Джон смотрел назад, на Вестминстерский мост. Там, в непроглядной мгле, едва угадывались контуры Парламента. Внезапно одна из башен, подмытая льдом и сотрясенная вибрацией их двигателей, медленно, почти грациозно, начала крениться и рухнула в замерзшую Темзу. Звука падения не было слышно за ревом турбин, но этот безмолвный крах стал для Олбрайта финальной точкой.

Лондон не просто умирал — он исчезал, стирался из реальности, превращаясь в белое пятно на карте новой истории.

— Курс на север-северо-запад, — приказал Джон, не оборачиваясь. — Полный ход.

Дредноут взревел всеми своими гудками, прощаясь с погибшим миром, и его огромный корпус, окутанный паром и искрами, медленно растворился в снежной пелене, унося последних лондонцев в неизвестность.

Глава 11: Власть

«Я всегда помню о ней… Моя Элизабет… Мое противоречие.»

Смерзшееся дыхание припушило инеем брови и волосы Бифа. У Бэйли обледенели его пышные усы — да так сильно, что каждое слово причиняло физическую боль. Воздух был неподвижен и густ. Мороз проникал повсюду, но люди продолжали работать под открытым небом. Лишь изредка они позволяли себе передышку у Генератора, расправляя натруженные мускулы и негромко подвывая от бессилия и злобы на свою судьбу.

Было запредельно холодно. Вот уже два дня как встали угледобытчик и лесопилка. На третий день запасы угля почти иссякли, и жителям окраин пришлось бросить свои хижины, перебираясь ближе к изрыгающему тепло сердцу города. На четвертый день стужа неохотно отступила, и те, кто еще держался на ногах, поспешили вернуться к работе.

Вместе с яростью зимы росла и ярость Бифа. Ссоры вспыхивали повсюду, словно искры на сквозняке. Лишения наконец пробудили в людях ту черную злобу, что всегда предшествует трагедии. Пока крепкие духом горожане, сохранившие веру в Додсона, охраняли город и работали не покладая рук, другие — слабые и озлобленные — скулили по углам, подбивая остальных на бунт. Биф кожей чувствовал, как ликует Чарли, предвкушая скорую бойню; как растет число его сторонников. В эти минуты Биф мог лишь мысленно молить небеса о возвращении Олбрайта.

Додсон поник над записной книжкой. Уже несколько часов он спорил сам с собой, мечась между обвинениями в адрес Чарли и осознанием собственного бессилия. Зрачки его потемнели от гнева.

В очередной раз он процедил сквозь зубы проклятие — из тех грязных слов, что обычно бросают в лицо уличным девкам.

— …и ведь это еще не пик холодов, — прорычал он в пустоту, — а мы уже не успеваем собрать достаточно угля! Черт бы побрал этого Чарли и его гнилые речи! Если мы не предпримем что-то немедленно, то сдохнем от голода быстрее, чем от этого проклятого холода.

Он поссорился с Финчем и потребовал, чтобы лесопилка снова работала сверхурочно. Кроме того, он распорядился установить новые сторожевые вышки и вооружил ополчение дубинками, что вызвало глухой ропот среди жителей. В довершение всего он едва не согласился с Францем насчет удобрений... но тут же отбросил эту мысль, приравняв ее к минутной слабости.

Слава Бифа росла: его уважали, его ненавидели или просто боялись.

Это был тяжелый час для каждого. Смерть витала в воздухе, проникала в лазарет, отвоевывала конечности, пораженные гангреной. Люди готовились затянуть пояса как никогда прежде. Чаще всего они поглядывали на Генератор, тайком рассуждая о том, не остановится ли сердце города. Когда мимо проходил патруль, они замолкали, слишком запуганные, чтобы даже ругаться.

— Ты жив? — раздался тихий голос снаружи сарая.

— Не дождетесь... — прохрипел сидящий внутри.

— Остынь, — вновь произнес незнакомец и добавил еще тише: — Тебе привет от Лари.

По шуму внутри импровизированной тюрьмы стало ясно: заключенные оживились. Теперь их было четверо: Чарли, Финч и братья Уокеры из Южной Дакоты. Американцев нашли всего неделю назад, но они уже успели прибиться к шайке Чарли и теперь жадно внимали голосу охранника, доносившемуся снаружи.

— Буря вот-вот накроет нас! А я не хочу подыхать в этой яме! Ясно? — шептал предатель. — Ты сможешь вывести нас на юг? Отлично. Ждите темноты. Люди готовы.

Прав был Бор, когда ворчал Бифу, что они лишь дали смутьяну пинка, но оставили его зад в тепле. Чарли умело скрывал свои замыслы, до поры довольствуясь обществом трусливых ублюдков. Очень скоро Додсон оказался в кольце соглядатаев — они подглядывали подло, исподтишка, и не предпринимали ничего открытого против полиции, которая теперь почти в полном составе была брошена на подготовку к обороне от бури.

***

Вокруг стояла зловещая тишина. Ни единого движения не было в этом осыпанном белой пылью мире; холод и безмолвие заморозили сердце природы и сковали ее дрожащие уста.

Олбрайт шел из последних сил.

Суровый край накладывал на него свой тяжелый, неизгладимый отпечаток. Движения Джона стали тягучими, медленными; не раз, остановившись перевести дух, он обнаруживал, что почти не в состоянии подняться снова.

Сушеное мясо закончилось быстро, несмотря на самую жесткую экономию. Внезапные бури то и дело заставали его врасплох, и тогда ему приходилось зарываться в сугробы, пережидая хаос в тесных снежных норах. Каждый раз, когда ветер стихал, ему оставалось лишь надеяться, что сил хватит выбраться из-под многофутовых наносов.

Снег падал бесконечно. Небо то проглядывало бледной голубизной, то тяжелело до черноты, прежде чем его вновь заволакивала серая муть. Джон начал впадать в отчаяние. Он уже не был уверен, что движется в верном направлении, но продолжал упрямо переставлять ноги, твердо решив: либо он найдет город, либо умрет здесь, в объятиях неприветливого Безмолвия.

Вскоре измученный разум начал играть с ним в прятки. Время от времени из вихрей снега выскакивал Рябой. Призрак выкрикивал грязную брань, размахивая револьвером, и Джону казалось, что он даже чувствует тошнотворный запах гнили, исходящий из его рта. Они вступали в яростную схватку; Олбрайт падал, истощенный, не в силах отразить последний удар врага. И только тогда тень исчезала, превращаясь из ненавистного мертвеца в безобидное очертание скального выступа или причудливый сугроб.

Другие видения были милосерднее. Случалось, на помощь приходил Хэмши: он подводил Джона к жаркому костру, который бесследно исчезал, стоило лишь протянуть к нему руки. Иногда спасителем являлся Хэнс; он ворчал, что ему вечно приходится разыскать горе-путешественников, и укрывал Джона тяжелым шерстяным плащом. Но самыми сладкими и горькими были минуты, когда рядом возникала Элизабет. Она смотрела на него своими ясными голубыми глазами и шептала слова утешения. Иногда она почти касалась его лица, прежде чем раствориться в морозном мареве.

Джон шел и шел, пока в какой-то миг не осознал: путь окончен. Он занес ногу для следующего шага, но тело отказало, и он рухнул ничком в сугроб. Измученный, полуобмороженный мозг тщетно отдавал приказы подняться — мышцы больше не подчинялись. Снег под ним перестал казаться холодным. Он стал… мягким, уютным, почти теплым. Облегченно вздохнув, Джон закрыл глаза.

Резкий звук заставил его снова разомкнуть веки, но Олбрайт лишь безучастно наблюдал за очередной выходкой своего разума. На этот раз воображение нарисовало стаю крупных белых волков — таких же ослепительно-белых, как окружающая их пустыня. Хищники сомкнули кольцо и замерли в ожидании. Джон смотрел на них с вялым интересом, гадая, какой сценарий разум разыграет теперь. Бросятся ли они в атаку прежде, чем исчезнуть? Или просто дождутся, пока его чувства окончательно угаснут?

Сквозь ватную тишину забытья пробился новый звук — тяжелый, надсадный ритм работающего поршня и скрежет гусениц по насту. Снежная пыль взметнулась столбом, когда из мглы, окутанный паром и лязгом железа, вынырнул паровой снегоход. Его прожекторы разрезали сумерки, превращая призрачных белых волков в обычные тени, которые тут же растворились в свете ламп. Механическое чудовище Нью-Белфаста, тяжело отдуваясь паром, замерло всего в нескольких ярдах от неподвижного тела Олбрайта, возвращая его из мира грез в мир раскаленного масла и спасительного металла.