На этот раз Джон разозлился. Он уже привык к видениям, которые порождал его измученный разум, и теперь боялся лишь одного: умереть раньше, чем узнает, что уготовила ему эта невиданная ранее машина.

Он снова закрыл глаза и провалился в пустоту, где больше не было ни холода, ни чувств.

— Джон? Ты слышишь меня, Джон?

— Г-где... г-где я...

— Дайте воды! Скорее, Альфред! Вот так, понемногу. Пей, дружище, пей!

— Много не давайте! — послышался строгий женский голос. — Вы только сделаете хуже.

Олбрайт с трудом разомкнул веки. Первое, что он увидел — блеск полированной механической руки, поправлявшей его одеяло. Медсестра ловко сменила насадку на протезе и принялась толочь в ступе какие-то лекарства.

— Ты всех нас спас, Джон! Ты слышишь? — Биф Додсон сидел рядом и его ладонь, лежавшая на плече друга, казалась непривычно тяжелой. — Ты сделал это. Ты нашел их.

Джон взглянул на Бифа и печально улыбнулся. За то короткое время, что они не виделись, Додсон будто постарел на десять лет и еще сильнее исхудал. Сам Джон чувствовал себя прескверно, тело ныло от пережитого обморожения, но всё это было не важно. Он, черт возьми, добрался!

***

С получением Паровых ядер работа закипела с новой, лихорадочной силой. Франц был неумолим в своих прогнозах: до удара стихии оставалось четыре дня.

Угледобытчик теперь напоминал пробудившегося монстра. Огромная машина содрогалась в конвульсиях, выплевывая на мороз горы антрацита, черневшие на фоне девственного снега. Биф шел на риск, оголяя тылы: почти все инженеры были брошены на утепление бараков, лесопилки стонали от нагрузки, а Лазарет фактически остался на самотеке под присмотром неопытных санитаров. Глядя на то, как люди вгрызаются в работу, Биф позволил себе опасную мысль — что «лондонская зараза» отступила. Но он забыл, что загнанный в угол зверь наиболее опасен.

Мятеж вспыхнул на рассвете третьего дня, когда небо над городом было цвета застывшего свинца. Один из стражников, поддавшись агитации Чарли, хладнокровно вогнал нож в горло напарнику и открыл засовы темницы.

Толпа росла пугающе быстро. Вооруженные ломами и тяжелыми гаечными ключами, протестующие двинулись к штабу Бифа. Редких патрульных, пытавшихся воззвать к рассудку, просто втаптывали в ледяную крошку. Гул пятидесяти глоток сливался со свистом ветра. До хижины Бифа оставалось не более пятидесяти шагов, когда путь им преградил человек, которого они никак не ожидали увидеть.

— Так вот, на что вы променяли свою совесть? — Голос прозвучал негромко, но в наступившей тишине он резал лучше скальпеля.

Джон Олбрайт стоял, тяжело опираясь на трость. Лицо его, посеревшее от изнеможения, казалось высеченным из камня. После того как его разбудили, ему потребовалось десять минут мучительной борьбы с собственным телом и добрая порция виски, чтобы заставить окоченевшие мышцы и суставы подчиниться. Но сейчас он стоял прямо, и взгляд его был тверд.

Толпа замерла. Все ждали, что ответит Чарли.

— Глядите-ка, Джон Олбрайт воскрес! — Чарли осклабился, перехватывая увесистый рычаг. — А я-то думал, ты уже пополнил ряды в «Снежной лощине».

— Полагаю, ты очень на это надеялся, — Джон не отвел взгляда. — К чему этот цирк, Чарли?

— Да потому что он клоун! — Голос Бифа раздался из тени дверного проема.

Он вышел на крыльцо, и в ту же секунду из-за сугробов и углов окрестных построек показались стволы ружей и холодный блеск патрульных дубинок. Кольцо стражи замкнулось вокруг бунтовщиков.

— Вы не оставили нам выбора! — выплюнул Чарли, стараясь игнорировать насмешку. — Я не хочу подыхать здесь, Биф. Никто из нас не хочет. Лучшее, что можно сейчас сделать, так это дать нам припасов и отпустить!

Толпа зароптала. Воздух, казалось, наэлектризовался — еще секунда, и начнется бессмысленная кровавая резня. Биф лишь вызывающе ухмыльнулся, но Джон не сводил глаз с Чарли:

— Мы слишком многим пожертвовали, чтобы позволить тебе всё разрушить, — голос Джона окреп. — Я знаю, вы измотаны. Я знаю, что вам до смерти страшно. Но я был там, за стенами города! Не пройдет и дня в пути, как половина из вас замерзнет замертво, другие подохнут от голода, а оставшиеся... оставшиеся будут молить, чтобы смерть поскорее забрала их.

В глазах бунтующих блеснуло сомнение. Они переглядывались, видя перед собой не тирана, а человека, который сам прошел через этот ад. Чарли внезапно разразился хриплым, почти ребяческим смехом. Кто-то за его спиной, скрытый тенью соседа, едва заметно передал ему револьвер. Тяжелый металл скользнул в его ладонь.

— Ты дурак, Олбрайт! — выплюнул Чарли. — Если веришь, что в этой яме есть спасение.

— Довольно! — рявкнул Биф так, что толпа невольно отшатнулась.

Но Джон, игнорируя угрозу, вновь обратился к людям:

— Многие из вас знают меня с первых дней, когда здесь не было ничего, кроме голых скал. Вы строили этот город. Вы были его сердцем. А теперь посмотрите вокруг: здесь сотни людей, которые прибыли совсем недавно. Они поверили нам. Мы стали для них единственной надеждой. Я... я даю вам слово — мы выстоим. Мы справимся все вместе!

В следующий миг Чарли вскинул револьвер. Грохнул выстрел. Лицо Чарли на секунду застыло в удивлении, он начал было поворачиваться к своим сторонникам, но ноги подкосились, и он рухнул в грязный снег. Лесли и стражники не успели даже коснуться прикладов, как еще два выстрела один за другим добили смутьянов, поставив точку в мятеже.

Дрожащей рукой Джон Олбрайт вернул старый кольт 44-го калибра, одолженный у Хэнса, обратно в кобуру. Ствол еще дымился. Джон медленно, превозмогая боль в суставах, подошел к телу Чарли. Покачав головой, он обернулся к толпе и твердо произнес:

— Эти люди сделали свой выбор. Буря на пороге. Теперь выбор за вами: надежда здесь — или смерть в ледяной пустыне?

Напряжение достигло предела. Нервы Джона были натянуты, как струна; он до боли в зубах ждал ответного удара, броска или нового выстрела. Но его не последовало. Американцы первыми бросили топоры в сугробы. Следом за ними остальные начали опускать ломы и гаечные ключи. Железо глухо звякало о лед.

— Отлично, — кивнул Джон, и в его голосе прорезалась сталь. — А теперь — всем вернуться к работе. Мы выиграем эту войну. Обязаны выиграть.

Джон перевел взгляд на Бифа. Его друг изменился. Лицо Бифа превратилось в непроницаемую маску, и Джон, как ни старался, не мог прочитать, что таится в глубине этих глаз.

Биф понимал: пришло время решающего шага. Он заставлял себя заново пересмотреть задачу, стоявшую перед ним, но внутри него шла яростная борьба. Генетическое уважение к закону, унаследованное от предков, воспитание, моральные догмы, которые были у него в крови — всё это кричало против того, что должно было произойти.

И всё же, глядя на остывающее тело Чарли и на темное небо, он отказался от прошлого. Он сделал шаг в новую, жестокую реальность.

***

Когда наступила ночь, из охранной сторожки выскользнула дюжина теней. Двенадцать человек, закутанных в тяжелые плащи, растворились в морозном тумане. Стоило им миновать круги тусклого света фонарей, как из широких рукавов с сухим металлическим лязгом скользнули отрезки труб и гаечные ключи.

Они работали методично. Без выстрелов, чтобы не будить спящий город. Заходили в каждый намеченный дом, словно вестники смерти. Кое-где из-за тонких стен доносились вскрики и глухой шум борьбы, но они быстро захлебывались, сменяясь зловещей тишиной.

Биф Додсон сидел на обледенелых ступеньках своей хижины. Сцепив пальцы в замок и подперев подбородок, он пристально смотрел в пустоту, туда, где тьма поглощала его вчерашних соратников.

Рассвет четвертого дня не принес облегчения. Небо было цвета грязной ваты, а улицы окутало неестественное безмолвие. В утреннем обращении Биф объявил: город отныне — оплот сильных и верных. Сомнения приравнены к предательству. С теми, кто угрожал единству «нового порядка», уже покончено.

Дверь губернаторской хижины с грохотом распахнулась.