Но сперва мне нужна работа. Нужны деньги. Не знаю, смогу ли найти работу в Вианне. На дорогу уйдут все мои сбережения, про запас ничего не останется. В Марселе, где не задают лишних вопросов, найти работу проще. Поэтому все утро я ходила по ресторанам и спрашивала насчет мест. Мне всегда нравились рестораны. В них часто платят наличными. Можно мыть посуду; разносить еду. Иногда удается тайком попробовать что-нибудь вкусное, остатки с чужой тарелки. Мать никогда не готовила. Она видела в еде источник беспокойства, а не наслаждения. Мы ели что подешевле.

Я воровала и втайне коллекционировала меню. Вырезала из журналов рецепты блюд, которые никогда не приготовлю. Во время странствий блюда менялись. Я шептала их названия, как волшебные заклинания. В Милане продавали фрикадельки mondeghili в бумажных кульках и michette – пышные булочки, похожие на растрепанные розы. В Неаполе – pasta alla Genovese и пиццу с оливками и анчоусами, в Риме – артишоки в масле, цикорий с чесноком, чили и двадцать видов пасты. В Берлине – Currywurst и пиво, оладьи с голубикой и квашеную капусту. А в Нью-Йорке можно было найти что угодно. Поколения иммигрантов готовили свои блюда, чтобы вспоминать о доме.

Я смотрю на солнце. У меня нет часов. Судя по теням, уже далеко за полдень. Я заглядываю в кафе-ресторан во внутреннем дворике на Канебьер. Все в нем медовое от солнца, и корявая смоковница отбрасывает тень на булыжную мостовую. Я спрашиваю, наверное, в двадцатый раз за день, нет ли работы. Любой. Мыть посуду. Разносить еду. Подметать.

Вход сторожит женщина средних лет; скорее ухоженная, чем красивая. Я широко улыбаюсь, но она лишь моргает.

– Мы не нанимаем сотрудников напрямую, – говорит она. – Только через агентство.

Такой же ответ я получала весь день, куда бы ни зашла. Я прекрасно знаю эти агентства. Иметь с ними дело можно только отчаявшись. Проклятые монополии забирают сорок процентов заработка. На тенистой террасе под деревом сидят люди и едят. Наверное, что-то вкусное. Все столики заняты. Ближайшая ко мне пара ест тапенад из одной миски. Я понимаю, что ужасно проголодалась. Я знаю, что в La Bonne Mère меня ждет обед, и бегу обратно на Рю-дю-Панье. По пути я несколько раз теряю дорогу. Когда подхожу к кафе, в бистро ни души, и Луи вытирает столы. Дверь на улицу закрыта, и заведение выглядит темным и неприветливым.

Он бросает на меня взгляд.

– Обед закончился.

– Простите. Я потеряла счет времени.

– Вы ели? – мрачно спрашивает он.

Я качаю головой.

– Я оставил вам кусок писсаладьера. Как по мне, холодным вкуснее.

Пирог оказался превосходным – сладким от лука и пикантно-соленым от анчоусов, – как и небольшая порция салата из помидоров, и крем-карамель. Кофе даже просить не пришлось, и к нему снова полагались наветты. Луи смотрел, как я ем, со странной, неохотной симпатией.

– Очень вкусно, – похвалила я. – Вы правда сами все готовите?

Он кивнул.

– Моя жена хорошо готовила. Я до сих пор использую ее рецепты.

Он рассказывает мне, что его жену звали Маргарита – Марго. Она умерла почти двадцать лет назад. Она помогала ему с бистро, и он готовит по ее рецептам в память о ней. Мне это нравится. Мне бы тоже так хотелось. Но я никогда по-настоящему не готовила. Лапша быстрого приготовления. Вареные яйца. Тосты. То, что можно на скорую руку соорудить в гостиничном номере или в хостеле, где из оборудования только чайник или газовая конфорка. Без сковородок. Без посудного шкафа. Без духовки. Без ножей. Без простых деревенских рецептов, доставшихся по наследству от матери или бабушки. Внезапно мне захотелось обладать чем-то еще, помимо маминых карт и заклинаний. Не быть ведьмой из пряничного домика, а самой мирно печь пряники.

– Вы в одиночку управляетесь с бистро? Или вам помогает сын или дочь?

Он глянул на меня.

– Бог не дал.

– Я могу помогать, если научите, – предложила я. – Я схватываю на лету. И мне нужна работа.

Луи с удивлением посмотрел на меня. Я чувствовала, что он сомневается. Ощущала его горе, воспоминания, которые он бережно хранил. Я посмотрела на себя его глазами и увидела молодую женщину в одежде с чужого плеча. Она могла быть полезна. Она была опасна.

Я мягко сказала:

– Попробуйте. Помощь вам не помешает. Я сильная. Я уже трудилась на кухне. Я не боюсь тяжелой работы. И если вы меня научите, я всегда буду с почтением относиться к рецептам вашей жены.

А затем я использовала мамин трюк, нарисовала лучик на ладони, чтобы его лицо немного просветлело, как будто на него упал солнечный зайчик.

Когда Луи опускает щиты, на его лице мелькает улыбка, и он выглядит более мягким, более уязвимым. Словно солнце выглядывает из глубин затаенного горя, отразившись от пластинки слюды. И в отражениях я вижу сцены из ее драгоценной жизни. Маргарите семнадцать, это беззаботная девочка, мечтательница. Маргарите двадцать три, она перенесла первый выкидыш и надеется, что в следующий раз все получится. Маргарите тридцать пять, в каштановых кудрях появились первые серебристые проблески, похожие на волосы ангела…

– Кхм.

Он словно прочищает горло. Я уже знаю, этот звук может означать что угодно, от одобрения до презрения.

– Думаю, дела для вас найдутся. Ходить за покупками. Готовить. Но много я платить не могу. Предлагаю еду и крышу над головой. Я и так едва свожу концы с концами.

Начало положено. Мое сердце забилось быстрее. Я кивнула, чувствуя, что улыбка будет лишней.

– Хорошо, – сказала я. – Когда можно приступать?

Он с подозрением посмотрел на меня.

– Не сейчас. Завтра пойдем на рынок.

Он ходит на рынок рано утром, до открытия бистро. Marché aux Poissons начинает работать, как только рыбаки возвращаются с уловом. Луи все делает сам, трудится допоздна и очень устает.

– Дайте мне список. Я сама схожу, – предложила я.

– Вы никого не знаете, – возразил он. – Торговцы этим воспользуются.

– Я умею торговаться, – ответила я. – Честное слово, им меня не надуть. С чего начнем?

Он снова хмыкнул.

– Вам надо взглянуть на рецепты. Начнете с чего-нибудь попроще, с чем справится даже новичок. Но сперва надо освоиться на кухне. Посуда. Сковородки. Ножи. Ложки. Рецепт – это не только слова на странице. Нужно знать, что и как сочетать, чтобы все получилось. Так что начнем с кухни.

Он пристально посмотрел на меня.

– Не трогайте ничего, пока я не скажу.

23 июля 1993 года

Кухня в La Bonne Mère была крошечной, тесной и битком набитой всяким хламом. Старомодная плита, наверное, еще довоенная. Большая квадратная раковина, пожелтевшая от времени и испещренная глубокими царапинами и щербинами. Буфет, некогда красивый, с пирамидами чашек и прочей посудой. Здоровенные пестик и ступка из тяжелой тусклой керамики. И повсюду кастрюли и сковородки; грязные и чистые; некоторые висели на крюках на стене, другие на подвесной стойке под потолком. В кухне царил беспорядок, на всем лежал слой сажи, въевшейся коричневатой сажи, оседавшей десятки лет от дыма и жира. Из-за нее все в комнатке словно было покрыто патиной, как древняя бронза; и пахло грустью и призраками летних дней, которые давно рассыпались прахом.

Я вытянула пальцы вилкой за спиной. Кыш, кыш, пошли прочь! Мамин трюк, чтобы прогнать призраков.

Луи с подозрением посмотрел на меня.

– Ты что-то сказала?

Я покачала головой.

– Кхм. Начнем с основ. Буйабес. Это все знают. Тебе понадобится эта посуда. Эта деревянная ложка. Ступка. Глубокая кастрюля. И mouli.

Он протянул мне ложку из мелкозернистого дерева. От времени она стала почти бесформенной. Похоже на ручную работу. Возможно, Луи сам ее вырезал. Прежде это было обычным делом. Интересно, каково обладать подобной вещью? Использовать ее. Знать, откуда взялась каждая царапина, каждая подпалина, каждая зарубка. Я осторожно погладила потертое дерево.