Я не стал опускаться на колено. Это было бы не по-здешнему, это был бы жест чужака. Я просто стоял перед ней и смотрел ей прямо в глаза, вкладывая в свой взгляд все, что было у меня на душе — всю свою неуверенность, всю свою надежду, всю свою любовь.

Девушка какое-то время помедлила с ответом. Затем ее губы дрогнули, в сапфировых глазах сверкнули счастливые искорки.

— Я думала, ты никогда уже и не спросишь, — выдохнула она и кинулась в объятия, крепко обхватив меня за шею. — Конечно, да! Тысячу раз да! Я буду с тобой. В горе и в радости. В разрухе и в созидании. Всегда!

Я обнял ее, прижал к себе и поцеловал. Долго и нежно, чувствуя, как ее губы отвечают мне с той же страстью, что таилась под слоем усталости и печали. Ветер свистел вокруг нас, забираясь под одежду, а внизу, у наших ног, лежал город, который нам предстояло отстроить вместе. Наша общая судьба.

— Я объявлю об этом на тинге, — сказал я, когда наши губы наконец разомкнулись. — Перед всем народом. Пусть все знают, что у их будущего ярла есть не только долг, но и сердце.

Она улыбнулась, сияя, как само солнце, пробивающееся сквозь тучи.

— Я буду ждать. И готовить свой лучший наряд…

Мы спускались с холма, держась за руки. Мир вокруг казался чуть менее жестоким, а будущее — не таким уж беспросветным. Но иллюзии, как это часто бывает, развеялись быстро, едва мы ступили на первую, еще не расчищенную улицу Буянборга.

Возле одного из полуразрушенных домов стоял сам Берр. Он был окружен кучкой своих дружинников — сытых, хорошо вооруженных парней с надменными лицами. Рядом с ним толпились несколько бондов, выглядевших нерешительными и запуганными. Берр, улыбаясь своей масляной, самодовольной улыбкой, что-то говорил им, похлопывая одного по плечу, словно старший добрый родственник. Затем один из его людей, грузный детина с бычьей шеей, всучил бонду небольшой, но явно тяжелый кожаный мешочек. Тот, не глядя, быстро сунул его за пазуху, кивнул, испуганно оглянулся и поспешно ретировался в сторону своих развалин.

— Видишь? — тихо сказала Астрид, сжимая мою руку. — Он не теряет времени даром. Скупает голоса за серебро и пугает тех, кого не может купить. Он уже не скрывает своих намерений.

— Вижу… — процедил я сквозь зубы. Меня это откровенно бесило, вызывая в душе холодную, ядовитую волну гнева. Пока я ратовал за благополучие народа, один неприятный тип пытался обеспечить себе место на теплом троне…

Мы вернулись в дом Бьёрна, и я немедленно послал гонцов за своими людьми. Вскоре в большой горнице, пахнущей дымом и прокопченным деревом, собрались Эйвинд, Лейф, Торгрим и Асгейр. Я кратко, без прикрас, описал им ситуацию.

— Наш уважаемый сосед Берр ведет то, что на моей прежней родине называлось «предвыборной кампанией», — сказал я, используя знакомый мне термин. — Он не полагается на волю богов или мудрость старейшин. Он покупает лояльность, как покупают скот. Мы должны действовать тоньше. Мы должны играть на его поле, но по нашим правилам.

Я повернулся к Эйвинду.

— Братец, мне нужно, чтобы ты отправился Гранборг и в его окрестные хутора. Собери всех бондов и свободных людей, которым я когда-то помог — лечил их детей, выручал в спорах, защищал от голода своим провиантом. Напомни им об этом. Скажи, что их голос нужен мне лично. Уговори, упроси, заклинай — но добейся, чтобы они пришли на тинг и отдали свои голоса за нас.

Лицо Эйвинда растянулось в хитрой ухмылке.

— Что ж, тогда слежка отменяется. Я все равно ничего не успел выведать… Отправлюсь на рассвете на своем самом быстром скакуне. Что до уговоров… Не переживай. Они тебя помнят, Рюрик. Помнят твою доброту и помощь. Для многих ты — не просто чужак.

— Твои слова — бальзам на душу. — сказал я другу и перевел взгляд на кузнеца. — Торгрим, твоя сфера — ремесленники. Кузнецы, плотники, кожевники. Поговори с ними. Ты свой, тебе доверяют. Объясни, что при Берре, чьи интересы — исключительно торговля и скот, кузнечное, плотницкое и иное ремесло будет не в почете. Будет, в лучшем случае, придатком. А при мне… — я сделал паузу, глядя ему в глаза, — будут новые технологии. Новые виды оружия, новые инструменты, новые укрепления. Будет уважение, развитие, выгодные заказы. Пусть они влияют на свои семьи, на соседей, на всех, с кем водят дела.

— Они и так в большинстве своем за тебя, Рюрик, — уверенно сказал Торгрим, скрестив могучие руки на груди. — Твоя бездымная печь и ножной молот говорят лучше любой речи. Но я повторю. Пройдусь по всем мастерским. Напомню. На всякий случай.

— Спасибо, друг. — кивнул я и обратился к Асгейру.

— А на тебе, старина, бонды и хёвдинги, не связанные напрямую с Берром. Ты уважаемый и почетный житель этого места. Тебе доверяют безоговорочно. Поговори с ними на их языке — языке чести, долга и простой выгоды. Напомни, что Берр, наверняка, отсиживался в своем укрепленном имении, пока они проливали кровь на скалах и причалах. А я был с ними в самой гуще. Наша победа — это и их победа тоже. Пусть проголосуют за того, кто делил с ними опасность, а не за того, кто отсиживался в тылу.

— Конечно, скажу! — буркнул Асгейр. — И про «долг чести» напомню, и про то, что ты не бросил раненых, и сам чуть не отдал концы ради них. Многие это видели. Многие обязаны тебе жизнью. Стыдно будет отказать.

— Вот и славно! — улыбнулся я и посмотрел на Лейфа.

— Твои воины — наш главный козырь. Их авторитет после недавней битвы высок, как никогда. Пусть они, просто находясь среди людей на тинге, своим видом, своей выправкой, своими краткими, весомыми словами дают понять, на чьей стороне Альфборг. Но — и это важно — без угроз! Только уважение, уверенность и спокойная сила. Они должны быть живым воплощением нашего будущего союза.

— Мои воины прикроют тебя. — сказал Лейф. — Их молчание будет услышано громче, чем крики подкупленной толпы.

Мы разошлись. И теперь оставалось только ждать и надеяться, что наша «агитация» окажется сильнее берровского серебра.

Тинг был назначен через три дня. За это время Эйвинд успел вернуться из Гранборга, приведя с собой целую толпу бондов — людей суровых, независимых, с мозолистыми руками и ясным, цепким взглядом, с которыми я когда-то имел дело. Лагерь вокруг Буянборга разросся до размеров небольшой деревни. Воздух гудел от споров.

Место для тинга выбрали на традиционном, освященном веками месте — на большом ровном поле у Священной Рощи, где старые дубы и ясени перешептывались пожелтевшими листьями. В центре поля лежал огромный, поросший зеленым мхом валун. Вокруг него столпились сотни людей — воины в кольчугах и со щитами, бонды в практичных одеждах, ремесленники, женщины, старики, даже дети. Шум стоял, как в огромном улье накануне роения.

Первыми выступили Вёльва и Ставр. Они поднялись на камень, и народ, как по команде, затих, впиваясь в них взглядами.

— Боги говорили с нами в пламени и дыму! — провозгласила Вёльва. — Древо Иггдрасиль содрогалось, когда пал старый могучий корень! Но из пепла и крови пробился новый побег! Дважды-рожденный прошел через смерть и пепел и явил свою силу! Боги наблюдают за этим полем! Они ждут вашего выбора! Пусть он будет мудрым!

Колючий, как терновник, взгляд Ставра скользнул по толпе, задерживаясь на самых важных лицах, а затем устремился ко мне.

— Вопрос, который я задал тебе у погребального костра, остается в силе, Рюрик. Готов ли ты принести себя в жертву? Не на алтаре из камня, а на алтаре власти? Свою душу, свои идеалы, свою «истину»? Ради них? — он обвел рукой всех собравшихся.

Я молча кивнул, глядя ему прямо в глаза. Ответ был не в словах, а в той крови, что я пролил за этих людей.

Затем слово взял годи, старый жрец с длинной белой бородой. Он ударил посохом о камень.

— Кто из достойных, чья кровь горяча, а дух крепок, жаждет взять на себя бремя власти? Кто поведет народ Буяна в грядущую зиму и в будущее, что лежит за ней? Кто осмелится?