— Решил устроить себе маленькие каникулы.

Я стряхнул пепел в направлении гендерсоновской пепельницы, и часть его достигла цели.

— Каникулы? — Брови директора взлетели вверх. — Насколько мне помнится, вы брали отпуск всего полгода назад.

В голосе его был лед. Целые айсберги.

— Верно, — согласился я. — Но трагедия в космосе не становится меньшей от того, что там все в десять раз легче… Не по мне эта чертова работа. Не могу больше мытарить этих парней там, наверху, из-за нескольких тысяч паршивых дублезов.

Гендерсон заморгал чаще обычного.

— Джед, что с вами? Вы нездоровы?

— Совершенно здоров. Я чувствую себя лучше обычного… Я приготовил по дороге сюда маленькую речь, но сейчас раздумал произносить ее. Знаете, почему я не сдал того парня полиции? Вовсе не потому, что думал о репутации вашей компании. Я это сделал из-за остальных парней, «нестрахуемых». Они работают в одиночку. И если находят настоящего компаньона, то для того, чтобы верить ему. Чтобы стать ему братом — простите за высокопарность, мистер Гендерсон. Вскройся эта история с Карпеном — и они потеряют всякую веру в человека. Понимаете ли вы это?

— Действительно, Стентон, вам следует хорошо отдохнуть, — заключил Гендерсон, собирая бумаги.

[11]

Поезда от этой станции отходили крайне редко. Неясно даже, имело ли смысл вообще содержать такую дорогу. Правда, ее подключили когда-то к общей сети, но движение отнюдь не оживилось, и примыкающие пути успели уже зарасти травой и покрыться ржавчиной. Вагончики местного поезда почти всегда оставались пустыми.

Я стоял на вокзале. Теплый летний день, душно, заняться решительно нечем. Городок нежится в умиротворяющей, праздной тиши, кафе и магазинчики либо закрыты, либо позевывают от отсутствия посетителей. В такое время жизнь здесь словно замирает. И сегодняшний день отнюдь не исключение, городок всегда так живет в летнюю пору.

Недолго думая, я решительно вошел в моторный вагон. Настроение у меня было самое подходящее для того, чтобы предаться ничегонеделанию, поехать куда глаза глядят, покачаться на волнах мировой истории, как поется в песенке.

Вагон не старый и не новый; вневременной вид самой железной дороги передался и составу, причем столь глубоко, что судить о возрасте вагонов можно было только приблизительно. Но кресла оказались мягкими, и я устроился очень удобно. Никакого плана действия у меня не было. "Будь что будет", — мысленно сказал я себе.

На стене висело расписание. Если верить ему, поезд должен был вот-вот тронуться. А если и нет, тоже не страшно. Когда никуда не торопишься, нет ничего приятнее, чем сидеть в мягком кресле удобного железнодорожного вагона и ждать отправления. Можно думать о ком и о чем угодно, можно, если устал, закрыть глаза и вздремнуть.

Я невольно оглянулся, заслышав за спиной шаги. Пожилой мужчина в форме железнодорожника остановился рядом со мной.

— Приветствую вас, — проговорил он дружелюбно. — Значит, опять поедем с пассажирами! Вы первый на этой неделе.

Была среда, и мысль о том, что два дня поезда ходили пустыми, меня развеселила.

— Это у вас всегда так?

— Да, — ответил он и сел в кресло рядом.

Бросив взгляд на часы, машинист состава — а это несомненно был он — убедился, что до отхода время еще есть.

— Да, эта дорога проходит мимо нескольких деревень и хуторов. Я слышал, что движение тут скоро отменят.

— Весьма возможно, если оно совсем не окупается, — осторожно согласился я.

Наклонив голову, железнодорожник поглядел на меня, морщинки вокруг его глаз собрались в улыбку.

— Ведь вы по профессии ничего общего с дорогами и рельсами не имеете?

— Да, я делопроизводитель в страховой компании.

— Ага… Ну, тогда вы себе этого не представляете. Видите ли, профессию железнодорожника я выбрал сознательно, по любви, так сказать. Мне нравится ездить в моем моторном вагоне туда — сюда… туда — сюда…

— И вам это не наскучило?

— Большинству людей это надоедает, да. А мне так вовсе нет. Короткая она, дорога, но всякий раз иная. Весной я еду как бы мимо моря цветов — одичавшие сады, понимаете? — а летом все так и лоснится сытой зеленью; потом, осенью, я бесплатно присутствую на роскошном карнавале красок, всякий раз неповторимом. Зимой же одиночество и заброшенность здешних мест ощущается особенно обостренно. Деревни совсем пустеют, хутора замирают — только моя железка живет, она одна.

Он еще долго рассуждал таким образом, потом, оборвав себя на полуслове, поднялся.

— Ну, все, пора за дело. Не желаете ли пройти со мной в кабину? Оттуда вы сможете получше рассмотреть и дорогу, и окрестности.

Я кивнул и последовал за ним.

Место помощника машиниста было свободно. Отодвинув в сторону несколько книг и тетрадей, он показал мне, куда повесить плащ. Стал на свое место, дал звонок к отправлению. Никто больше не появился, даже дежурный по станции со своим флажком. Светофор тоже давно покрылся ржавчиной. И свет показывал красный, что меня сильно удивило.

— Я ничего в этом не понимаю, но разве… разве путь свободен?

— Свободен. Много лет. По нему только эти два вагона и бегают, мой моторный и прицепной. Только когда недавно состав был в мастерских, здесь ходил другой. Вообще-то встречного движения тут быть не может.

— А если разойдутся рельсы? Или стрелку заклинит? Кто-то должен же за этим следить?

— Поломку мы заметили бы невооруженным глазом. Идем-то черепашьим ходом. Здесь никто и ничто не торопится: ни время, ни люди — зачем же спешить мне?

Если вдуматься, дорога эта с поездом из двух вагончиков — уникум, реликт прошлого. Толку в ней никакого, зато, правда, и обходится она недорого.

Мягко тронувшись с места, поезд выкатился за пределы станции. Еще минуту-две мы проезжали мимо пристанционных строений, а потом попали в настоящие садовые джунгли. Фруктовые деревья, а особенно цветы, подступали почти вплотную к рельсам, на некоторых поворотах они даже мешали обзору. Если кто зазевается… Но нет, поезд ходит столь редко, что все жители в округе точно знали, когда именно. Время от времени мы видели их, они разгибали спину, чтобы отвлечься ненадолго от работы в саду или на грядках и помахать нам вслед.

Наконец последние дома пропали из виду, и мы выехали на открытый участок дороги. Местность холмистая, а между холмами рощицы и огромные купы дикой сирени. Кое-где попадались и дубки.

Ехали мы действительно очень медленно. Машинист, наверное, в тысячный раз разглядывал все вокруг с тем же удовольствием, что и я в первый. Для такого восхищения нужно куда больше любви к окружающему миру, чем у меня. Если ты способен открывать новое в том, что тебе так хорошо знакомо, значит, наделен незаурядной фантазией…

— Я совсем забыл спросить, где вы собираетесь сойти, — сказал машинист некоторое время спустя, когда вагон скрипя преодолел длинный поворот.

— Да где угодно. Я просто хотел проехаться, поглазеть. Проеду туда и обратно.

— Теперь я понял, почему вас не знаю, — проговорил он с улыбкой. — А то я все мучаюсь — откуда вы, почему не видел вас прежде?.. Тех немногих пассажиров, которых мне приходилось возить, я могу перечислить, даже если разбудить меня среди ночи. Вот, значит, какое дело — вы впервые едете по этой дороге?

— Да.

— Тогда я могу… или даже так: тогда я должен вам кое-что показать. Не сейчас, попозже. Я, знаете, по этой дороге езжу еще по одной причине, не только из-за красоты природы.

Я внимательно поглядел на него.

— Раз вы не отсюда, мое имя вам вряд ли что скажет. Меня зовут Калин.

— Ага, — кивнул я. С таким же успехом он мог назвать любое другое имя. — Очень приятно, — и я назвал свое.

Мы тем временем опять прошли длинный поворот, и машинист притормозил. Вагон медленно остановился. Маленькая станция, перрон. Вокруг ни души. Никто поезда не ждал. Меня охватило неясное чувство тревоги.