— Но ведь И-Зэт-27 — превосходная работоспособная модель, — не унимался Робертсон. — Не забывайте, что он двадцать седьмой в своей серии.

— Вот это уж совсем скверно, — мрачно отозвался защитник. — А почему не пошли первые двадцать шесть? Очевидно, что-то с ними было неладно. С таким же успехом и в двадцать седьмом могли оказаться дефекты.

— В первых двадцати шести моделях не было никаких дефектов — просто их позитронный мозг был еще слишком примитивен для подобной работы. Мы только приступали к созданию достаточно сложного позитронного мозга и продвигались к цели почти вслепую, методом проб и ошибок. Но Трем законам подчиняется любой мозг! Ни один робот — как бы несовершенен он ни был — не в состоянии нарушить Три закона.

— Доктор Лэннинг уже заверил меня в этом, мистер Робертсон, и я вполне готов положиться на его слово. Но судья может оказаться не столь доверчивым. Решение по нашему делу предстоит вынести честному и неглупому человеку, но он ничего не смыслит в роботехнике, и поэтому его можно сбить с толку. Если, к примеру, вы, или доктор Лэннинг, или доктор Кэлвин в своих свидетельских показаниях заявите, что позитронный мозг создают методом проб и ошибок, как вы только что изволили выразиться, то обвинение при перекрестном допросе сделает из вас котлету. И тогда нас уже ничто не спасет. Так что остерегайтесь необдуманных высказываний.

— Если бы только Изи мог рассказать, в чем дело, — продолжал брюзжать Робертсон.

— Что толку? — пожал плечами защитник. — Все равно нам это ничего бы не дало. Робот не может выступать свидетелем.

— Ну мы бы хоть знали какие-то факты. По крайней мере знали бы, что толкнуло его на подобный поступок.

— А это вовсе не секрет, — вспылила Сьюзен Кэлвин. На щеках ее вспыхнули багровые пятна, а голос слегка потеплел. — Ему приказали! Я уже объясняла это адвокату, могу и вам объяснить.

— Кто приказал? — искренне изумился Робертсон.

Конечно, обиженно подумал он, никто ему ничего не рассказывает. Черт возьми, эти ученые ведут себя так, будто они и есть подлинные владельцы «Ю.С.Роботс»!

— Истец, — ответила доктор Кэлвин.

— Зачем, во имя всего святого?

— А вот зачем, я еще не знаю. Быть может, просто для того, чтобы предъявить нам иск и немного подзаработать. — В ее глазах мелькнули лукавые искорки.

— Почему тогда Изи об этом не расскажет?

— Неужели непонятно? Совершенно очевидно, что ему приказали молчать.

— С какой стати это должно быть очевидно? — огрызнулся Робертсон.

— Что ж, для меня это очевидно. Психология роботов — моя специальность. Хотя Изи отказывается отвечать на прямые вопросы, на косвенные вопросы он отвечает. Измеряя степень его нерешительности, возрастающую по мере приближения к сути дела, а также площадь затронутого участка мозга и напряженность возникающих отрицательных потенциалов, можно с математической точностью установить, что его поведение является следствием приказа молчать, причем сила приказа соответствует Первому закону. Иными словами, роботу объяснили, что если он проговорится, то пострадает человеческое существо. Надо думать, пострадает истец, этот отвратительный профессор Нинхеймер, который в глазах робота все же является человеческим существом.

— Ну ладно, а почему бы вам не втолковать ему, что из-за его молчания пострадает «Ю.С.Роботс»? — спросил Робертсон.

— «Ю.С.Роботс» не является человеческим существом и в отличие от юридических законов не подпадает под действие Первого закона роботехники. Кроме того, попытка снять запрет может причинить роботу вред. Лишь тот, кто приказал Изи молчать, может снять запрет с минимальным риском повредить мозг робота, поскольку все помыслы робота сейчас направлены на то, как бы уберечь этого человека от опасности. Любой другой путь… — Сьюзен Кэлвин покачала головой, и на лице ее вновь появилось бесстрастное выражение.

— Я не допущу, чтобы пострадал робот, — решительно сказала она.

— По-моему, вполне достаточно будет показать, что Изи не в состоянии совершить поступок, вменяемый ему в вину. А это мы легко можем доказать. — У Лэннинга был такой вид, словно своим вмешательством он поставил проблему с головы на ноги.

— В том-то и дело, — раздраженно отозвался адвокат, — только вы и можете. Единственные эксперты, способные засвидетельствовать состояние Изи и то, что творится у него в мозгу, как назло служат в «Ю.С.Роботс». Боюсь, судья не поверит в непредубежденность ваших показаний.

— Но как может он отрицать свидетельство эксперта?

— Очень просто: не даст себя убедить. Это его право как судьи. Неужели вы полагаете, будто технический жаргон ваших специалистов покажется судье более убедительным по сравнению с альтернативой, что такой человек, как профессор Нинхеймер, способен — пусть даже ради очень крупной суммы — намеренно загубить свою научную репутацию? В конце концов, судья тоже человек. Если ему придется выбирать между человеком, совершающим немыслимый, с его точки зрения, поступок, и роботом, совершающим столь же немыслимый поступок, то скорее всего он сделает выбор в пользу человека.

— Но человек способен на немыслимый поступок, — возразил Лэннинг, — потому что нам неизвестны все тонкости человеческой психологии и мы не в состоянии определить, что для данного человека возможно, а что — нет. Но мы точно знаем, что невозможно для робота.

— Что ж, посмотрим, как вам удастся убедить в этом судью, — устало ответил защитник.

— Если это все, что вы можете сказать, — взорвался Робертсон, — то я не понимаю, как вы вообще надеетесь выиграть процесс.

— Поживем — увидим. Всегда полезно отдавать себе отчет в предстоящих трудностях, а вот падать духом — совсем ни к чему. Я тоже продумал партию на несколько ходов вперед. — Адвокат величественно кивнул в сторону робопсихолога и добавил: — …с любезной помощью этой доброй дамы.

— Что за черт?! — воскликнул Лэннинг удивленно, глядя то на одного, то на другого. Но тут судебный пристав просунул голову в дверь и, с трудом переводя дыхание, возвестил, что судебное заседание возобновится с минуты на минуту.

Они заняли свои места и с любопытством принялись разглядывать человека, заварившего всю эту кашу.

Саймон Нинхеймер был обладателем рыжеватой шевелюры, носа с горбинкой и остроконечного подбородка; его манера предварять ключевое слово каждой фразы нерешительной паузой создавала впечатление мучительных поисков недостижимой точности выражений. Когда он произносил: «Солнце всходит… э-э… на востоке», не оставалось сомнений, что он с должным вниманием рассмотрел и все другие возможные варианты.

— Скажите, вы возражали против предложения воспользоваться услугами робота И-Зэт-27? — обратился обвинитель к истцу.

— Да, сэр.

— Из каких соображений?

— У меня создалось впечатление, что мы не до конца понимаем… э-э… мотивы, движущие фирмой «Ю.С.Роботс». Я с недоверием отнесся к их настойчивым попыткам навязать нам робота.

— Были ли у вас сомнения в его способности справиться с работой?

— Я убедился в его неспособности на деле.

— Не могли бы вы рассказать, как это произошло?

Восемь лет писал Саймон Нинхеймер монографию «Социальные конфликты, связанные с космическими полетами, и их разрешение». Его страсть к точности выражений не ограничивалась устной речью; поиски строгих и отточенных формулировок в столь расплывчатой по своей сущности науке, как социология, отнимали все его силы.

Даже появление гранок не вызвало у Нинхеймера ощущения, что конец работы близок. Скорее напротив. При виде длинных отпечатанных полос бумаги он испытывал непреодолимое желание разбросать строчки набора и переписать все заново.

Через три дня после получения корректуры Джим Бейкер, преподаватель, а в скором будущем ассистент кафедры социологии, заглянул в кабинет Нинхеймера и застал его за рассеянным созерцанием пачки печатных листков. Типография прислала оттиски в трех экземплярах: над первым должен был работать сам Нинхеймер, над вторым — независимо от него Бейкер, а в третий, «рабочий», они должны были внести окончательные поправки. Они выработали эту практику за три года совместной работы, и она оказалась весьма успешной.