Я смотрела на свои землистые руки, на эту суровую, но честную работу, и где-то глубоко внутри, под усталостью, теплилось странное чувство. Здесь не было места иллюзиям. Была только земля, мороз, тяжелый труд и тихое удовлетворение от наполняющейся корзины. Это было далеко от полок супермаркета, но в этой простоте была своя, горьковатая правда.
После работы на огороде, когда корзины с жалким, но драгоценным урожаем были отнесены в прохладную кладовую под кухней, Ирма молча кивнула мне и удалилась вглубь хозяйственных построек – заготавливать припасы, солить и коптить то немногое, что удалось собрать и добыть. В воздухе уже витал знакомый запах дыма и можжевельника – верный признак её кипящей деятельностью.
Я же, чувствуя приятную усталость в мышцах и легкую ломоту в спине, побрела обратно в замок. Скинув на вешалку у двери запачканную землей шубейку и грязные перчатки, я в одних домашних туфлях поднялась по лестнице в свою комнату. Здесь царил иной холод – не свежий, уличный, а затхлый, каменный. Я на ходу растерла затекшие руки и, не зажигая сразу все свечи, подошла к камину. Несколько ловких движений – щепочки, береста, пара полешек – и огонь, с треском захватив сухую растопку, начал разливать неровное, живое тепло.
Затем я подошла к умывальнику, вылила ледяную воду из кувшина в таз и смыла с лица и рук остатки земли и усталости. Свежая, прохладная вода освежила разум. Переодевшись в чистое, но такое же простое домашнее платье из мягкой шерсти, я наконец позволила себе долгожданный отдых.
Моим убежищем был не парадный будуар, а небольшой кабинет, смежный со спальней. Его главным сокровищем был массивный дубовый стол, заваленный книгами и свитками, а у стены стояли стеллажи, доставшиеся мне от прежней владелицы этого тела – той Ирен, которая, как выяснилось, тоже любила уединение и чтение. Я уселась в глубокое, потрепанное кресло с высокой спинкой, застеленное овчиной, и протянула руку к знакомому толстому фолианту в потертом кожаном переплете с медными застежками. «Мифы и сказания Терранского королевства и сопредельных земель».
Открыв книгу, я погрузилась в мир, столь же странный и не до конца понятный мне, как и моя новая жизнь. Легенды о древних волшебных родах, чья кровь якобы до сих пор течет в жилах знати, вроде моего брата. Сказания о Духах Леса, с которыми когда-то заключали договоры, и о тварях Теней, что пришли после Великого Разлома. Я читала про старых богов, чьи имена теперь редко вспоминали, и про новые культы, набирающие силу в городах. В этих историях была не только сказка. Сквозь них проступала история этого мира, его законы, его опасности. Иногда, натыкаясь на описание какого-нибудь забытого обряда или существа, я ловила себя на мысли, что подсознательно ищу ключ, лазейку – может быть, даже способ вернуться назад, на Землю, в свою прошлую, такую понятную жизнь. Но чаще чтение уносило меня просто в другое измерение, где усталость тела и тоска по дому отступали перед магией слова и величием вымысла, который здесь, в этих стенах, уже не казался полностью вымыслом. Тишину комнаты нарушало лишь потрескивание поленьев в камине да шелест пожелтевших от времени страниц.
Глава 4
Следующее утро выдалось хмурым и еще более колючим. После завтрака тем же плотным хлебом с сыром и горячего отвара мы с Ирмой облачились в самую рабочую свою одежду. К нам присоединился и Якоб – его седая борода торчала из-под намотанного поверх ушей шерстяного шарфа, а в руках он нес старый, потрепанный мешок, набитый соломой и обрезками войлока.
Животные – наше скромное, но бесценное богатство. Пять вечно недовольных на вид кур, один важный и драчливый петух, три степенные козы с умными желтыми глазами и одна старая, добрая корова по имени Буся. Их загоны, сколоченные из грубых бревен и примыкавшие к сараю, были нашей следующей целью. Зима здесь умела пробираться в каждую щель, и наша задача была законопатить эти щели, дать живности шанс пережить стужу.
Воздух был тих и неподвижен, пах снегом, который все еще не решался упасть. Якоб, не тратя слов, взялся за самый продуваемый угол загона для коз, начал забивать дополнительные плахи и конопатить зазоры паклей. Его движения были точными и экономными, выверенными долгими годами жизни в этих краях.
Мы с Ирмой занялись курятником. Мои перчатки плохо слушались, цепляясь за грубые доски, когда я подавала Ирме связки сухого папоротника и соломы, чтобы она укладывала их на стены изнутри, создавая дополнительную воздушную прослойку. Куры копошились у наших ног, надеясь на поживу, а петух зорко следил за нами со своей жердочки.
– Держись, – хрипло бросила Ирма, когда мы вдвоем взялись за старую, прогнувшуюся дверь сарая, где жила Буся.
Мы навесили на нее дополнительную плотную завесу из мешковины, набитой стружкой. Внутри пахло теплом, сеном и молоком. Буся, услышав нас, обернулась и тихо, по-коровьи, промычала, ее большие влажные глаза казались полными понимания. Я машинально почесала ее между рогами, чувствуя под рукой теплую, шершавую кожу. Это простое действие, эта ответственность за другое живое существо, которое зависит от тебя, – оно одновременно и обременяло, и как-то по-особенному успокаивало. Здесь не было места абстрактной тоске, когда нужно было следить, чтобы твоя корова не замерзла.
Работа заняла несколько часов. Пальцы затекли от холода, спина ныла, но когда мы отступили на шаг, чтобы окинуть взглядом наше хозяйство, в груди затеплилось слабое удовлетворение. Загоны выглядели неказисто, по-крестьянски, но теперь они казались более надежным укрытием. Это была не героическая битва, а тихая, ежедневная война за выживание. Каждая утепленная щель, каждый запасенный мешок соломы были маленькой победой над безразличной стихией.
Мы молча собрали инструменты. Якоб отправился проверять сани и упряжь, Ирма пошла готовить обед – что-то сытное, наверное, похлебку. А я, стряхнув с одежды солому и опилки, еще раз глянула на затихшие загоны, на замок, темнеющий на фоне низкого свинцового неба. И подумала, что как бы ни было тяжело, в этой борьбе за тепло и пропитание была странная, честная ясность, которой так не хватало в моей прошлой, одинокой жизни среди бетона и книг. Здесь я была нужна. Хотя бы этим курам, козам и одной старой доброй Бусе.
Остаток дня я провела в своем маленьком кабинете, устроившись в том же кресле у камина. В руках у меня была не книга, а корзина со штопкой. Я методично перебирала свои старые платья и постельное белье, зашивая потертости, ставя латки и укрепляя швы. Игла, грубая и простая, ловко скользила в моих пальцах. Вот уж что получалось у меня неплохо – даже в этом теле мышечная память рук, казалось, слилась с навыками, привезенными с Земли. Там я обходилась без слуг и многое делала самостоятельно: и пуговицу пришить, и подол подрубить. Эта простая, почти медитативная работа успокаивала нервы, натянутые после вчерашних воспоминаний. Шерсть, лен, хлопок – разные ткани под пальцами рассказывали историю своей носки. Каждая аккуратная строчка была маленькой победой над бедностью и запустением.
Завтрашний день, однако, висел на горизонте мыслей неотступной тенью. Андреас должен был привезти в гости своих двух старших сыновей, пятнадцатилетнего Леопольда и двенадцатилетнего Эдгара. Юноши, вытянувшиеся и серьезные, учились в престижном Королевском офицерском училище в столице. Дважды в год, благодаря дорогому, но строго регламентированному казенному порталу, они прибывали сюда, в глухую провинцию, к родителям, погостить ровно на недельку. Расписание было выверено до часа: три дня в главной усадьбе с матерью и отцом, три – здесь, со мной, в моем полузаброшенном замке. И один день на сборы. Потом – обратно, в строгие стены училища.
Я знала, насколько это било по карману Андреаса. На их образование, экипировку, взносы, как и на воспитание и будущее приданое Агнессы, уходили практически все средства, которые наш обедневший, но гордый род еще мог изыскать. Земли приносили мало дохода, магические артефакты предков были давно проданы. Мне же, с барского плеча, перепадала лишь скромная, почти символическая помощь: пара мешков грубой ржаной муки, один мешок тростникового сахара-сырца в год. Ну, и изредка – тушки зайцев или тетеревов, которых травили в лесу охотники Андреаса или окрестные крестьяне, платившие оброк дичью. Не особо много, часто уже требующих немедленной обработки. Но и это было для меня серьезным подспорьем, разновидностью валюты, которую можно было частично обменять у странствующих торговцев на соль, спички или прочную нитку.
