В умелых руках нож мог многое - резать, колоть, даже лечить. Но в руках садиста он создавал лишь крики.

И вот Черный Клинок Байауда, окруженный нетерпеливыми мастерами пыток, принялся за работу. Йемура смотрел, как его люди упражнялись в своем искусстве.

Они резали.

Они резал на кусочки.

Они разрезали на части.

Они протыкали и перфорировали.

С особой тщательностью сдирали тонкие полосы кожи с груди, горла, бедер старца. Вырезали из его тела сгустки жира, извлекали из глазниц желеобразные комки. Один из палачей, ухватившись за веко, вырвал глаз, потряс им перед псами войны, демонстрируя кровавые нити зрительного нерва. Затем с небрежным движением отсек нос и швырнул добычу вечно голодным собакам.

Эти звери следовали за монгольской ордой, как акулы за кораблем. Они знали, что насытятся человеческим мясом.

Когда старик потерял сознание, его окатили ледяной водой, ввергая в новый круг мук. Йемура сделал глоток вина, освежая горло. Он не любил тратить время впустую.

Заточив клинок и стерев кровь со щек, он полоснул старика по лицу. Острие скользило от лба к подбородку, слой за слоем снимая плоть, пока нож не заскрежетал по черепу. Даже самые закаленные из воинов поморщились.

К тому времени старец снова провалился в беспамятство.

Его привели в сознание, когда Йемура ухватился за его язык. Разум уже почти покинул старика, и тогда военачальник забрал в качестве последней дани его второй глаз.

Племя придвинулось ближе. Они не хотели пропустить заключительный акт.

Обескровливание старейшины.

Йемура любил, когда все было доведено до совершенства. Это заняло некоторое время.

* * *

- Прости, что прерываю тебя, о хан, но кое-что было найдено. И это... это не поддается описанию.

Йемура ощутил тревожное предчувствие, словно холод пробежал по его костям.

- Говори, - приказал он.

Шрамоликий выглядел обеспокоенным. Это было непривычно. Он прошел бесчисленные походы - от Юньнани до Фракии, сражался с лучшими воинами, шел в бой со сталью в кулаке и кровью во рту. Йемура никогда не видел его испуганным. Но сейчас, в этой высохшей, заброшенной деревне, он был напуган.

Йемура не сомневался в этом.

Но сколько бы он ни засыпал его вопросами, тот лишь качал головой, бормоча, что это выходит за пределы его опыта.

Они направились к окраине деревни, где возле хижины с треугольной крышей сгрудились солдаты. Они переговаривались шепотом, беспокойно топчась на месте.

- Что за глупости? - рявкнул Йемура.

Шрамоликий провел его внутрь и указал на потайной ход, скрытый под подстилкой из козьей шерсти.

- Люди... - сказал он. - Я не могу заставить их вернуться туда. Они боятся.

Досада Йемуры превратилась в ярость. Его воины - воины! - дрожали, как мальчишки.

- За это придется заплатить, - процедил он. - Я спущусь первым. А ты прикажешь им следовать за мной. Если ослушаются - я получу их головы.

Шрамоликий кивнул и поклонился.

Йемура рванулся вперед, раздраженный этой глупостью. Шагнул вниз, затем еще. Проход был темным, удушливым. В лицо что-то метнулось - крылатое, невидимое. Он взмахнул мечом, отгоняя тварь.

- Факел! - его голос эхом разнесся по тоннелю.

Раздался звук.

Женский плач.

Йемура нахмурился. Еще одна старая ведьма? С него хватит. Любой, кто встанет на его пути, умрет.

Он сделал еще шаг вниз. Что-то шевельнулось у его ноги. Острые коготки скребли по броне. Он потянулся, чтобы отшвырнуть это, и вскрикнул от отвращения.

Оно было пухлым, безволосым, влажным. Оно пульсировало в его руке, жаркое и живое.

- Факел!

Теперь до него донесся запах. Тяжелый, густой. Запах смерти. Но не одного тела. Массовая смерть. Сотни, тысячи гниющих, кишащих личинками тел. Дыхание могилы.

Двое солдат спустились, держа факелы. Пламя осветило проход, и по стенам метнулись шевелящиеся тени. Их лица были искажены ужасом.

Что бы ни находилось здесь, оно наводило на них ужас, но он знал, что сам наводит на них еще больший ужас.

Йемура услышал дыхание. Сухой, прерывистый хрип, будто ветер, застрявший в трухлявой древесине. Звуки царапали слух, скреблись в сознании, и что-то в них заставляло кожу покрываться мурашками. Он не мог позволить себе страх - не перед своими людьми, не перед темнотой, что тянулась перед ним. Он был ханом, властелином этих земель, человеком, который не знал страха.

Но рука, сжимавшая скимитар, дрожала.

Проход вывел его в камеру, высеченную в скале. Там, в сумеречном свете факелов, проступил грубый алтарь, а на нем - нечто, от чего даже он застыл в оцепенении. К алтарю была прикована девочка - на вид не старше двенадцати. Ее кожа была белесой, словно слизь, тонкой, как пергамент, натянутой на выпирающие кости. Черные мухи роились в ее спутанных волосах, с липким треском вылетали из разверзнутого зева. Ее глаза, слепые и стеклянные, напоминали икру, слизистые пузырьки бездонной пустоты.

Но худшее ждало внизу.

У ее ног лежали мертвые дети. Их почерневшие тела, распухшие и высохшие, будто тлеющие угли, громоздились друг на друга. Среди них были крошечные, не более горсти костей, и те, что все еще сохраняли формы, изъеденные временем и тлением. Запах смерти, въедливый, липкий, словно сама тьма, забивал ноздри.

Йемура, закаленный в сотнях побоищ, привыкший к предсмертным крикам и агонии, внезапно ощутил, как леденящий ужас поднимается по его позвоночнику, пробираясь в самые глубины разума.

- Освободите ее, - приказал он.

Солдаты молчали. В их глазах светился ужас. Никто не шевельнулся.

- Немедленно! Или я прикажу снять с вас головы!

Два воина, дрожа, подошли к алтарю. Кости захрустели у них под сапогами. Они попытались разрубить цепи, но железо оказалось крепким, и тогда они сорвали их со стены.

Девочка, что должна была быть мертвой, поднялась. Ее голова склонилась к Йемуре, и губы, шелушащиеся, потрескавшиеся, разошлись в мертвой улыбке.

- Теперь, - произнесла она шепотом, что эхом прокатился по стенам, - я отдаю тебе все, что имею.

И начался кошмар.

Мертвые младенцы у ее ног задвигались. Из черных провалов глаз они смотрели на него - слепые, но видящие. Их губы разомкнулись, и они начали лепетать. Из их гниющих тел, из грудных клеток и разорванных животиков, словно змеи из гнезда, выскользнули розовые, безглазые твари - уродливые крысы, слизистые и скрученные, как недоношенные дети. Они заползли на девочку, облепили ее плотным, шевелящимся роем.

Солдаты, стоявшие рядом, вдруг захрипели. Их лица исказились, руки взметнулись к горлу. Они начали биться в судорогах, и из их ртов хлынули густые черные потоки. Глаза вспухли, покраснели, будто налитые кровью. Кожа на щеках стала гнилью, осыпаясь хлопьями, обнажая чернеющие мышцы.

Йемура вскрикнул и отшвырнул факел. Он развернулся, спотыкаясь, карабкаясь вверх по проходу, слепо рвясь наружу.

Из-за него, с алтаря, донесся тонкий, звенящий смех.

Его ждали Шрамоликий и солдаты. Но слова застряли у него в горле. Все, что он мог, - дышать, хватая воздух.

- Чума! - прохрипел Йемура. - Боже правый, это чума!

Но зараза уже распространялась. Люди один за другим валились на землю, их тела корчились в предсмертных конвульсиях, лица чернели, словно прокаленные огнем, пораженные гниющими абсцессами, что вспухали, лопались, обнажая кишащие белые черви. Из их ртов вырывалась густая черная рвота. Десятки солдат, пораженные этим кошмарным мором, пали в жуткой цепной реакции. А те, кого болезнь еще не тронула, сошли с ума. С дикими криками они обнажили мечи и начали рубить зараженных, с бешенством вспарывая животы, рассекали плоть, дробили кости. Безумие охватило их, и вскоре они обратились друг на друга, превращая деревню в кровавое месиво, в хаос, где куски тел смешались с багряной грязью, а воздух наполнился вонью свежей смерти.

Это происходило повсюду.

Даже Шрамолицый пал, зараженный и выхаркивающий рагу из извивающихся червей, которые вытекали из его рта в виде липкой массы. Они текли из его рта, сплетаясь в липкую массу, словно гниющие внутренности.