«Тут помнят эту молитву?!» – удивился я.

Он стал рассказывать, а я смотрел на карту, на эти жалкие островки зелени в море багрового и жёлтого. Этот мир был не просто мрачным. Он был умирающим. И наша Корпорация, наш бункер, наши споры и интриги – всё это была отчаянная попытка горстки людей и мутантов выцарапать для себя ещё один день, ещё один год жизни на обломках. И… наша Корпорация… И когда «она» стала «нашей»?! Ещё ни одного дня не прожил, а уже считаю себя частью их. С этим надо быть аккуратнее!

«Генная инженерия… Следующий виток эволюции», – ехидно подумал я, глядя на свою ладонь. Какой уж тут виток. Скорее, последний судорожный вздох перед концом. Или… Или начало чего-то нового? Как посмотреть.

Лекция продолжалась, но я уже плохо слушал. Я смотрел на карту, чувствуя, как тяжесть этого мира, его безнадёжность и его жестокое упрямство вновь наваливаются на меня. Но теперь в этой тягости была и странная ясность. Я был здесь. Это был мой мир теперь. И если уж эволюционировать, то только в ту сторону, которая позволит выжить. Но пока что не одному. С ними.

Следующие дни слились в череду уроков, тренировок и попыток не выглядеть полным идиотом. Лекции Николаса сменились практическими занятиями по выживанию: как фильтровать воду, чтобы не сойти с ума от Праха; как отличать съедобные мутировавшие коренья от тех, что превратят твои кишки в гремучую смесь; как читать следы не только Единых, но и более мелкой, но оттого не менее опасной фауны.

Меня, как и других новичков, прикрепили к «шефам». Моим стал, как ни странно, Алёша. Видимо, Николас решил, что это лучший способ окончательно свести наши счёты. И знаете что? Это сработало.

Алёша оказался хорошим инструктором. Жёстким, без сантиментов, но справедливым. Он не вспоминал нашу стычку в тоннеле, а я не вспоминал его подозрительность. Была работа. Нужно было научить «эволюционированный экземпляр» не подрываться на растяжках ЛСП и не лезть в логово бледных тварей без подготовки.

– Хватит думать задницей! – орал он на меня на стрельбище, где я в очередной раз промахнулся по мишени, отвлекаясь на «шёпот», который здесь, под землёй, был еле слышен, но всё же фонил на краю восприятия. – Твой мозг — твоё главное оружие! А эта хрень в голове — помеха, которую нужно заглушить волей! Сконцентрируйся на цели, а не на фоновом шуме!

Я стискивал зубы, перезаряжал пистолет (выданный мне на постоянной основе старый, но надёжный «Гном» местного производства) и старался. Получалось всё хуже, чем хотелось бы. Моя ментальная чувствительность то ослабевала, то вдруг прорывалась волной, сбивая прицел и заставляя соседних стрелков нервно оглядываться.

Но были и успехи. Постепенно я начал узнавать лица. Тот здоровяк с каменными мышцами, что косился на меня в первый день, оказался просто угрюмым бурильщиком по имени Гора, который недолюбливал всех, кто был тоньше бетонной плиты. Девушка с сиреневыми, блестящими глазами — Лика, лучший картограф базы, она могла по памяти нарисовать схему любого известного тоннеля в радиусе пятисот километров. С ней мы пересекались на занятиях по топографии, и она, к моему удивлению, первая заговорила со мной не как с диковинкой, а как с нормальным человеком, который тупо не знает, как читать условные знаки.

Жизнь в подземелье обрела ритм. Подъём в 06:00. Зарядка в общем зале, где сотни тел в униформе синхронно выполняли команды дежурного. Завтрак. Занятия или работа на общих задачах — кто-то чинил вентиляцию, кто-то сортировал припасы, доставленные с поверхности перед самым уходом вниз. Меня часто ставили на склад медикаментов — требовалась аккуратность и хорошая память, а с этим у меня, бывшего охранника, привыкшего запоминать лица, было неплохо.

Обед. Ещё занятия. Иногда — сеансы с психотехником, сухой тётенькой, которая пыталась помочь мне «структурировать ментальное пространство» и найти тот самый «якорь». Получалось так себе. Моим якорем пока что были простые вещи: вкус утренней каши, звук голоса Николаса, отдающего команды, ощущение прохладного металла своего «Гнома» в кобуре.

Ужин. А после — личное время. Его было немного, но я ценил каждую минуту. Чаще всего мы собирались вчетвером в небольшой общей комнате отдыха нашего сектора. Играли в карты на щелбаны или на «долги» (Алёша отчаянно хитрил, Диана ловила его на этом, а Николас мудро наблюдал). Иногда Диана приносила свой планшет и показывала архивные записи докризисного мира — странные, красочные, почти нереальные образы другой жизни. Все обычно смотрели на них молча.

Как-то раз, после особенно изматывающего дня на уроке по рукопашному бою (где я в очередной раз проиграл Алёше, хоть и продержался на десять секунд дольше), Николас задержал меня.

– Завтра, – сказал он, вытирая лицо полотенцем. – С утра. Ты идёшь со мной. Не на учёбу.

– Куда? – насторожился я.

– На периметр. Нижний ярус обороны. Увидишь, как мы готовимся к Пробуждению. Пора.

Нижний ярус обороны оказался не просто ещё одним коридором. Это был целый укрепрайон, встроенный в скальное основание острова. Толщина стен здесь исчислялась метрами, а воздух был густ от запаха машинного масла, оружейной смазки и напряжения.

Повсюду кипела работа. Мутанты с усиленными конечностями втаскивали на позиции тяжёлые станковые пулемёты. Инженеры проверяли системы герметизации массивных шлюзовых дверей. На стенах уже висели схемы секторов обстрела, прописанные мелом.

– Они что, сюда прорваться могут? – спросил я, глядя на эти приготовления. В голове не укладывалось, что что-то может пробить такую толщу.

– Не «они», – поправил Николас, ведя меня вдоль ряда огневых точек. – Оно. Пробуждение — это не просто всплеск активности. Это… приливная волна безумия. Она катится по земле. Единые чувствуют её острее всех и становятся в десятки раз агрессивнее, организованнее. Они могут копать. Могут долбить. А ещё… просыпается то, что спало. И иногда просыпается не там, где ожидаешь.

Он указал на огромную, покрытую ржавчиной решётку в полу, за которой угадывался тёмный колодец.

– Под нами — старые дренажные системы, пещеры. Мы их минируем, заваливаем, но гарантий нет. Поэтому дежурство на нижнем ярусе – самое тяжёлое. И самое опасное. Здесь часто сдают нервы.

В его голосе не было страха. Была ответственность. Я вдруг осознал, что для него, для всех них, этот бункер — не убежище трусов, а крепость, которую они обязаны удержать. Ценой чего угодно.

– А что будет с теми, кто… не удержит контроль? – тихо спросил я.

Николас посмотрел на меня, и в его глазах мелькнуло что-то тяжёлое.

– Изоляторы. Глубинные камеры с ментальными глушителями. Если не поможет… – он не договорил, только сжал челюсть. Понятно было и так.

С того дня подготовка к Пробуждению стала главной темой. Напряжение нарастало с каждым днём, как давление перед грозой. В воздухе витало ожидание. Люди становились немного резче, разговоры — тише. Даже Бага появлялся в общих зонах чаще, его шутки стали более едкими, а глаза — более внимательными.

Меня, как и других новичков, внесли в график дежурств. Моим постом стал наблюдательный пункт у одного из внутренних сенсорных экранов, отслеживающий показания датчиков вибрации и звука в верхних уровнях. Сидеть перед мониторами, на которых мелькали зелёные линии сейсмографов и схематические планы уровней, было психологически не легче, чем стоять с оружием у амбразуры.

Именно на этом посту, за неделю до расчётной даты Пробуждения, я впервые по-настоящему ощутил его приближение.

Это было ночью. Вернее, в то время, что по графику считалось ночью. Я пил холодный, горький чай из походной кружки, пытаясь не заснуть, когда краем глаза заметил аномалию. Одна из линий на экране, отвечающая за датчики в северо-восточном крыле верхнего уровня, дёрнулась. Не сильно. Словно кто-то сделал тяжёлый шаг прямо над датчиком.

Но наверху никого не должно было быть. Все были внизу.

Я прильнул к экрану, увеличив изображение. Линия замерла, затем дёрнулась снова. Ритмично. Раз. Пауза. Два. Пауза. Как шаги.