Волк вцепился в рукав с такой силой, что рука мгновенно занемела от удара. Если бы не толстая куртка, хищник прокусил бы предплечье насквозь. От резкой боли и рывка револьвер выскользнул из пальцев. Взревев, Джон выхватил нож из-за голенища сапога и ударил что есть мочи, всадив острие глубоко в бок, под самую грудь зверя.

Он выдернул нож и ударил еще раз, добивая — быстро и милосердно. Волк обмяк, тут же выпустив его руку. Первый из стаи был повержен.

Джон подхватил револьвер и снова направил его на волков — те подбирались всё ближе.

— Ну, давайте! — процедил он сквозь стиснутые зубы.

Хищники замерли, словно понимая, на что способна эта блестящая стальная штука. Кипевшая внутри ярость обострила чувства: Джон двигался почти инстинктивно. Когда еще один зверь зашел слева и припал к земле для броска, револьвер с грохотом выплюнул пламя. Пуля влетела волку в голову, раздробив череп.

— Старик Майкрофт оставил последнюю пулю себе! — заорал Олбрайт, не помня себя от адреналина. — Но на вас я их не пожалею! Пошли вон! — Он яростно топнул ногой. — Прочь!

Зря.

Внезапно стая завыла так, что сердце ушло в пятки. Половина волков разом рванула в атаку, яростно брызгая слюной и оглашая лес хриплым рыком.

Олбрайт выстрелил снова. Еще одно попадание, но это не помогло — звериный натиск было уже не остановить.

Один волк вцепился в руку, другой — в ногу, а вожак и вовсе норовил схватить за лицо. Оскаленные пасти брызгали пеной. Последний из убитых им врагов получил удар ножом прямо в глотку.

Барахтаясь в снегу, звери рвали его одежду: кусали, терзали, стремясь добраться до живой плоти. Джон вновь чудом отбил выпад, нацеленный в горло, и почувствовал, как лезвие входит между исхудавших волчьих рёбер.

Но силы стремительно покидали его. Джон понимал, что над ним нависла злая, жаждущая крови, жестокая смерть. Он наносил удары уже бессильно, а его глаза обезумели от боли и ярости.

Он больше не понимал, что происходит, и перестал цепляться за жизнь. Знал лишь одно: он не сдался. Он боролся до самого конца.

«Какого хрена я вновь отправился на север?» — была его последняя ясная мысль перед тем, как тьма окончательно сомкнулась над ним.

***

Тьма плавно расступилась, бережно расстелив перед ним серое пространство. Умирающие снежинки тихо падали вниз, ложились на обледеневшую землю, чтобы обрести покой. Они осыпали лицо Олбрайта мимолетной, приятной прохладой.

Справа тянуло теплом.

Повернув голову, Джон вздрогнул. Рядом сидел мужчина, облаченный в привычную для северян потертую куртку. Длинные волосы были перехвачены на лбу повязкой. Хмурое светлое лицо бороздили глубокие морщины, а широкий подбородок скрывала густая борода с проседью.

Мужчина неспешно подбрасывал трут, подкармливая прожорливые языки пламени искрящегося костра.

«Не думал, что на том свете всё продолжает так болеть», — была первая мысль Джона.

Он попытался приподняться, но незнакомец тут же его остановил.

— Даже не думай, — сказал он суровым и властным голосом, в котором, впрочем, не чувствовалось враждебности. Всецело увлечённый своим делом, он всё же как-то понял, что Джон пришел в себя. — Твоим рукам нужен покой.

Олбрайт взглянул на свои ладони. Сквозь повязки из рваной ткани немилосердно жгли раны от укусов. Старик не лгал. Джон чувствовал себя просто ужасно.

— Кто ты? — прохрипел Джон, всё еще не веря в реальность происходящего.

— Никто. Можешь звать меня Хэнсом, — отозвался незнакомец. — Я здесь, чтобы засвидетельствовать уход эпохи.

— Что… что ты имеешь в виду?

Мужчина лишь пожал плечами:

— Разве ты не видишь знаков?

Олбрайт всё больше сомневался, что это не сон или бред. Может, он всё еще лежит где-то в снегу и умирает от холода, а всё вокруг — лишь агония разума? Всё казалось туманным. И этот странный человек…

— Разве ты здесь не для того, чтобы засвидетельствовать апокалипсис апокалипсиса? — продолжал Хэнс.

— Я… я не понимаю…

— У меня душа за тебя болит, чужак. Неужели ты так слеп? Когда еще в июле на юге Аляски было так холодно?

Хэнс поставил рядом с огнём консервную банку, набитую снегом. Он принялся толочь разнообразные корешки и травы самодельной ступкой; из всех ингредиентов Джон узнал лишь плоды шиповника.

Ужасно хотелось встать, но Олбрайт не решался перечить человеку, который отнёсся к нему с таким доброжелательством. Он вообще не хотел проявлять враждебность к первому встречному за две недели долгого и одинокого пути. Даже если этот встречный казался порождением горячечного сна.

— Я умер?..

Хэнс внезапно расхохотался. Джон удивленно посмотрел на него: секунду назад старик казался невозмутимым, словно гора. Отсмеявшись, Хэнс добродушно взглянул на раненого:

— Такие, как ты, так просто не умирают. У Белого Безмолвия, знаешь ли, весьма скверное чувство юмора…

Глава 8 Последствия

«Понятно, часть из нас погибла по дороге, другая была затерта льдами, тысячи изможденных, потерявших веру в свои силы вернулись с перевалов назад, но наша группа оказалась в числе тех, кому повезло. Мы знали, на что идем, и в нас была крепка решимость, начав путь, пройти его до конца.» - Джек Лондон

Как и ожидалось, на следующий день температура в городе резко упала, и проявились первые серьезные проблемы.

Дюжину рабочих уже отправили в лазарет с простудой и обморожениями. Еды всё так же катастрофически не хватало. Никто не мог точно предсказать, сколько потребуется угля, чтобы пережить бурю, и… возможно ли её пережить вообще? Биф старался даже не думать об этом.

Сегодня он трудился вместе с рабочими в Восточной шахте. После ночного снегопада тропа осталась неутоптанной, и люди, ослабевшие от недоедания, с трудом пробирались по рыхлому снегу. К текущей температуре город был худо-бедно готов. Но что будет дальше? Генератор, тепловые башни, теплоизоляция и обогреватели — даже Франц не мог модернизировать всё это в такие сжатые сроки, не имея в распоряжении Паровых ядер.

Слухи и сплетни постепенно наполняли «копилку знаний» своими медяками. Каждый третий или четвертый шепоток касался «лондонцев»: говорили, что они довольно успешно убеждают остальных покинуть город. Биф ждал, призывая себя к терпению. Ежедневно он выслушивал всплывающие на поверхность истории об иссушающей болезни, терзавшей горожан, и о трагических случайностях, подстерегавших каждого, кто решался сопротивляться власти зимы.

Биф даже сейчас слышал, как некоторые рабочие тихо перешёптываются. Возможно, они осуждали его последние решения, а быть может, уже подбивали друг друга на бунт…

«Но ведь я не диктатор, народ сам выбрал меня, — рассуждал он. — Мой долг — оправдать их надежды, даже если спасение требует суровых мер».

Старина Бор присмотрит за порядком. А пока зачинщики гниют в тюрьме, у губернатора будет время продумать следующие шаги.

К Бифу, тяжело пробираясь по снегу, поспешил бригадир участка. Мужчина был явно чем-то встревожен.

— Губернатор, сэр! Там, у конвейера…

— В чем дело? — отозвался Биф, вытирая пот со лба и почесывая замерзший нос.

— Там Лесли, сэр…

Биф бросил мешок с углём и поспешил за бригадиром.

Лесли лежал на снегу. Другие рабочие плотным кольцом обступили его, их лица в свете фонарей казались серыми масками.

— Разойдитесь, черт бы вас побрал! Дайте пройти! Что с ним?

— Он… Он мёртв, сэр, — произнес один из рабочих скорбным тоном, безуспешно ища пульс на холодном запястье. — Сердце не выдержало.

Биф знал в лицо каждого, кто проделал с ним исполинский путь от самого Лондона. Лесли был из тех стариков, что подстегивали молодых сражаться, несмотря на все ужасы нового ледникового периода. Он был из тех, кто пережил ирландское восстание, подавленное английскими войсками. Всю свою жизнь он сражался…

«И сегодня, после стольких битв, ты умер просто потому, что сердце не выдержало?»