Давина в ужасе оглядывается по сторонам.

— Боже правый. Напомни мне, чтобы я согласилась на кремацию.

Мистер Андерсон, сглотнув, выходит из комнаты и исчезает.

Эсме подходит к одному из окон и распахивает бархатные шторы. Комнату заливает дневной свет. Она поворачивается к нам и фыркает.

— Лучшая приемная, как же! Кто это место украсил? Дракула?

— Я бы сказала, что маркиз де Сад, — отвечает Давина. — Интересно, не дальтоники ли эти Андерсоны.

— Эта комната была бы отвратительной даже в черно-белом варианте, — произносит Эсме.

Давина вздыхает.

— Ну, зато людям будет о чем поговорить.

— Ты имеешь в виду о чем-то еще. Надеюсь, они не пришлют завтра на похороны эти ужасные лилии. От этой вони у меня уже голова болит. — Эсме подходит к другому окну, бормоча что-то о глупости мужчин.

Я подозреваю, что мистера Андерсона ждет один из самых неприятных дней в его жизни.

Когда Беа сжимает мою руку, я смотрю на нее сверху вниз.

— Ты в порядке?

Она с опаской поглядывает на открытый гроб и придвигается ко мне. Дочь никогда раньше не видела мертвого человека так близко. Я обнимаю ее за плечи и целую в макушку.

Давина протягивает руку и нежно проводит пальцем в перчатке по щеке Би.

— Смерти нечего бояться, милая девочка. Природа переделывает все, что создает. Мы не заканчиваем свой путь, когда умираем, а просто превращаемся во что-то лучшее.

Беа смотрит на нее с сомнением.

— Мама говорит, что загробной жизни не существует.

Давина улыбается.

— Твоя мама очень умная, но она знает не все. А теперь пойдем знакомиться с твоей прабабушкой.

Она берет Беа за руку. Я с одной стороны, Давина с другой, и подводим ее к гробу. Когда мы стоим у края и смотрим на тело внутри, я не могу сдержать улыбку.

Даже после смерти Лоринда остается свирепой.

Она выглядит как дикое существо, вышедшее из леса с пойманной добычей в зубах. Ее длинные белые волосы распущены, сильная челюсть сжата, а закрытые глаза, кажется, готовы в любую секунду распахнуться и обвести комнату взглядом, полным дикого интеллекта, от которого у большинства людей мурашки по коже.

Если загробная жизнь существует, то бабушка в ней явно надирает всем задницы.

Мы какое-то время стоим в почтительном молчании, пока Беа не спрашивает: — Что это?

Она указывает на что-то, застрявшее между локтем Лоринды и кремовой атласной обивкой гроба. Я наклоняюсь и вытаскиваю это.

Это перо. Блестящее черное птичье перо длиной с мое предплечье.

Улыбаясь, Давина качает головой.

— Ох, мама. Ты и твои птички.

Беа в замешательстве смотрит на меня, но отвлекается, увидев, как Давина достает из кармана платья изящный нож с перламутровой рукояткой.

— Вот. Положи это в гроб.

Дочь смотрит на нож, который протягивает ей тетя, как на самое удивительное зрелище, которое она когда-либо видела. И это, несомненно, так.

— Зачем класть это в гроб?

— Потому что нож понадобится твоей прабабушке там, куда она отправляется.

Я смотрю в потолок и шумно выдыхаю. Почему моя семья так стремится быть эксцентричной? Как будто им за это платят.

— Твоя мама может вздыхать сколько угодно, Беа, дорогая, но прежде чем мы сможем пройти через очистительный огонь Смерти и возродиться, нам придется сразиться с несколькими неприятными персонажами на нашем пути через подземный мир.

— Ради всего святого, тетушка Ди. Ей теперь месяцами будут сниться кошмары.

Она отмахивается от моих родительских опасений.

— Вся жизнь – это борьба на ножах. Почему загробная жизнь должна быть другой?

— Просто замечательно. Спасибо. Я уверена, что Беа будет обсуждать это на сеансах психотерапии еще долгие годы.

— Не говори глупостей. Блэкторнам не нужна терапия. Мы заставляем других людей нуждаться в ней. Беа, положи нож в гроб вместе с этим. — Давина достает из-за корсажа пару серебряных монет.

— Для чего они?

— Чтобы заплатить паромщику за переправу через реку Стикс.

Когда Беа смотрит на меня, я жалею, что не подготовила ее как следует к этому визиту. Нужно было придумать что-то правдоподобное, например, что мы раньше работали в цирке.

— Он не принимает карты Visa, — сухо говорю я. — Просто положи все в гроб, милая, а с твоей психологической травмой мы разберемся позже.

Дочь пожимает плечами.

— Все в порядке. — Она забирает нож и монеты из рук Давины и поворачивается к своей покойной прабабушке, лежащей в гробу, как королева.

Давина складывает руки на талии и улыбается мне.

— Не строй такую кислую мину. Могло быть и хуже. Эсме отговорила меня отправлять маму в загробный мир вместе с Квиллом.

Квилл – большая сова с желтыми глазами и размахом крыльев полтора метра. Бабушка нашла его, когда тот был еще птенцом. Он выпал из гнезда на дереве во дворе. Бабушка выходила его, и они стали неразлучны.

Когда Квилл умер, бабушка сделала из него чучело и выставила на всеобщее обозрение. Эта жуткая штука годами пылилась на полке над камином в ее спальне.

Увидев выражение моего лица, Эсме говорит: — Вот. — И протягивает мне маленькую серебряную фляжку, которую достала из рукава.

Я смотрю, как моя дочь осторожно кладет деньги и нож под холодные белые руки трупа. Затем беру фляжку, откручиваю крышку и делаю большой глоток виски.

Если повезет, я буду пить все выходные.

Глава четвертая

МЭЙВЕН

Давина, Эсме, Беа и я сидим в первом ряду, когда начинают приходить люди, чтобы отдать дань уважения бабушке.

Или, скорее, посмотреть на нее вблизи, как они никогда не осмеливались делать при ее жизни.

Первыми входят Ингрид и Гельмут Шнайдеры, пожилая немецкая пара, владеющая местной пекарней. Гельмут снимает кепку и уважительно кивает тетям. Ингрид делает легкий реверанс, а Давина склоняет голову в знак приветствия. С серьезным видом они подходят к гробу, держась за руки.

Эсме наклоняется ближе и шепчет: — Как бы я хотела, чтобы все были такими, как Шнайдеры.

— Почему ты так говоришь?

— Люди из их страны до сих пор чтят древние традиции. О, смотри, это Бекка Кэмпбелл, та мерзкая девчонка, которая раньше тебя задирала. Помнишь, как она плюнула в тебя на глазах у всех на зимнем карнавале?

Помню, но я слишком рассеяна, чтобы отвечать. При виде моей заклятой соперницы – когда-то длинноногой блондинки, от которой сходили с ума все парни, а теперь неряшливой и изможденной, с глубокими шрамами от акне на лице и заметной хромотой – я испытываю глубокую жалость.

Увидев мое страдальческое выражение лица, Эсме цокает языком.

— Прости, что говорю это, милая, но твоя мягкосердечность однажды тебя погубит.

— Я не мягкосердечная. Я спартанец. Я военачальник. Я Аттила, предводитель гуннов.

Она похлопывает меня по руке.

— Вот это настрой.

Когда я снова перевожу взгляд на Бекку, она стоит в дверном проеме, уставившись на меня выпученными глазами и раздувая ноздри.

За две секунды до того, как это происходит, я понимаю, что она собирается сделать что-то странное.

— Ты! — визжит она и бросается на меня из дверного проема, вытянув руки и растопырив пальцы, словно когти.

Я вскакиваю на ноги, готовая защищаться. Но прежде чем Бекка успевает до меня дотянуться, она спотыкается и падает лицом на ворсистый ковер.

Когда она поднимает взгляд, я вижу, что у нее сломан нос, а рот и подбородок перепачканы кровью, но тетушка Э улыбается.

— Осторожнее, — протягивает она. — Мы же не хотим, чтобы ты пострадала.

Гельмут Шнайдер пытается помочь Бекке подняться, но замирает, встретившись с суровым взглядом Эсме. Он моргает, сглатывает и быстро поворачивается к жене.

Выглядя теперь испуганной, а не сердитой, Бекка вскакивает на ноги и пятится от нас. Она врезается в Давину и разворачивается.