Я позавидовал ей и тоже скинул руку с носилок, но мои пальцы тотчас коснулись пола, а секундой позже я почувствовал на них чью-то рифленую подошву. Я очень правдоподобно застонал и вдобавок выдавил из себя неприличное слово. Тотчас в мои губы ткнулся микрофон, упакованный в круглую мочалку.

– Какой вам запомнилась катастрофа?

– Люди сидят в креслах, стюардессы разносят водку, – умирающим голосом произнес я. – И вдруг ужасный грохот, треск отваливающегося крыла, страшный ветер и жуткие крики…

– Вы счастливы, что остались живы?

– Не то слово…

– А как ваша фамилия?

– Не помню… То ли Мухин, то ли… Не, не помню…

Журналисты, как по команде, зашуршали списками пассажиров, отыскивая похожую фамилию.

– Может, Блохин? – выкрикнул кто-то.

– Нет, не Блохин, – ответил я твердо.

Тут группа парней в оранжевых спецовках оттеснила журналистов от носилок, и нас с Ирэн внесли в большую светлую каюту, пропитанную медикаментозными запахами.

– Раз, два, три! – скомандовал санитар, чтобы одновременно со своим напарником переложить меня на кровать, но кто-то из них опоздал на долю секунды, и я ударился головой о железную спинку.

Ирэн, увидев, как обошлись со мной, предусмотрительно схватилась рукой за раму кровати и сама перебралась на кровать.

Вокруг нас столпились люди в белых халатах. Центральное место в кругу медиков занимал высокий седой старец с проницательными глазами. Он сложил руки на животе и, нахмурившись, минуту пристально смотрел мне в глаза. Наверное, это был профессор, не меньше.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он.

– Плохо, – ответил я и скривился, словно съел дольку лимона. – Память отшибло.

Ассистенты, окружающие научное светило, многозначительно и с пониманием закивали головами, над ними пронесся шепоток: «Амнезия… амнезия…». Матерый доктор никак не отреагировал на мою жалобу и спросил:

– Что болит?

– Затылок, – честно сказал я.

– Он только что о спинку кровати ударился, – наябедничал кто-то из молодых.

– Не только о спинку, – уточнил я. – Я еще об интерцептор ударился.

– Обо что, простите? – спросил доктор и склонился надо мной.

– В общем, это такая небольшая деталь на крыле самолета, – объяснил я.

Профессор выпрямил спину, посмотрел налево, направо, повсюду встречая удивленные и восхищенные взгляды, и произнес:

– Невероятно!

После чего он повернулся к Ирэн.

– У вас тоже память отшибло? – спросил он.

– И память отшибло, и все тело болит, – подтвердила Ирэн.

– Может, ее раздеть, осмотреть и ощупать? – предложил кто-то из молодых.

Профессор строго взглянул на молодую поросль отечественной медицины и коротко распорядился:

– Обоих на рентген! Противошоковая терапия. Глюкозу внутривенно. Морфин по необходимости. Антидепрессанты. И передайте капитану, пусть немедленно отправляется к берегу!

Шурша халатами, толпа медиков во главе с профессором вышла из каюты. Мы переглянулись с Ирэн и подмигнули друг другу. Минутой позже вокруг нас столпились военные. Я обратил внимание, что лица у всех были трагически-недоуменными. Среди них белой вороной выглядел молодой мужчина в строгом костюме и с идеально ровным пробором.

Он присел на край моей кровати, заботливо выдернул из-под себя мою руку, на которую нечаянно сел, и мягким, вкрадчивым голосом спросил:

– Пожалуйста, постарайтесь вспомнить, что произошло за минуту до того, как самолет начал падать?

– У меня отшибло память, – повторил я то, что уже говорил медицинскому светиле.

– Неужели вы ничего не запомнили? – недоверчиво спросил мужчина.

Я наморщил лоб, изображая титаническую работу мозга.

– Мы летели…

– Так! – поддержал мое начинание мужчина и ниже склонил голову.

– Стюардессы разносили напитки…

Черт знает, о чем ему говорить?! О том, что видел ракету с белым дымным следом? А если экспертиза докажет, что в иллюминатор ее невозможно было увидеть и меня уличат во лжи?

– Затем вдруг… вдруг раздался хлопок…

– Хлопок? – быстро уточнил мужчина.

– Да, хлопок… В общем, взрыв…

– Этот взрыв прозвучал внутри салона или же за бортом самолета?

Мне захотелось с укором посмотреть в глаза Ирэн, которая заварила эту кашу, но между нами стоял плотный строй военных.

– Кажется, за бортом, – неуверенно произнес я.

Мужчина шумно вздохнул и кинул испепеляющий взгляд на генерала с голубыми лампасами.

– Товарищ министр, – дрожащим голосом произнес генерал, и его лоб стал стремительно покрываться крупными каплями пота. – Не могли мы попасть в этот самолет! Гарантию даю! Мы вообще работали в другом секторе! Все наши ракеты ушли с полигона в квадрат «Бэ-четыре» и самоликвидировались над морем, в двухстах километрах от этого места! Мы четко держали учебные цели, никаких отклонений от заданного курса быть не могло. Все наши ракетчики – отличники, специалисты высокого класса…

– О ваших отличниках и специалистах, генерал, мы поговорим в другом месте, – пообещал мужчина.

Генерал побагровел и замолчал. Мужчина повернулся ко мне и мягким голосом добавил:

– Значит, за бортом самолета раздался взрыв, – напомнил мне он. – И что было потом?

Все, подумал я с горечью. Генералу – труба! Теперь с него снимут погоны.

– Потом грохот, треск обшивки, ураганный ветер, крики… В общем, что было дальше, я уже слабо помню. Пришел в себя, когда уже был в воде.

– Самолет развалился, когда упал в воду?

Я отрицательно покачал головой, и тут со своей кровати отозвалась Ирэн:

– Нет, он начал разваливаться еще в воздухе.

Все военные, в том числе и генерал, обернулись и посмотрели на Ирэн. Могу представить, сколько проклятий и угроз они мысленно произнесли в ее адрес.

– Товарищ министр, – произнес генерал негромко, искоса глядя на меня, как на заведенную бомбу. – Как можно принимать во внимание доводы людей с частичной потерей памяти? Вы взгляните на них – они же до сих пор в шоке! Я вовсе не хочу подвергать сомнению их желание помочь нам докопаться до истины. Но давайте будем объективны: разве смогли бы они выжить, если бы самолет развалился в воздухе?

Этот довод показался министру заслуживающим внимание, и он вопросительно взглянул на меня.

– Самолет развалился в воздухе, – твердо сказал я. – Это я помню совершенно отчетливо.

Кажется, в душе министра зародилось сомнение. Мне было жалко генерала, благополучие которого висело на волоске, и все же я не мог идти против истины. На собственной шкуре я прочувствовал, какой ценой достается правда и как легко ее затоптать в грязь. Ирэн, испытывая, видимо, те же чувства, проявила солидарность со мной:

– И я совершенно отчетливо помню, что самолет развалился в воздухе! – ревниво сказала она. – Ему оторвало крыло и хвост!

– Товарищ министр! – ринулся в атаку генерал, но тут в каюту зашел человек в оранжевой спецовке. В руке он держал покореженный обломок самолета с дыркой посредине. Нечто похожее, с таким же идеально круглым, словно проделанным дрелью отверстием, я держал в своих руках час назад.

– Что? – спросил министр у человека, понимая, что без приглашения зайти сюда можно было лишь по причине, из ряда вон выходящей.

Человек поднял кусок металла и обвел пальцем отверстие.

– Это пробоина от стального шарика диаметром два сантиметра, какие обычно используются в качестве начинки для ракет класса «земля—воздух», – доложил он.

Министр пытливо взглянул в глаза генерала. Тот взял обломок, покрутил его в нервных пальцах и пожал плечами.

– Невероятно… – пробормотал он, не в силах поднять глаза. – Просто невероятно… Но это мог быть шарик от обыкновенного подшипника, которых в узлах и агрегатах самолета сотни!

– Не рассказывайте нам сказки, генерал! – жестким голосом ответил министр. – Кто, кроме вас, мог еще сбить самолет? Вы проводили учения с боевой стрельбой! Вы запускали по целям ракеты! Именно в это же время самолет пропал с экранов радаров!