— Поначалу я полагал, что смогу достичь своей цели посредством евгеники, являющейся ничем иным, как применением к человеческой расе тех же правил, что веками использовались при научном выведении различных животных. Но недостаток этого метода в том, что хотя с его помощью и можно усилить определённые характерные черты, полностью устранить те нарушения, что делают организм несовершенным, куда труднее.

— Возьмём конкретный пример. Допустим, мы нашли женщину, чей единственный изъян — маленький нос. Мы можем свести её с мужчиной, почти идеальным, за исключением носа, чуть большего, чем следовало бы. От этого союза можно ожидать ребёнка с носом правильных пропорций, но мы не можем гарантировать, что у потомства нос не окажется больше отцовского или меньше материнского. К тому же, фактор пола вносит элемент неопределённости; и, что хуже всего, подобные эксперименты требуют непомерного количества времени, не говоря уже о непреодолимых трудностях, о природе которых вы можете легко догадаться.

Бродерик снова забеспокоился.

— Да, но Ева… — грубо перебил он.

— Сейчас, сейчас, я подхожу к ней. Она — то, что можно назвать синтетической женщиной; она создана путём сочетания живых, полностью сформированных частей не менее чем двенадцати разных женщин.

Ошеломленный Бродерик уставился на него.

— Я вас не понимаю, — пробормотал он, запинаясь.

— Вы, должно быть, слышали о костной пластике, гомопластической трансплантации и прочих чудесах современной хирургии. Возможно, вам знакомы некоторые из моих достижений в этой области.

— Помнется, я читал о девушке, вылеченной вами после сильного ожога лица. Вы ведь пересадили ей на щёку кожу с бедра?

— Да. Это весьма простая операция. Те, что связаны с пересадкой органов и конечностей, куда сложнее — однако и они вполне возможны для хирурга, знающего своё дело. Ещё в 1908 году Деберт сумел пересадить нижнюю часть лапы одной собаки на бедро другой — так, что она выглядела совершенно нормально. А ещё раньше Лексер, используя метод соположения, пересадил коленный сустав ребёнку целиком. Но ещё удивительнее работа Алексиса Карреля, который, как вы знаете, изобрёл метод соединения крупных кровеносных сосудов: он зажимал их, чтобы остановить ток крови, а затем сшивал шёлковой нитью. Я провёл множество экспериментов на животных и людях и усовершенствовал методы Лексера, Деберта и Карреля.

— Но я скорее художник, чем хирург. Хирургия — моё призвание, а искусство — увлечение. И потому мне пришло в голову: объединив художественный вкус и хирургическое мастерство, я смогу лепить из плоти и костей — так же, как скульптор лепит из глины. Вдохновившись еще одним примером из мира искусства, я решил создать живую женщину несравненной красоты, соединив части, которые, хоть и взяты от несовершенных людей, сами по себе лишены изъянов.

— Разумеется, бо́льшую часть моей составной женщины нужно было взять от одного тела: ведь вносить множество изменений в так называемые жизненно важные части человеческого организма — голову и туловище — крайне сложно и опасно. Поэтому моей первой задачей стало найти женщину, в которой эти ключевые части воплощали бы совершенство.

— В конце концов я обнаружил такую в лице молодой женщины, которой я лечил сломанную ногу. В ней были все качества, какие я искал. По счастливой случайности она, как и вы, была сиротой без близких родственников. У неё был независимый доход — около восемнадцати сотен долларов в год. Известный университет присвоил ей степень бакалавра, хотя ей было всего семнадцать лет. Её интересы лежали главным образом в области искусства, литературы и музыки, но она также занималась наукой и философией. Она очень любила все виды спорта на открытом воздухе — собственно, травму, с которой она впервые попала ко мне, она получила во время катания на коньках.

— Её торс, шея и голова были абсолютно безупречны, хотя остальные части тела можно было улучшить. Вы можете представить, с какой деликатностью я изложил ей свою затею. В конце концов, взывая к её преданности искусству и женскому стремлению превзойти всех в красоте, я добился её согласия. Она стала моей приёмной дочерью и наследницей всего моего состояния.

— Я начал с того, что подарил Еве новую причёску. Её собственные волосы были довольно красивы — глянцево‑каштановые, лёгкие и пушистые, — но подстрижены коротко, как нынче у большинства женщин. Кожа головы, которую она теперь носит, прежде принадлежала норвежской служанке; я купил её за пять тысяч долларов, отдав взамен волосы Евы. Когда Ингемар поправилась и обнаружила, что у неё по‑прежнему густая шевелюра, она была безмерно довольна. Она сказала, что её длинные золотистые волосы всегда доставляли ей слишком много хлопот, а новая причёска ей даже больше нравится.

— Аналогичным образом я заменил несовершенные части тела Евы на безупречные фрагменты, взятые у других девушек, согласившихся на обмен за вознаграждение от одной до двадцати тысяч долларов. Её уши принадлежат англичанке, а губы некогда украшали французскую красавицу — зато нос остался её собственным; я лишь слегка его переработал, уменьшив размер и удалив отдельные части внутри.

— Я получил ее левую руку от девушки, являвшейся опытной пловчихой, а правую — от той, что любила теннис, но играла не так много, чтобы переразвить мускулатуру. Ноги ей подарили две танцовщицы, отобранные из пятисот участниц кордебалета, — по десять тысяч за каждую. Мне оказалось проще убедить двух женщин отдать по одной ноге, чем заставить одну рискнуть обеими конечностями. К тому же крайне редко случается, чтобы обе руки или обе ноги одного человека были идеально симметричны.

— Ступни, принадлежавшие этой паре ног, я использовать не смог: они были слишком деформированы из‑за тесной обуви и привычки ходить на пуантах. Найти две безупречно сформированные ступни оказалось чрезвычайно трудно. Те, что привыкли к современной обуви, были искривлёнными и ненормальными, а ступни европейских крестьянок, всегда ходивших босиком, — слишком грубыми и крупными. Я разрешил эту проблему, выбрав девушку, всегда носившую удобную обувь, и заставил её два месяца ходить босиком перед операцией.

— Труднее всего мне далось обретение идеально‑прекрасной правой руки. Левую руку Евы я купил у массажистки — она была готова продать и вторую, но я не смог её использовать из‑за крошечного шрама на мизинце. В конце концов я нашёл идеальную пару к левой руке — у одной музыкантши. Она наотрез отказалась продавать руку за любые деньги, и мне в буквальном смысле пришлось её похитить. Когда она поняла, что я намерен забрать руку силой, то согласилась добровольно пойти на операцию за двадцать тысяч долларов. Спустя четыре месяца после вмешательства она играла на пианино так же виртуозно, как и прежде. Всего шесть недель назад я нанёс последние штрихи на свой шедевр. Теперь Ева абсолютно совершенна.

— Вы говорите об обмене частями тела, — произнёс Бродерик, — но я не понимаю, как такое возможно.

— Мы с моим ассистентом, доктором Манном, работаем вместе. Он удаляет часть тела у Евы, пока я отделяю соответствующую часть у другой женщины. Каждый мой разрез воспроизводится им с математической точностью — так, что поверхности отделённых фрагментов полностью совпадают по контурам. Затем, пока ткани ещё тёплые и живые, части обмениваются и прикрепляются методами, знакомыми каждому хирургу. Пока я закрепляю новую часть на теле Евы, доктор Манн проводит аналогичную операцию на другой девушке. Через месяц обе полностью владеют своими новыми конечностями.

— Но ведь все эти ужасные разрезы и ампутации непременно должны оставлять следы.

— Почему же? Вы когда‑нибудь резали себя бритвой и наблюдали, как заживает рана? Через неделю‑другую кожа на повреждённом месте ничем не отличается от остальной кожи лица. Точно так же кожа зарастает на местах соединения частей тела. Вы сами сейчас в этом убедитесь. Ева, должно быть, уже готова.