ладно, ладно, – буркнул я с неохотой.

Тем не менее, прошел еще не один десяток минут, прежде чем в пространство коридора пробился слабый луч света совершенно иного цвета, чем поддерживаемый в подземельях пастельный полумрак. Мы проехали еще сто метров, и перед нами неожиданно оказалось открытое пространство. И на этот раз это был пролом, выжженный в куполообразной внешней поверхности здания, разве что значительно меньший, чем первый. Мы проскочили его единым усилием двигателей и выбрались на поверхность.

Над нами простирался темно-пурпурный небосвод, чуть ли не золотой от звезд. День подходил к концу. Нам предстояло трое суток тьмы. Столько длится ночь на этой планетке, значительно меньшей первого спутника Третьей, родной их планеты, зато несравненно быстрее вращающемся вокруг собственной оси. На первом нам пришлось бы ждать восхода солнца ровно три недели.