— Ты что такое творишь, мать твою?! — Джон ворвался внутрь, обдавая комнату паром и гневом. — Ты понимаешь, что ты натворил, конченый ты ублюдок?!

По щекам Олбрайта катились слезы, мгновенно замерзая на холоде.

— Я обещал им! Я дал этим людям слово, что всё будет хорошо! Они поверили мне!

Биф медленно поднял голову. В его глазах не было ни ярости, ни раскаяния. Только бездонная усталость человека, который уже переступил черту.

— Я сделал то, что должно, — голос Бифа был сух, как треск льда. — Эти люди подняли вооруженный бунт. Если бы не мой приказ, они бы перерезали нам глотки и, умыкнув провиант, подохли в чертовой Пустоши через милю!

— Но они сдались! Джон ударил кулаком по столу. — Они бросили оружие!

— К черту, Джон! Предавшие однажды — предадут снова. Открой глаза! Они убили Хэмши, они зарезали охранника, они лишили жизни еще пятерых по пути сюда! И они убили бы нас всех, если бы ты их не остановил. Я вырезал нарыв, Олбрайт. Теперь город чист. А те, кто остался, работают вдвое быстрее. У нас нет пайков для лодырей и места для бунтовщиков.

— Когда-то ты был опорой для нас, Биф, — прошептал Джон, и в этом шепоте было больше боли, чем в крике. — Ты дарил надежду. А сейчас… сейчас ты ничем не лучше тех ублюдков, что истязали людей в трущобах Лондона.

На мгновение маска Бифа дрогнула. В глубине его взгляда мелькнуло смятение — призрак прежнего друга. Но он тут же подавил его, собрав волю в железный кулак.

— Дело сделано, Олбрайт. Тебе придется с этим смириться.

Джон осклабился. В этой гримасе не было злости — только бесконечное разочарование.

— А тебе с этим жить. И оглядывайся чаще по сторонам, Биф. Ведь кто знает, за каким углом тебе раскроят башку те, кого ты считаешь «верными»…

Дверь захлопнулась, оставив Бифа в тишине.

Он снова вышел на крыльцо и сел на прежнее место, подперев голову руками. Рядом, словно безмолвное изваяние, устроился его доверенный камердинер Бэйли Милз.

— Я сделал всё, что мог, Бэйли. Надеюсь, этих жертв достаточно, чтобы город уцелел. Надеюсь, они меня простят… А если нет… — Биф замолчал, глядя на темнеющий горизонт. — То это уже не имеет никакого значения.

Бэйли пробурчал что-то нечленораздельное. Биф закрыл глаза, приняв это за согласие. Губернатору больше не требовалось чье-то одобрение. Его вела судьба.

А над городом уже начинал кружиться первый снег грядущей великой бури...

Глава 12: Предел

Лишь цветок света на поле тьмы даёт мне силы продолжить путь.

Ночью мир перестал существовать. Великая Буря обрушилась на город не просто снегопадом, а яростной канонадой льда и ветра. Белая мгла бомбардировала чашу кратера, стирая границы между небом и землей. Люди забились в свои дома, готовясь к встрече с создателем.

В первый день тишина сменилась стоном сотен глоток. Жители окраин, чьи дома промерзали насквозь, бежали к центру. Они бросали свои пожитки, пытаясь ютиться в чужих прихожих и коридорах, в надежде, что тепло чужих тел спасет их. Толпа осаждала хижину Бифа, вымаливая включить второй уровень мощности генератора. Но Биф Додсон стоял на крыльце, невозмутимый, как скала. Он лишь отрицательно качал головой: расход угля был критическим, а впереди ждал истинный ад.

— Еще не время! — его голос тонул в вое урагана, но взгляд заставлял людей отступать.

К середине третьего дня термометр опустился до семидесяти градусов ниже нуля. Воздух стал плотным, обжигающим легкие. Группе Олбрайта пришлось выйти в этот кошмар. Пневмония не выбирала — она методично доконала шестерых бедолаг прямо в их постелях.

Джону вновь пришлось пройти через круги ада. Он видел крики матерей, чьи слезы замерзали на щеках, превращаясь в ледяные иглы. Он разгибал их окоченевшие пальцы, чтобы забрать маленькие, легкие тела умерших детей. В эти минуты время и пространство перестали существовать. Мороз выжигал саму душу. Умирало даже мертвое…

На четвертый день ударило девяносто градусов. Лазарет превратился в филиал скотобойни. Мест не хватало, раненые лежали на полу на обрывках одеял. Обмороженные конечности ампутировали без остановки. Санитары, женщины и даже подростки орудовали пилами и топорами с механическим безразличием — некогда было сопереживать, нужно было спасать тех, кто еще дышал. Вместо криков теперь стоял монотонный гул молитв и скрежет металла по кости.

Люди больше не просили — они требовали. Они подбирались к самому жару Генератора, рискуя сгореть, лишь бы не чувствовать, как кровь застывает в жилах. Страх стал осязаемым: люди боялись закрыть глаза, зная, что сон в этом холоде — это билет в один конец.

Шестой день принес абсолютную тьму. Сто двадцать градусов ниже нуля. Ртуть в термометрах застыла, металл стал хрупким, как стекло.

— Сейчас! — Биф ударил по рычагу.

Генератор взревел. Стальное сердце города, поглощая последние запасы угля, вышло на запредельный режим. Машина содрогалась, выбрасывая в небо столб оранжевого пламени, который едва пробивался сквозь белую пелену. Теперь уже не было «губернатора» и «рабочих». Биф, Джон и старый инженер Бор стояли плечом к плечу у топки. Они бросали уголь, задыхаясь от гари, раздавали остатки спирта и сухарей, подтягивали заклепки на перегруженном котле, который выл от внутреннего давления.

Генератор пыхтел так ужасно, что казалось — еще секунда, и он разлетится на куски, превратив город в общую могилу. Безжалостная ночь тянулась вечность. Каждый вдох был битвой. Каждая минута — победой.

А потом всё смолкло.

Перед самым рассветом буран утих так внезапно, что тишина показалась оглушительной. Ветер, терзавший город неделю, уполз за горизонт.

Биф вышел на смотровую площадку. Изможденный, с заиндевевшими бровями и серым лицом, он посмотрел на восток. Из-за края кратера показался край холодного, бледного солнца.

Город выжил.

Биф почувствовал на плече тяжелую руку. Это был Джон. Они не смотрели друг на друга, оба глядя на дымящийся, израненный Генератор.

— Мы выжили, Биф, — хрипло произнес Джон. — Но какой ценой?…

Биф медленно опустился на ящик из-под угля, не в силах больше стоять. Его руки, черные от копоти и смазки, мелко дрожали. Он посмотрел на свои ладони так, словно видел их впервые. Это были руки человека, который спас сотни жизней, и руки человека, который подписал смертные приговоры.

— Ты ведь знал, что так будет, — Джон присел рядом, прислонив свою верную трость к заиндевевшему котлу. — Знал, что когда всё закончится, мы не сможем просто вернуться к прежней жизни.

Биф поднял на него тяжелый взгляд.

— В старом мире были законы, Джон. Здесь — только температура. Я выбрал город, а не свою совесть. Если бы я медлил, сейчас здесь не было бы даже нас, чтобы обсуждать мою жестокость.

Джон ничего не ответил. Он достал из кармана флягу, сделал глоток и протянул её Бифу. Тот принял её — этот простой жест значил больше, чем любые слова прощения. Между ними навсегда пролегла пропасть из трупов и ночных казней, но холод, который они только что победили, сплоил их крепче любой клятвы.

Снизу, со стороны жилых бараков, послышались первые звуки: скрип открывающихся дверей, чей-то неуверенный оклик, а затем — плач, в котором смешались горе и неистовое облегчение. Город просыпался. Он был изранен, наполовину пуст и скован льдом, но в самом его сердце всё еще бился ритм огромной машины.

Биф встал, чувствуя, как морозный воздух, теперь кажущийся почти теплым, наполняет легкие.

— Пора приниматься за работу, — сказал он, и в его голосе снова зазвучала сталь. — Буря ушла, но зима... зима осталась навсегда.

Эпилог

На четвертый день после того, как Буря отступила, на небе появилось солнце. Впервые за два долгих года солнечные лучи бесстрашно засияли на ледяном панцире бескрайней Пустоши. Свет был настолько яростным и чистым, что глаза резало болью — отвыкшие от яркости люди не могли смотреть на этот мир без слез.