Мы старались выяснить, что сделал Дидро для науки, литературы и искусства. Заслуги его, как мы видели, громадны, но само собой разумеется, что наряду со светлыми сторонами в его деятельности встречаются и такие, которые менее могут возбуждать наше сочувствие. Как ни гениален был ум Дидро, он не всегда судил безошибочно: часто он демонстрировал поразительную широту и проницательность, но кое-что упускал из виду, кое-что представлялось ему в неверном свете. В общем можно сказать, что его синтетические способности изумительны, что он обладал необыкновенным даром обобщения, и только благодаря этому дару он мог быть предтечей таких грандиозных теорий, как трансформизм, законы наследственности, половой отбор, борьба за существование, реализм в искусстве и так далее. Но в практическом отношении ум его был сравнительно слабее. Конечно, главное творение его рук – «Энциклопедия» – имело и в практическом отношении неисчислимые последствия. Но то, что он сделал для «Энциклопедии», было все-таки главным образом работой теоретической, и вряд ли Дидро отдавал себе ясный отчет во всех практических последствиях своего грандиозного труда. Для практической деятельности у него не хватало одного: он постоянно ошибался в людях. Да и мог ли он не ошибаться, когда он никого не выслушивал, а всегда сам говорил под напором то и дело зарождавшихся в его голове идей. Напомним только для примера о Мерсье де ла Ривьере, посредственном авторе посредственной книги, которого он рекомендовал Екатерине как второго Монтескье и который на деле оказался дураком, преисполненным самомнения. Таких примеров можно было бы привести немало. Воодушевленный самыми возвышенными и благородными намерениями, он думал, что своим красноречием побеждает человеческие сердца и заставляет других стремиться к тем же целям, к которым стремится он сам. А другие часто только обделывали свои делишки, пользуясь его практической наивностью и доверчивостью. Быть может, отчасти этим обстоятельством объясняется одно из основных его заблуждений в политических делах, – заблуждение, которое, однако, разделяли с ним очень многие его современники и от которого далеко не свободны и люди нашего времени. Мы говорим о вере в спасительность централизации, об убеждении, что можно создать вполне благоприятные условия для прогресса, для цивилизации путем принятия законов, сочиняемых в центре государства, путем верно рассчитанных правительственных распоряжений. Для Дидро Францией был Париж; по его понятиям, стоило только установить в Париже надлежащие условия для успехов цивилизации, – и все устроится как нельзя лучше и проще. Приведем опять пример, лучше всего поясняющий нашу мысль. Когда Екатерина стала настаивать на приезде Дидро в Петербург, он предложил прислать вместо себя словарь французского языка, составленный по особому плану, именно с исключением всех слов, которые являются следствием разных суеверий, предрассудков, невежества, и с таким толкованием остальных слов, чтобы люди могли «хорошо говорить», а хорошо говорить – значит правильно думать. Этот словарь он предполагал перевести на русский язык в уверенности, что он мог бы сослужить немаловажную службу делу просвещения в России. Может быть, это предложение было продиктовано желанием как-нибудь избавиться от поездки в Петербург, но уже одна мысль, что к подобному предложению могут отнестись серьезно, что можно искоренить в народной массе предрассудки, суеверия и невежественные представления при помощи лексикона, показывает, какое преувеличенное значение Дидро придавал деятельности незначительной группы людей, поставленных во главе правительства или общества. Если бы он дожил до французской революции и увидел ее исход, то убедился бы, как иногда самые светлые начинания центрального правительства терпят крушение вследствие пассивного отпора масс.

Но мы к этому вопросу еще вернемся, а теперь обратимся к изложению жизни Дидро после завершения им основного труда, «Энциклопедии». Главным событием этого периода его жизни, и притом самым для нас интересным, была его поездка в Петербург. Первый том «Энциклопедии», как известно уже читателям, появился в 1751 году, последний, семнадцатый – в 1765-м. Он проработал, таким образом, над «Энциклопедией», если включить годы подготовительной работы, около двадцати лет, хотя принимал участие и в появлении дополнительных томов числом пять, вышедших в 1776–1777 годах, так что в сущности он проработал над «Энциклопедией» 30 лет. Но в 1765 году главная его задача была решена. Вместе с тем и доходы его значительно сократились, а дочь его подрастала, и он был озабочен приисканием средств для ее воспитания, а затем и для приданого. Вот почему Дидро по окончании «Энциклопедии» решил продать свою богатую библиотеку, в которой он теперь меньше нуждался. Он сообщил об этом намерении своему другу Гримму, который успел познакомиться с Бецким во время пребывания последнего в Париже. Екатерина живо интересовалась Дидро, как и вообще так называемыми французскими «философами». Время, когда в России интересовались преимущественно немцами, когда Лейбниц, Вольф и Пуфендорф составляли для России законы или служили для нее наставниками, просветителями, давно миновало, и в век просвещенного абсолютизма взоры монархов и народов были обращены на Францию, на просветительную деятельность ее писателей и философов. Мы не можем здесь подробно останавливаться на причинах пристрастия Екатерины к энциклопедистам и должны предполагать их более или менее известными. Считаем нужным только отметить, что «Энциклопедия» появлялась в такое время, когда Екатерина задумывала ряд коренных реформ в подвластной ей империи, и что она для этих реформ искала людей, а может быть даже больше чем людей – идей, и с жадным вниманием прислушивалась ко всему, что могло облегчить ее грандиозную и плодотворную задачу. Этим, главным образом, и объясняется то внимание, с каким она относилась к энциклопедистам. «Энциклопедия» была ее настольной книгой, и понятно, что она распространила свое увлечение этой книгой и на главного ее редактора, Дидро. Поэтому когда Гримм через посредство Бецкого довел до сведения императрицы о намерении Дидро продать библиотеку, то пришел следующий ответ: «Сострадательное сердце императрицы не могло без внутреннего волнения отнестись к факту, что философ, столь славный в литературе, поставлен в необходимость принести отеческим своим чувствам в жертву источник наслаждений и товарищей в часы отдыха». Дидро потребовал за свою библиотеку 15 тысяч франков; они были ему назначены, но с тем условием, чтобы он оставался библиотекарем собственной библиотеки с ежегодным содержанием в тысячу франков. На второй год, однако, русское правительство забыло выплатить это содержание, и когда Дидро напомнил о нем, то ему было выдано содержание за 50 лет вперед, так что он за свою библиотеку получил 65 тысяч франков. Воспитание его дочери, следовательно, было вполне обеспечено, и этой суммы могло хватить даже и на приличное приданое.

Так установились отношения между великим энциклопедистом и Екатериною. Императрица обращалась к нему с разными поручениями. Мы знаем, например, что Дидро поручено было покупать гравюры и картины видных художников для Эрмитажа. Не менее известен факт, что именно Дидро рекомендовал Екатерине своего друга, скульптора Фальконе, для сооружения памятника Петру Великому, идея которого, как в свое время ходили слухи, принадлежит самому Дидро, разделявшему увлечения всех наших великих писателей личностью Петра. Таким образом, между Екатериной и Дидро существовали постоянные сношения. Кроме того, он очень сблизился с нашим тогдашним посланником в Париже, князем Голицыным, и когда княгиня Дашкова приехала в столицу Франции, она имела с Дидро продолжительные беседы, о которых она сообщает в своих знаменитых «Записках». Мы остановимся здесь на одной из этих бесед, так как она составляет как бы вступление к путешествию Дидро в Петербург и бросает яркий свет на отношения, установившиеся впоследствии между великим философом и Екатериною. Однажды вечером Дидро высказал мысль, с которой, как известно, одновременно носилась и Екатерина, – именно о необходимости приступить к освобождению русских крестьян. Княгиня Дашкова старалась разъяснить ему невыгодные для самих крестьян стороны этой реформы. Она сравнила их со слепорожденным, стоящим на скале среди глубоких пропастей. Внезапно врач возвращает ему зрение, и он вдруг видит опасности, которыми он окружен; он не знает, как себе помочь, и в цвете лет становится жертвою отчаяния. Это сравнение, к которому прибегла княгиня, чтобы нагляднее пояснить свою мысль человеку, незнакомому с русскими условиями, глубоко поразило Дидро. Он вскочил с места, начал быстро бегать по комнате, затем с яростью плюнул на паркет и воскликнул: «Что вы за женщина! В одну секунду вы поколебали идеи, с которыми я носился в течение двадцати лет!» В этой беседе ясно выразилось столкновение теоретических и практических соображений. Мы увидим, что и отношения между Екатериною и Дидро точно так же носили этот характер. Может быть, Дидро отчасти предчувствовал, чтό его ожидает в Петербурге, потому что он очень долго не решался совершить поездку и постоянно ее откладывал. Уже в 1767 году он в письме к Фальконе дает торжественную клятву, что не замедлит явиться к своей благодетельнице, чтобы лично ее поблагодарить. Но исполнение этой клятвы откладывалось аж до 1773 года. Дидро жилось в Париже хорошо; в материальном отношении он был более или менее обеспечен, слава его росла, он был постоянно окружен поклонниками, был уже стар: наступал седьмой десяток, – а путешествие предстояло трудное, далекое, по невозможным дорогам, в страну, ему совершенно неизвестную. К тому же и двор относился с большим нерасположением к путешествию Дидро.