Работяги производили на Сухинина отталкивающе-пугающее впечатление.

– А женщин в партии много, – успокаивал Сухинина Саша, – всем хватает, даже этим, – он кивал на бородатых, – у нас и инженеры есть женщины, и геологи, и техники-геодезистки, да и повариха всегда при партии есть.

– И что? Девчонки -геологини с этими тоже? – недоверчиво хмыкал Сухинин, тоже кивая на бородатых бур-мастеров.

– А что! – похотливо улыбался Сашок, – когда горючее там кончается, когда вертолета нет или погода в маршрут идти не позволяет, там в палатках такое начинается, мама не горюй, эти гелогини как спиртяги хлебнут, так потом из мужицких палаток и не вылезают.

Сухинин недоверчиво присвистывал, провожая взглядом шедшую по коридору очередную девчонку-геолога из партии Петрова.

– Неужели и эта тоже с этими? – недоверчиво пожимал он плечами.

В партии Петрова его сперва поставили геологом с бригадой бурильщика Смирнова – почти уже пенсионера с седой поповской бородой, но с озорными распутными глазами пьяницы и блядуна.

Сухинин перетрусив, что не справится с рабочими, попросился на чисто инженерную работу, тем более, что в партии была и группа геофизиков, где рабочих было всего двое, зато был руководитель группы пожилой инженер Сергей Митин, которого за доброту все звали не дядей Сережей, а дядей Митяем.

Геофизика дело нехитрое.

Приезжаешь на ГАЗике на точку. Ручным буром двое работяг бурят бурку. Потом закладывают в нее шашку. Инженеры тем временем подключают приборы. Потом взрыв…

И списывай себе показания приборов в журнал. Эхо взрывной волны идет по земным породам не с одинаковой скоростью, а в соответствии с плотностью залегающих в глубине пород. В этом и вся соль. Не надо ни тебе бурить, ни тебе копать.

Поглядел на приборы – и все ясно – есть под землей полость? Есть под землей в полости газ?

Дядя Митяй очень вкусно умел рассказывать. После войны он только окончил геодезический землемерный техникум и работал в Латвии в геодезической партии, устанавливавшей по вновь-присоединенной территории единую систему государственных реперов триангуляционной системы первого класса. Это звучит так страшно, а на самом деле ходило по латышским деревенькам и хуторам шесть полу-голодных оборванцев с теодолитом, нивелиром и мензулой, ходило, да глядело в "хитрый глаз" на вешки, да на рейки и писал старший геодезист циферки в полевой журнал.

– Вот однажды, идем мы по опушке леса, тащим свою мензулу с теодолитом на точку, – рассказывал дядя Митяй, покуда двое рабочих – казах Шура и русский пьяница Михалыч ручным буром сверлили дырку для очередной аммоналовой шашки, – ну, вот вдруг и выходит прямо на нас отряд этих самых лесных братьев. В немецких шапочках суконных с козырьками, в немецком камуфляже, с винтовками, с автоматами.

Мы так особенно не испугались. Землемеров в Латвии ни при какой власти не трогали, латыши ведь все крестьяне, понимают, что землемер человек полезный, он наделы обмеряет, он землю нарезает…

А тут старший этих братьев спрашивает нас, сперва по латышски, потом по русски, – вы кто такие, кто у вас главный? Ну, был у нас старшим Петрович, контуженый после фронта, он и отвечает, – я начальник партии.

Фашистов тут и оторопь взяла. Партии? – переспрашивает их старшой с кубиками шарфюрера в петлице, – начальник партии? Ага, – отвечает Петрович, – я он и есть, начальник партии. Не ведали оба, что имеют ввиду разные вещи. Фашист эсэсовец думал, что речь идет о партии коммунистов, а Петрович – простая душа, думал, что латыш понимает, что партия это официальное название изыскательской бригады…

Вобщем, расстреляли Петровича в горячках. Мы и ойкнуть не успели. А нас не тронули, мы же землемеры, народ крестьянам полезный.

Сухинин грустно улыбнулся. Его больше интересовало, как там Валечка Мамалыгина?

Её – молоденькую практикантку с четвертого курса вместо испугавшегося трудностей Сухинина поставили геологом в бригаду бурильщиков мастера Смирнова.

– Выебут? – думал про Валю Сухинин.

– Определенно выебут, – решил он, когда глухо громыхнул взрыв и дядя Митяй приготовился записывать в журнал показания их геофизики.

Сюрприз.

Тапером в Максиме играл популярнейший певец советских времен. Даже не верилось.

Ну и ну…

От жадности заказали разом чуть ли не все меню. От рябчиков и поросенка с хреном, от гурьевской каши и стерляжьей ухи до кваса со сбитнем и водки, настоянной на траве зверобой.

– Что не зъим, то понадкусываю, – глядя в меню, провозгласила Вероника.

На ней было облегающее короткое черное платье в блестках и черные замшевые сапоги на высоком каблуке.

Сухинин с Баклановым выпили водки под астраханскую икорку, а Вероника пригубила шампанского.

– Во всем этом есть какой-то русский декаданс, – сказал Бакланов, налегая на икру, – дух Дягилева и Бакса еще не повыветрился из этого Максима.

– Новые запахи, новые времена, – возразил Сухинин глазами показав на тапера, – слышите, какие мелодии этот советский поп-стар выводит?

Вот опять небес темнеет высь

Вот и окна в сумраке зажглись |Здесь живут мои друзья и дыханье затая |В ночные окна вглядываюсь я Тапер пел и играл, а Сухинин думал о Веронике. Вот она – его негасимый свет. Вот она – руку протяни и…

Я могу под окнами мечтать

Я могу как книги их читать |И заветный свет храня и волнуя и маня |Они как люди смотрят на меня Руку протяни и протянешь ноги. Нет, не убьют. Наоборот, может даже поцелуют. Но протянешь ноги от того, что закончится на этом выполненная жизненная программа.

Дальше жить будет незачем.

Я как в годы прежние опять

Под окном твоим готов стоять |И на свет его лучей я всегда спешу быстрей |Как на свиданье в юности моей Он мне дорог с давних лет И его яснее нет Московских окон негасимый свет Он мне дорог с давних лет И его яснее нет Московских окон негасимый свет Он мне дорог с давних лет И его яснее нет Московских окон негасимый свет* *(обязательная сноска) М.Матусовский – Российский декаданс номер два, – подытожил Бакланов.

– Почему номер два? – спросила Вероника.

– Помнишь, у Гребенщикова было, гарсон номер два? – вопросом на вопрос ответил Бакланов.

– А знаешь, что мне напоминает фамилия Бакланов? – нарушил молчание Сухинин. Он достал бумажник и в пачке наличных евриков отыскивал пару подходящих случаю купюр некрупного достоинства.

– Что напоминает? – поинтересовался Бакланов.

– У нас в партии много бывших Зэ-Ка работало бурильщиками, так вот на их жаргоне Баклан это дешевый уголовник, сидящий по несерьёзной статье.

– Это ты к чему? – возбудился Бакланов.

Сухинин не ответил, он нашел две бумажки по сто евро, спрятал бумажник в карман брюк и встав из за стола, направился к таперу.

– Сейчас что-то закажет, – предположил Бакланов.

– Пусть поиграется мальчик, – улыбнулась Вероника.

Она красиво нога на ногу сидела боком к столу и курила. На нее оборачивались. И даже старавшиеся сохранять бесстрастность официанты, те тоже заглядывались на нее.

Бывший советский супер-стар не стал кочевряжиться и не ломаясь, грянул своё некогда коронное.

Ленинград, Ленинград -кружевной узор оград Летний Сад, Летний Сад – белой ночи аромат!

Сухинин вернулся к столику с видом воина-победителя, возвратившегося из похода с богатой добычей.

– Спасибо,- поблагодарила Вероника, – надо этим москвичам показать, кто на Парижах хозяин, не всё им своим негасимым светом светить.

Когда Сухинин первый раз вернулся из экспедиции, ему хотелось всё наверстать.

Всё, что было упущено. Причем наверстать разом, чтобы догнать тех иных, кто на все время его отсутствия в Ленинграде спокойно впитывал в себя то, чего нету там в тундре, что есть только здесь. Только здесь – в виде ежегодных летних концертов Аквариума в ДК имени Ленсовета, в виде модных вечеринок у завсегдатаев ленинградского рок-клуба, таких как Гена Зайцев или Миша Дворянин, впитывать в себя то, что давали модные театры – Льва Додина на Рубинштейна и новый, набирающий силу театр на Литейном, впитывать и дух клубов и кафешек, танцевать с тонкими девушками под джаз в Джазовой филармонии Голощекина на Загородном, обедать в Тройке, наслаждаясь русским аналогом парижского Лидо, просто гулять по набережным, заблудившись где-нибудь в районе Крюкова канала и Новой Голландии.