Сердце ушло в пятки. Я схватил переговорное устройство.

– Наблюдательный пункт семь-бета, – стараясь, чтобы голос не дрожал. – Вижу движение на верхнем уровне, сектор Норд-Эхо-четыре. Несанкционированное. Одиночный источник. Характер — шаги.

Ответ пришёл через несколько секунд, но каких!

– Пункт семь-бета, подтверждаем. Не ваша ошибка. Дежурной группе «Буран» — на проверку. Наблюдателю — продолжать мониторинг.

Оказалось, это был один из инженеров-добровольцев, который решил в последний момент проверить герметизацию внешних клапанов. Его отчитали по всей форме, но инцидент стал тревожным звоночком для всех. Граница между безопасным «здесь» и безумным «там» стала ощущаться физически.

А потом оно началось.

Сначала это было едва заметно. Лёгкая дрожь в кончиках пальцев, когда прикасаешься к металлической столешнице. Потом — едва уловимый низкочастотный гул, больше ощущаемый телом, чем ушами. Он шёл отовсюду — от стен, от пола, из самой земли. Как сильное раздражение, только ты не осознаёшь, что именно тебя раздражает.

«Шёпот» в моей голове, обычно приглушённый до фонового шипения, начал набирать силу. Он не стал громче. Он стал… гуще. Насыщеннее. В нём проступили новые оттенки — невнятные образы, вспышки чужой ярости, щемящее чувство всепоглощающего голода, который был не физическим, а метафизическим. Голод по жизни, по теплу, по свету. Это было страшно.

По базе объявили первый, предварительный уровень тревоги. Все небоевые персоналы были распущены по жилым отсекам. В коридорах стало пустынно, только патрули проходили чёткими, быстрыми шагами. Гул нарастал.

Через сутки дрожь в полу стала постоянной. Время от времени с потолка сыпалась пыль. Датчики на верхних уровнях начали сходить с ума, фиксируя движение, давление, звуковые аномалии. Что-то большое и не одно ходило по нашему острову там, наверху. Иногда раздавались глухие удары — будто гигантские кулаки били в броню шлюзов.

На третий день Пробуждения я впервые увидел, что значит «поехать». Это случилось в столовой, во время краткой общей смены для приёма пищи. Один из мутантов, сидевший за соседним столом, внезапно замолчал и уставился в стену. Его глаза, обычно ясные, помутнели, затянулись молочной плёнкой. Он начал тихо бормотать, а потом резко вскочил, опрокинув скамейку, и с рычанием бросился к двери, ведущей в технические тоннели. Его скрутили за считанные секунды — патруль был начеку. Унесли в сторону медблока, в изоляторы. В столовой после этого несколько минут царила гробовая тишина, нарушаемая только нарастающим гулом извне.

После этого случая Бага собрал всех новичков, включая меня.

– Это — норма! – сказал он без предисловий, его лицо было усталым, но собранным. – Безумие — наш общий враг. Оно атакует слабые места. Одних — сильнее, других — слабее. Ваша задача сейчас — держаться. Держаться за распорядок, за дело, за соседа. Не замыкайтесь в себе. Если чувствуете, что теряете опору — говорите. Любому. Это не слабость. Это техника безопасности!

Я вернулся в свою каморку и долго сидел на койке, прислушиваясь. К гулу. К «шёпоту». К собственному сердцу. Я боялся. Боялся, что и во мне что-то «поедет». Что я увижу то, что заставит меня сломаться. Но, к своему удивлению, кроме страха и дикого напряжения, я ничего не чувствовал. Ни ярости, ни чужих голосов, зовущих присоединиться. Было только это давящее, всепроникающее присутствие. Как будто я был маленьким камешком на дне океана, по которому катится волна. Давило, но не смывало.

«Якорь», – подумал я. Может, он у меня уже есть? Не память о прошлой жизни, не образ Анны (её лицо начинало тускнеть, и это пугало больше всего), а вот это вот: обязанность, дежурство, нужность, принадлежность к этим людям, которые хоть и смотрят косо, но прикрыли бы мой пост, если бы мне стало плохо.

Так и прошёл месяц. Месяц подземного ада, где главным врагом была не внешняя угроза, а внутренняя сущность. Мы несли дежурства, спали урывками, ели под аккомпанемент гула и вздрагивали от каждого резкого звука. Жизнь сжалась до размеров бункера, до циклов тревог и затиший, до проверки датчиков и смены патрулей.

Я видел, как люди менялись. Кто-то замыкался, кто-то, наоборот, становился болтливым до истерики. Но система работала. Патрули, медики, психотехники. Выдергивали тех, кто начинал сползать в пропасть. Были и потери. Один из мутантов в дежурной группе на нижнем ярусе, не выдержав давления, открыл огонь по своим, прежде чем его удалось нейтрализовать. Об этом сообщили сухо, без подробностей, но тяжёлое молчание после объявления висело в воздухе несколько дней.

А потом, ровно через тридцать один день после начала, гул начал стихать.

Сначала это было почти незаметно. Просто однажды утром я проснулся и понял, что могу слышать не только биение собственного сердца, но и тиканье часов в коридоре. Давление в висках ослабло. «Шёпот» отступил, снова превратившись в отдалённый, раздражающий, но привычный фон.

Через сутки дрожь в полу прекратилась совсем. Датчики наверху затихли. Мир снаружи, казалось, замер в измождённой тишине.

На пятый день затишья Бага объявил по общему каналу:

– Пробуждение завершается. Угроза миновала. Подготовка к выходу на поверхность начинается завтра. Первыми пойдут разведгруппы. Остальные — ждут!

В столовой в тот вечер было непривычно шумно. Люди смеялись, разговаривали на повышенных тонах, сбрасывая накопившееся напряжение. Даже еда в этот день показалась вкуснее.

Наш отряд собрался в комнате отдыха. Николас разливал по кружкам что-то тёмное и пахучее из личной заначки — напиток, отдалённо напоминающий самогон с запахом хвои и мёда.

– Выжили, – сказал он просто, поднимая кружку. – Все. Молодцы.

Мы выпили. Горилка обожгла горло, но по телу разлилось долгожданное тепло, не имеющее ничего общего с системой отопления.

– И что теперь? – спросил я, откашлявшись. – Восстанавливать базу наверху?

– Теперь, Амнезик, – Николас хитро прищурился, – теперь начинается самое интересное. Потому что мир после Пробуждения — это чистый лист. Старые угрозы могли уйти. Или, наоборот, прийти новые. Нужно всё проверять. И нам с тобой, – он кивнул на меня и на Алёшу, – предстоит быть в первой разведгруппе. Готовься. Завтра мы выходим наверх. Посмотреть, что осталось от нашего дома. И что нового поселилось по соседству.

Я посмотрел на свои руки, сжатые вокруг кружки. Месяц под землёй. Месяц страха, давления, попыток не сломаться. Я не сломался. Я стал частью этого механизма. Пусть винтиком, но нужным.

«Выход на поверхность», – подумал я без прежнего ужаса, а со странным, острым предвкушением. Страх никуда не делся. Но теперь к нему добавились знания о мире вокруг и новые навыки.

– Ладно, – сказал я, ставя кружку на стол. – Пора и честь знать. Пора посмотреть, что там, наверху, натворил этот ваш «сезон охоты». Надеюсь, наш домик ещё стоит. А то я только привык!

Глава 26. Изменения

Подготовка к выходу заняла весь следующий день. Это была не просто упаковка рюкзаков — это был ритуал. Проверка каждого патрона, каждого шва на униформе, каждого контакта в оборудовании. Воздух в оружейке, куда нас привели, был густ от запаха оружейного масла и напряжённой сосредоточенности.

Нам выдали усиленные дозиметры, датчики Праха нового образца (маленькие коробочки, которые должны были пищать при опасной концентрации спор) и… по ментальному обручу. Оказывается, за месяц, что мы провели, они сделали свои прототипы, не такие же сильные, но, сказали, что идут в верном направлении, добавив, что, мол, работали над ними много лет!

Я надел свой, ощутив знакомое, почти успокаивающее давление на виски, оно даже гасило и без того ослабевший «шёпот», что для меня сейчас не очень кстати, ибо лучше слышать шёпот, чем его не слышать!

– Правила выхода просты до безобразия, – бубнил Алёша, вдевая последнюю обойму в разгрузку. Он был собран и серьёзен, ни намёка на ту браваду, что была у него в поезде. – Не отрываться. Не лезть в дыры, особенно свежие. Не трогать ничего, что цветёт, шевелится или мерцает неестественным светом. Всё, что кажется подозрительным, является подозрительным. Первый признак измены собственным глазам — доложить Николасу. Второй признак — получить по шее от меня.