— Неужели получилось? — прошептал Преображенский, осторожно беря колбу в руки, словно боясь, что она исчезнет, окажется миражом. — Неужели после стольких неудач, после сотен смертей подопытных, после стольких бессонных ночей… наконец-то получилось?
Его руки дрожали не от страха, а от переизбытка эмоций, которые он так старательно подавлял все эти месяцы. Профессор Преображенский был человеком науки, привыкшим мыслить логически, анализировать, просчитывать вероятности. Но сейчас, держа в руках плод своих трудов, он чувствовал себя ребёнком, получившим долгожданный подарок.
На его губах появилась улыбка, не холодная, расчётливая улыбка учёного, а искренняя, почти детская, которая на мгновение сделала его лицо моложе на десятки лет. Он поднёс колбу к артефактам-глазам, активировал режим сканирования, и на сетчатке заплясали цифры, графики, диаграммы. Состав идеален, молекулярная структура стабильна, магический резонанс в пределах нормы. Всё именно так, как и должно быть.
Преображенский зажмурился, сделал глубокий вдох и выдох, успокаивая бешено колотящееся сердце. Развернувшись на каблуках, профессор быстрым шагом направился в соседнее помещение. Его протезы отбивали дробь по полу, создавая ритмичный металлический звон.
Он распахнул массивную стальную дверь, за которой располагалась экспериментальная камера, и включил яркое освещение, залившее комнату холодным белым светом. Посреди помещения на металлическом столе лежал вервольф. Огромное волкоподобное существо, чьё тело было изуродовано до неузнаваемости.
У твари были отрублены все четыре конечности и хвост, из тела торчали десятки датчиков, подключённых к мониторам, которые отслеживали жизненные показатели. Целыми остались только голова и туловище, но даже в таком состоянии существо было живо. Его грудь медленно вздымалась, из пасти вырывалось хриплое дыхание, а жёлтые глаза с ненавистью смотрели на вошедшего профессора.
Преображенский подошёл ближе, достал из кармана халата шприц объёмом двадцать миллилитров и набрал в него треть содержимого колбы. Зелёная жидкость заполнила цилиндр, продолжая мерцать даже внутри пластикового корпуса шприца.
— Объект триста семьдесят шесть, если тебе повезёт, то раны исцелятся, а если нет… То я снова вернусь к своим исследованиям, а ты отправишься в переработку, — обратился профессор к вервольфу.
Вервольф зарычал, оскалив клыки, но ничего не мог поделать, его тело было надёжно зафиксировано стальными оковами, не дававшими даже пошевелиться. Преображенский без церемоний вонзил иглу в шею существа, нашёл яремную вену и медленно надавил на поршень, вводя эссенцию прямо в кровоток.
Вервольф дёрнулся, его тело выгнулось дугой, из пасти вырвался долгий протяжный вой, от которого по спине побежали мурашки. Профессор выдернул шприц, отступил на несколько шагов и быстро вышел из камеры, захлопнув за собой дверь. Его пальцы застучали по клавиатуре, активируя режим наблюдения через бронированное стекло и систему камер, расположенных под разными углами.
Монитор разделился на шесть секций, каждая из которых показывала происходящее в камере с разных ракурсов. То, что произошло дальше, можно было назвать чудом или кошмаром, в зависимости от точки зрения.
Тело вервольфа начало светиться изнутри зелёным светом, словно под кожей зажглись тысячи крошечных огоньков. Шерсть на спине встала дыбом, мышцы задрожали, началась судорога, от которой существо билось о металлический стол, издавая звуки, похожие на стоны и рычание одновременно. Из обрубков конечностей начала сочиться та же зелёная жидкость, смешанная с кровью, образуя на полу липкие лужи.
И вдруг… началось. Из обрубков стали прорастать новые ткани. Сначала кости, белые, влажные, покрытые плёнкой, потом мышцы, оплетающие скелет красными волокнами, затем кровеносные сосуды, пронизывающие плоть паутиной вен и артерий. Процесс шёл с невероятной скоростью. То, на что у обычного организма ушли бы месяцы или годы, здесь происходило за секунды.
Преображенский не отрываясь смотрел на экран, его дыхание участилось, руки сжались в кулаки. Правая передняя лапа выросла за тридцать секунд, левая передняя — за двадцать восемь секунд, задние конечности росли чуть медленнее, но скорость восстановления всё равно была невероятной. Хвост вырос последним, всего за пятнадцать секунд, извиваясь как змея. Весь процесс от начала до конца занял не больше двух минут.
— Работает… Всё работает! — заорал Преображенский, и его голос сорвался на визг от восторга.
Он стоял, прижавшись ладонями к стеклу, и наблюдал, как вервольф медленно поднимается на все четыре лапы напрягая их до такой степени что стальные оковы треснули и развалились на части. Распрямившись вервольф, проверил подвижность суставов. Огляделся по сторонам, принюхался и издал низкое рычание. Посмотрев сквозь бронированное стекло на своего мучителя, он молниеносно прыгнул вперёд.
Массивная голова вервольфа врезалась в стекло, от чего-то пошло трещинами. Преображенский же даже не шелохнулся, а меланхолично протянул руку к красной кнопке, расположенной на стене.
— Эксперимент удачен, образец в переработку, — равнодушно произнёс он, нажимая на кнопку.
Моментально помещение в котором находился вервольф заполнилось ревущим пламенем, испепелив того за считанные секунды.
Согласно полученным данным, показатели вервольфа до сожжения были в норме. Пульс, дыхание, температура тела, всё отлично. Более того, новые конечности не отторгались организмом, не вызывали иммунной реакции и работали так, словно были с вервольфом с самого рождения.
Преображенский отстранился от стекла, развернулся на каблуках и бросился обратно в основную лабораторию. Его смех эхом разносился по коридорам. Со стороны могло показаться, что профессор сошел с ума, впрочем, это было не далеко от правды. Преображенский взял новый шприц, набрал в него остатки зелёной жижи и безумно улыбнулся.
— Пришло время провести испытания на человеке, — прошептал он, глядя на шприц в своей руке. — И кто лучше подойдёт на роль испытуемого, чем создатель этого чуда?
Преображенский опустился на пол прямо посреди лаборатории, окружённый своими изобретениями, роботами-пауками. Они остановились, наблюдая за хозяином, готовые в любой момент провести процедуру реанимации. Руки Преображенского дрожали от предвкушения.
Он расстегнул халат, закатал рукав рубашки, обнажив худую руку с выступающими венами. По привычке протёр место укола спиртом, хотя и понимал, что при такой регенерации инфекция не успеет развиться. Он поднёс иглу к вене, на секунду замер, наслаждаясь моментом, и резко вонзил её, надавив на поршень.
Зелёная жидкость устремилась в кровоток, и профессор почувствовал, как по телу разливается странное тепло. Он бросил шприц на пол и начал расстёгивать фиксаторы на железных протезах, поспешно снимая их один за другим. Правый протез со звоном упал на пол, левый последовал за ним через секунду. И тут началось.
Боль. Невероятная, всепоглощающая, такая, что темнело в глазах и хотелось умереть прямо здесь и сейчас. Преображенский закричал, срывая горло. Он упал на спину, его тело билось в конвульсиях, руки царапали пол, оставляя кровавые полосы на холодной плитке.
Из культей ног, где когда-то были раздроблены колени, начала сочиться та же зелёная жидкость, смешанная с кровью. Процесс регенерации у человека шёл болезненнее, чем у вервольфа: каждая новая клетка, каждое новое нервное окончание отзывались вспышкой боли в мозгу.
Профессор чувствовал, как растут кости, прорывая кожу изнутри, как мышцы наматываются на скелет, как сухожилия соединяют всё воедино. Он испытывал ни с чем несравнимый зуд, хотелось вцепиться руками в кожу ног и сорвать её вместе с мясом. Это было похоже на то, как если бы тебя сжигали заживо, разрывали на части и собирали обратно одновременно.
Слёзы текли по щекам, смешиваясь с потом, рот был открыт в беззвучном крике, потому что сил на звук уже не осталось. Роботы-пауки собрались вокруг хозяина, их механические глаза наблюдали за происходящим, записывая данные; но согласно заданной программе они не вмешивались.
