Потом были свидания, осторожные шаги, разговоры до рассвета. Мы поженились. Сати стала моей. Она принадлежала только мне, как и планировал.

Родить мне Сати не смогла. Хотя мы пытались. Часто, жарко и долго. Брал я свою девочку аккуратно, нежно, не так как трахают прожженных шлюх. С Сати по-другому было нельзя, иначе сломаю то хрупкое, что было в ней. Сам не знаю, зачем я ее берег, если изначально знал, что брошу ее через год.

Хотя… Если бы она мне родила, может быть и оставил бы под своим крылом. Поселил бы в какой-нибудь загородный дом, приставил служанок и навещал по ночам. Рожала бы мне детей, пока я строил бизнес и развлекался с другими женщинами.

На одной женщине я останавливаться не собирался.

И вот теперь я сижу в машине, несусь сквозь ночь, а в голове только её бледное лицо, её пустые глаза, её безмолвный уход.

— Чёрт… — я ударил кулаком по рулю. — Чёрт, чёрт, чёрт!

Я хотел победы. Я хотел доказать себе, что могу всё контролировать. Но вместо этого я чувствую только, как внутри кровоточит рана, которую уже не зашить.

Сати

Я переступила порог родного дома — и ноги тут же подкосились. Еле добралась до софы в прихожей, рухнула на неё, будто из меня выдернули все кости.

Шарф свисал с шеи, мешал, душил — я медленно, будто в вязком сне, сняла его, сложила аккуратным квадратиком на колени. Руки дрожали. Пальцы были ледяными, хотя в машине Валида было тепло.

Смотрела в одну точку — на старинный фарфоровый кувшин на полке, который мама так бережно хранила. Красный цветок на боку кувшина расплывался перед глазами, превращался в пятно. Я моргала, пыталась сфокусироваться, но мир вокруг оставался размытым, чужим.

Это правда? Всё это правда?

Как войти в гостиную? Как посмотреть в глаза маме, которая сейчас, наверное, готовит ужин, напевая что‑то себе под нос? Как объяснить папе, который всегда смотрел на меня с гордостью, что его дочь оказалась настолько неважной, что её можно просто вернуть, как ненужную вещь?

Внутри всё горело и одновременно замерзало. Боль растекалась по венам — не острая, а тягучая, глухая, такая, от которой нет спасения. Она не в сердце, не в груди — она везде. В каждой клеточке тела. В каждом вдохе.

Сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. Боль была слабой, почти незаметной — куда слабее той, что разрывала меня изнутри.

Хотелось закричать, забиться в истерике, разбить что‑нибудь. Но я сидела, неподвижная, как статуя, и чувствовала, как каждая секунда тянется бесконечно.

Дверь в гостиную приоткрылась.

— Сати? — голос мамы прозвучал мягко, заботливо. — О, милая, ты чего тут сидишь?

Я подняла глаза.

— Сати, дочка, мы видели машину Валида за окном. Что ж вы не предупредили, что приедете, я бы что-нибудь приготовила… — мама улыбалась, но уже в следующее мгновение улыбка сползла с её лица. — А где он?..

Она замерла, вглядываясь в моё лицо. Я попыталась что‑то сказать, но слова застряли в горле, а вместо них вырвался сдавленный всхлип.

— Доченька… — мама бросилась ко мне, опустилась на колени рядом с софой, обхватила мои ледяные руки своими тёплыми. — Что случилось?

Я хотела ответить, честно хотела, но слёзы душили, застилали глаза, вырывались рыданиями, от которых тряслось всё тело. Я лишь мотала головой, не в силах вымолвить ни слова.

— Тише, тише, — мама торопливо расстегнула пуговицы моего пальто, сняла его, накинула на плечи плед. — Давай‑ка в гостиную, там теплее.

Она помогла мне встать — ноги всё ещё подкашивались — и медленно повела в гостиную. Каждое движение отдавалось тупой болью в груди, будто я шла сквозь вязкую тьму.

Мама усадила меня на диван, накрыла вторым пледом, потом резко встала и крикнула в сторону кабинета:

— Рашид! Рашиииид! Иди сюда, быстро!

Отец появился в дверях через несколько секунд — в очках, с раскрытой книгой в руках. Он сразу понял: что‑то не так. Бросил книгу на столик, подошёл ко мне, присел рядом.

— Сати? Что случилось?

Я попыталась ответить, но снова разрыдалась. Голос утонул в рыданиях, слова рассыпались на осколки.

— Не мучай её, — мама тронула отца за рукав. — Дай ей успокоиться. Рашид, принеси воды, а я сбегаю на кухню за успокоительным.

Они оба метнулись к дверям и исчезли из комнаты.

Я сидела на диване, не чувствовала собственное тело и думала о том, как все начиналось.

Валид… Даже сейчас, несмотря на боль, я не могла отрицать: он был воплощением мужской красоты. Не глянцевой, пустой, а настоящей — сильной, животной, завораживающей. Его лицо будто высечено из камня: чёткие скулы, прямой нос, тёмные глаза, в которых всегда таилась усмешка. А тело… Боже, его тело. Каждое прикосновение к этим мышцам, к горячей коже, покрытой кельтской татуировкой, будило во мне что‑то дикое, необузданное.

Татуировка… Она начиналась у правого бока, вилась по рёбрам, поднималась к плечу и заканчивалась у шеи. Я любила проводить по ней пальцами, изучать каждый завиток, каждый узор. В те моменты мне казалось, что я владею чем‑то невероятно ценным, что этот мужчина — мой, только мой.

Он был богат, не просто обеспечен — его состояние вызывало уважение в наших кругах. Но дело не только в деньгах, а в том, что после смерти его родителей, конкуренты пытались потопить их семейный бизнес. Валиду тогда едва исполнилось восемнадцать, но он смог не только удержать на плаву предприятие отца, но и расширить до целого холдинга.

Валид умел держаться: уверенная походка, спокойный взгляд, голос, от которого мурашки по коже. Он был тем, о ком шепчутся на приёмах, кого хотят видеть в союзниках, кому завидуют.

Мой отец, Рашид, балкарец до кончиков пальцев женился на русской, но тем не менее воспитал меня в традициях нашего народа. Я знала: из отчего дома я могу уйти только к мужу. И когда этим мужем стал Валид…

Я вспомнила, как впервые заговорила с ним — на свадьбе его младшей сестры Диляры. Он подошёл ко мне сам, без церемоний, без показной вежливости.

А через неделю он пришёл свататься к отцу.

Я тогда не могла поверить своему счастью. Ходила по дому, прикасалась к вещам, как будто проверяла, не сон ли это. «Я выхожу замуж за Валида Байсаева», — шептала себе, и внутри всё пело. Самый завидный жених нашего круга. Мой.

Помню день, когда мы назначили дату свадьбы. Я стояла перед зеркалом в платье, которое выбрала сама, и не узнавала себя. Счастливая. Гордая. Любимая.

А теперь… Теперь я сижу в родительском доме, сжимая кружку с чаем, и понимаю: всё это было иллюзией. Татуировка, тело, деньги, статус — всё это принадлежало не мне. Я была просто декорацией.

Сати

Каждая клеточка моего тела кричала от боли. Не физической — той можно было бы дать имя, найти лекарство, перетерпеть. Эта боль была другой: она разъедала изнутри, как кислота, превращая всё, что я знала о себе, о любви, о будущем — в пепел.

Руки дрожали так, что кружка с чаем едва не выскользнула. Мама осторожно взяла её у меня, поставила на столик. Её глаза — полные ужаса и беспомощности — говорили больше, чем слова. Она не понимала. Не могла понять, как такое вообще возможно.

— Сати, — голос отца прорвал тишину, резкий, как удар хлыста. — Что он сделал?

Я подняла глаза. В его взгляде — сталь. Он никогда не видел меня такой. Я всегда была сильной, собранной, улыбалась, даже когда внутри всё горело. А сейчас… сейчас я разваливалась на куски, и каждый осколок кровоточил.

— Рашид! — мама нахмурилась и посмотрела на отца с упреком. — Почему сразу Валид?! Ты не можешь обвинять его!

Папа откинул назад полы своего пиджака. Он даже дома носил деловые костюмы.

— Потому что я чувствую, что за слезами нашей дочери стоит ее муж, Вика! Посмотри на нее! Я никогда не видел ее такой!

Мама сжала пальцами кулон на шее и с тревогой заглянула в мое лицо.

Все ждали от меня правды, но я с трудом могла совладать со своими эмоциями. Мне даже его имя было трудно произносить.