Света слушала, заворожённо кивая, будто я рассказывал не про старый складной стол, а о тонкостях редкой профессии.

— Понятно, понятно… — протянула она, и в её взгляде читалось неподдельное любопытство. — Как интересно… целая история.

— Но я же ещё не решил, — поспешно вставил я, чувствуя, что разговор снова начинает наползать на слишком личные рельсы. — Так что не планируй особо. Вдруг сессия нагрянет или ещё что.

— Да-да, конечно! — сказала она, махнув рукой. — Я просто… на всякий случай интересуюсь, чтобы быть готовой. Ну всё, ладно, иди, не буду тебя больше задерживать. — произнесла она, приятно улыбаясь, а затем добавила: — Ой, а может, тебе кофе сделать?

Я замотал головой и наконец-то двинулся к двери комнаты персонала.

— Не стоит, спасибо, я просто воды выпью, — бросил я через плечо.

Войдя в комнату, я с облегчением обнаружил, что она пуста. Подошёл к кулеру, налил полный стакан воды и залпом выпил его, чувствуя, как холод растекается по всему телу, слегка приглушая внутренний жар и сумбур.

Голова, однако, гудела по-прежнему. Помимо всего прочего — Татьяны, Ирины, Алисы — теперь нужно было ещё и решать, ехать к Свете или нет, а также ещё и везти ли в её квартиру тот самый старый, шаткий стол, который пахнет пылью, чужим потом и студенческой безнадёгой, и как бы при этом не выглядеть полным идиотом.

Зря я про него сказал… — заключил я и, поставив стакан, потопал обратно в свой кабинет, решив, что можно передохнуть там, в относительной тишине.

Но по пути буквально наткнулся на Софью. Она шла со льда, неся в руках коньки.

— Лёша! Ой, а ты куда? — спросила она, явно обрадовавшись, и в её глазах вспыхнули знакомые тёплые искорки.

— Да в кабинет иду, — ответил я, и усталость в голосе, как по заказу, прозвучала сама собой, без наигранности, но не успел я добавить «передохнуть», как она вставила:

— А пошли со мной! Чего там сидеть будешь один, а так поболтаем хоть по пути, — предложила она с такой естественной, не требующей усилий простотой, что отказаться было невозможно.

После всего этого цирка с Ириной у бортика и «деловых» переговоров со Светой её прямота была как глоток свежего воздуха. Хотя, справедливости ради, этот воздух был наполнен лёгким запахом чего-то безобидно-сладкого — то ли геля для душа, то ли жвачки.

Я, недолго думая, согласился, развернулся и, зашагав рядом, спросил:

— А ты куда, кстати, идешь? Коньки менять? — спросил я, кивнув на её обувь, перекинутую через плечо.

— Да, эти сегодня что-то не очень… зацепы какие-то плохие, — она пожала плечами, и коньки звонко брякнули. — То ли точили криво, то ли я сама затупила… не угадаешь никогда. Эх, лучше бы я на гитаре продолжала учиться играть, — вырвалось у неё неожиданно, и она тут же смущённо хихикнула, будто выдала большой секрет.

— Ого, гитара? — удивился я. — Неожиданно. А я думал, у всех фигуристок мечта — Олимпиаду выиграть, свою школу открыть или в шоу каком сняться.

— Ну, это всем надоевшие официальные версии для интервью, знаешь ли, — она снова засмеялась, и этот смех был лёгким и звонким. — А гитара… это моя личная дурость. Ещё с самого детства мечтала. Представляешь, сидеть у костра где-нибудь и бренчать что-нибудь душевное, пока все маршмеллоу жуют. Глупо, да?

— Да ну брось, гитара — это круто, — искренне сказал я. — Куда лучше, чем возиться с ордами малявок на льду, например. Хотя, наверное, и те, и другие «ноют» одинаково громко.

— Точно! — она фыркнула. — Только от малышей хоть толк есть — чемпионов растишь. А от гитары какой толк? Разве что для души.

— А разве для души — это мало? — сказал я и сам удивился этой нехарактерной для меня лёгкой философии. — Будешь единственной в мире гитаристкой-фигуристкой. Сможешь в интервью рассказывать: «Днём — тройные тулупы, вечером — блюз на струнах. А в перерывах — массаж у Алексея, чтобы руки не отвалились».

Мы оба посмеялись. Было на удивление легко и просто.

Подходя к раздевалке, она вдруг спросила как-то особенно задумчиво:

— Слушай… а тебе не бывает… ну, неловко среди нас? Здесь, в этом нашем чисто девичьем царстве? Ты же тут один такой… ну, парень.

Вопрос застал врасплох. Он был неожиданно личный, прямой, без привычных мне двусмысленных намёков. Неловкая пауза затянулась.

— Ну… работа такая, — пробормотал я в конце концов самый простой и глупый ответ из всех возможных. — Ко всему привыкаешь. Сначала да… глаза разбегаются, а потом смотришь на тело уже как на набор мышц и триггерных точек. Ну, почти…

— Почти, — она повторила за мной, и в её голосе прозвучала лёгкая, понимающая усмешка. Затем она повернула ко мне голову, и в её глазах читалось не навязчивое любопытство, а что-то вроде искреннего, дружеского интереса. — Ты же не только про мышцы думаешь, правда? — она вдруг хитро заулыбалась, а потом задумчиво продолжила, не дожидаясь ответа. — Просто иногда кажется, ты видишь больше, чем мы показываем… вот как со мной сегодня, и я не про полотенце, что упало, — она захихикала, а потом резко стала серьезной и продолжила: — Ну-у… я про то, что ты ведь чувствуешь, что скрывается за словами. Или… что за молчанием. Тело ведь… реагирует, даже если не говорить ничего вслух…

— Ну да… стараюсь, — уклончиво ответил я, чувствуя, как под её прямым ясным взглядом становится невыносимо жарко и неловко. — … понимать. Это помогает в моей работе…

Намек в её словах был призрачный, почти неуловимый, но он висел в воздухе, сладкий и опасный, и… если честно, я его не до конца понял.

Мля… про что она вообще? — пронеслось в голове, и я задумался, пытаясь понять её вопросы. — Про свои томные стоны во время массажа? Про всё-таки случайно упавшее полотенце? Про то, что я собираюсь сегодня отлизать целых две киски? Или просто про общую усталость фигуристок от бесконечных тренировок и ожидания от них великих свершений и побед?

— Это ценно, и видно, что ты не просто пощупать нас пришел, — тихо сказала она, и в её голосе не было ни игры, ни флирта, казалось, это была простая благодарность. — Ладно, мне сюда, — она указала на дверь в раздевалку и сделала шаг к ней, но на пороге обернулась.

— Увидимся позже на сеансе! И спасибо ещё раз за утро, мне правда полегчало, даже гитару, глядишь, скоро освою.

— Удачи с зацепами, — кивнул я ей в ответ. — И с гитарой.

Она скрылась за дверью, и её легкий приятный смех ещё секунду звучал в коридоре, постепенно затихая.

Я остался стоять один и сразу же глянул на часы: до встречи с Татьяной оставалось ещё минут тридцать, и тут в голове всплыла та самая навязчивая, азартная мысль: Блин, а раз я уже тут, буквально у нужной двери… и раз уж решил проверить, то чего ждать-то?

Решимость, тупая и азартная, снова поднялась во мне.

Да, я должен проверить её «экипировку»! Особенно после того печального зрелища на льду, что я только что наблюдал. Но делать это на виду у Софьи — чистое самоубийство.

Я огляделся. Коридор был пуст. Сделал несколько шагов в сторону от раздевалки и встал за углом, откуда было видно и дверь, и подходы к ней. И замер, стараясь дышать тише. Минуту. Другую. Наконец дверь распахнулась, и вышла Софья. На её лице сияла улыбка, а в руках она несла другую пару коньков — поновее и явно в хорошем состоянии. Она весело что-то напевала себе под нос и, не заметив меня, бодрым шагом направилась обратно к катку.

Отлично. Свободно.

Как только Софья скрылась из виду, я выскользнул из-за угла, толкнул дверь в женскую раздевалку и вошёл. Она была пуста и покрыта тишиной, если не считать тихого гула вентиляции. Воздух пах тем особым запахом женского помещения, от которого у нормального мужика срабатывает древний инстинкт «тебе тут не место».

Я всего на минуточку, — ехидно подумал я и быстро огляделся.

На одной из скамеек у стены лежала чёрная спортивная сумка. Лаконичная, без лишних деталей, как и её хозяйка. Не сумка, а манифест минимализма.