— Во всяком случае, — с гордостью заявил Гаспар, — моя выдумка обратила Элоизу и Гомера в бегство. Насколько я понимаю, они поспешили в панике скрыться.

— Ничего подобного, — сообщил ему Каллингем, — их спугнула мисс Румянчик. Она вошла, увидела Гомера, кинулась в коридор и через мгновение вернулась с большим огнетушителем. Тут Элоиза и ее банда кинулись наутек.

— Может быть, достаточно воспоминаний? — осведомилась няня Бишоп, которая, расчистив место на письменном столе, развертывала пакеты. — Мне нужна помощь.

— А не попросить ли нам мисс Румянчик? — отозвался Зейн Горт из дальнего угла, где он шептался с розовой роботессой, которая чопорно отказалась подключиться к его корпусу. — Ей было бы полезно отвлечься.

— Вот уж не думала, что мне придется заниматься роботерапией, — сказала няня Бишоп. — Во всяком случае от нее будет гораздо больше толку, чем от вас, органических и неорганических самодовольных бездельников. Брось своего жестяного пустозвона, Розочка, и иди сюда. Тут нужна женская рука!

— С удовольствием! — объявила роботесса. — С тех пор как я сошла с конвейера, я успела узнать, что существа одного со мной пола, и электронные, и из плоти и крови, мне гораздо ближе роботов-пустозвонов или мужчин двойной закалки.

Флаксмен положил телефонную трубку и повернулся к Гаспару и Зейну Горту.

— Няня Бишоп ввела вас, ребята, в курс дела? — спросил издатель. — Я имею в виду наш великий план Детской и все прочее.

Они отрицательно покачали головами.

— И правильно! Это в ее обязанности не входило. — Он откинулся в кресле, начал стирать пену с рукава, но тут же передумал и задумчиво сказал: — Лет сто назад, в конце XX века, жил гениальный хирург, а также виртуоз в области микроэлектроники по имени Даниэль Цуккерторт. Вы, конечно, о нем даже не слышали?

Гаспар открыл было рот, однако промолчал и посмотрел на Зейна, который также не стал ничего говорить — возможно, вспомнив шпильку по адресу роботов-пустозвонов.

— Так вот, — продолжал Флаксмен, — этот Цуккерторт творил с помощью микроскальпелей настоящие чудеса. Он создал какую-то особую методику соединения нервных волокон с металлом и достиг результатов, которых никому другому не удалось повторить, работая с высшими животными. Разумеется, как все гении его калибра, Цукки был чудаком. Он вознамерился подарить бессмертие лучшим человеческим умам и, полностью изолировав их от соблазнов внешнего мира, открыть перед ними путь к достижению высот мифически-абстрактного знания. Для этого он разработал способ сохранения полностью функционирующего человеческого мозга внутри стационарного металлического футляра. Нервы органов речи, зрения и слуха он сращивал с соответствующими входными и выходными контактами. Шедевром его технического гения было искусственное, работающее на изотопах сердце, которое обеспечивало циркуляцию крови и снабжение ее кислородом. Это сердце-мотор помещалось в большой полости, как Цукки назвал верхний широкий свод металлического футляра, и требовало замены изотопного топлива всего раз в год. Ежедневная смена малой вывинчивающейся полости позволяла снабжать мозг дополнительными питательными веществами и освобождать его от продуктов распада. Миниатюрный насосик — подлинный триумф микроэлектроники — подавал в мозг необходимые гормоны и другие раздражители, что мешало мозгу погружаться в тупую спячку. Короче говоря, Цукки достиг своей цели: бессмертие лучшим умам было обеспечено.

Флаксмен внушительно поднял палец и помолчал, давая им время освоиться с этой мыслью.

— Однако, — продолжал он после паузы, — у Цукки был свой взгляд на то, какие умы считать лучшими. Ученых он не ставил ни во что, так как все они уступали ему, а о себе он был не особенно высокого мнения. Государственных мужей он презирал, как и светил церкви. Однако слово «художник» внушало Цукки благоговейный трепет, так как он был человеком с чрезвычайно прямолинейным складом ума и не обладал ни малейшим воображением, если, конечно, исключить его специальность. Художественное творчество — умение манипулировать красками, звуками, а главное словами — он до самой смерти считал величайшим чудом. Таким образом, Цукки задумал подарить консервированное бессмертие творческим личностям — художникам, скульпторам, композиторам, но в первую очередь писателям. Последнее явилось весьма своевременной идеей по двум причинам: во-первых, как раз появились словомельницы и настоящие писатели оказались без работы, а во-вторых, пожалуй, только писатели могли оказаться настолько полоумными, что согласились бы на предложение Цукки. Но как бы то ни было, к тому времени, когда сообщение о его работе просочилось в прессу, у него уже было законсервировано тридцать мозгов, причем все они принадлежали писателям, переговоры с которыми он сумел сохранить в полной тайне. Как вы можете представить, разразился невероятный скандал. Духовенство утверждало, что Цукки кощунственно лишил смертных надежды на вечное блаженство, дамы из Общества защиты животных негодовали на столь жестокое обращение с маленькими миленькими мозгами, а юристы утверждали, что появление «яйцеглавов» потребует пересмотра чуть ли не всего существующего гражданского законодательства. Однако предъявить Цукки какое-то конкретное обвинение было нелегко: в его распоряжении имелись нотариально заверенные разрешения на операцию тех, кого он оперировал, и все яйцеглавы, когда их допрашивали, полностью поддерживали Цукки. К тому же все свое огромное состояние он отдал в распоряжение фонда, который назвал «Мозговым Трестом» — фонд этот должен был обеспечивать яйцеглавов необходимым уходом, пока они будут в нем нуждаться. Затем в самый разгар скандала Цукки умер, положив конец всей истории. И смерть он себе выбрал вполне его достойную — подвергся разработанной им операции «психосоматического развода», как он ее называл. У Цукки был ассистент — настоящий кудесник. Он трижды успешно сделал эту операцию, причем в последний раз Цукки при ней только присутствовал. После этого Цукки и решил оперироваться сам. И умер на операционном столе. Его гениальный ассистент уничтожил все его записи, все аппараты и инструменты и покончил с собой.

Едва Флаксмен неторопливо произнес эти слова, рассчитывая на максимальный эффект, которого и достиг, как вдруг дверь кабинета начала медленно, с легким скрипом открываться.

Флаксмен судорожно подпрыгнул. Остальные с дрожью обернулись.

В дверях стоял сгорбленный старик в лоснящемся саржевом комбинезоне. На седые всклокоченные лохмы была нахлобучена засаленная фуражка, из-под которой торчали мочки ушей с пучками жестких волос.

Гаспар сразу же узнал старика. Это был Джо Вахтер, хотя и выглядевший необыкновенно бодрым — оба его глаза были наполовину открыты.

В левой руке он держал веник и совок для мусора, а в правой — большой черный пистолет.

— Прибыл на дежурство, мистер Флаксмен, — заявил он, почтительно поднеся пистолет к правому виску. — Готов приступить к уборке. Да оно и не помешает, как погляжу. Здравствуйте все, с кем не виделся.

— Вы не могли бы привести в порядок электрозамок? — холодно осведомился Каллингем.

— Нет. Только он вам и ни к чему, — бодро сообщил старик. — В случае чего можете рассчитывать на меня и на мой верный скунсовый пистолет.

— Скунсовый пистолет? — Няня Бишоп недоверчиво усмехнулась. — А барсуков он уже не берет?

— Тут такое дело, сударыня. Он пуляет шариками, начиненными таким запашком, какого не вынесет ни человек, ни зверь. Тот, в кого угодит такой шарик, сразу же скидывает всю одежду и бежит мыться. А то можно поставить на непрерывный огонь. Тут уж любая толпа разбежится.

— Верю, верю, — поспешно согласился Флаксмен. — Но скажите, Джо, когда вы стреляете, что происходит с… с игроками вашей команды?

Джо Вахтер хитро улыбнулся.

— В том-то и штука! Потому-то лучше моего верного скунсового пистолета оружия не найти. У меня носовой нерв поврежден, и я никаких запахов не чувствую!