– Заставляете ждать, – сказал адвокат с кровати, положил бумаги, которые читал при свече, на ночной столик, надел очки и строго посмотрел сквозь них на К. Но тот сказал вместо извинений:
– Я ненадолго.
Адвокат, ожидавший, что К. извинится, не отреагировал на эти его слова и сказал:
– В следующий раз не приму вас так поздно.
– Меня это устраивает, – сказал К.
Адвокат вопросительно взглянул на него.
– Садитесь, – сказал он.
– Как скажете, – сказал К., придвинул к ночному столику кресло и сел.
– Мне показалось, вы заперли дверь, – сказал адвокат.
– Да, – сказал К. – Это из-за Лени.
Никого щадить он не собирался. Но адвокат спросил:
– Она к вам опять приставала?
– Приставала? – переспросил К.
– Да, – подтвердил адвокат, рассмеялся, закашлялся, а когда приступ прошел, продолжал смеяться.
– Не могли же вы не заметить ее прилипчивости, – сказал адвокат и похлопал К. по руке, которой тот оперся на ночной столик. К. отдернул руку. – Вижу, вы не придаете этому значения, – продолжал адвокат, не получив ответа. – Тем лучше, не то мне пришлось бы перед вами извиняться. Это одна из особенностей Лени, к которой я давно отношусь снисходительно: я даже не заговорил бы об этом, если бы вы не заперли дверь. Про эту особенность мне вообще-то не стоило бы перед вами распространяться, но вы смотрите на меня так изумленно, что я все же скажу: она состоит в том, что Лени находит большинство обвиняемых привлекательными. На всех вешается, всех любит и, похоже, у всех пользуется взаимностью. Она, когда я ей разрешаю, иногда рассказывает мне об этом для развлечения. Меня это не так поражает, как, мне кажется, поражает вас. Наметанный глаз сразу видит, что обвиняемые и правда часто привлекательны. Это весьма интересное в некотором смысле явление природы. Из-за выдвижения обвинений происходит некое естественное, незаметное, но вполне определенное изменение внешности. Вообще-то большинству из тех, у кого есть хороший, старательный адвокат, процесс позволяет жить прежней жизнью. И все же опытный человек даже в большой толпе всегда распознает обвиняемого. Вы спросите – по каким признакам? Но мой ответ вас не удовлетворит. Обвиняемые выглядят лучше всех. В определенном, конечно, смысле – и только для тех, кто о них профессионально и по собственной склонности заботится. Привлекательными их делает отнюдь не виновность – ведь, скажу как адвокат, не все они виновны – и не будущее наказание, поскольку не все они будут наказаны. Так что остается лишь заключить, что на них отражается сам факт судебного разбирательства, которое против них ведется. Случаются среди обвиняемых и особенные красавцы, но привлекательны они все, даже Блок, этот жалкий червяк.
К. держал себя в руках. Он даже кивнул в ответ на последнюю фразу адвоката, лишь укрепившись в своем прежнем мнении, что адвокат своими общими рассуждениями, не относящимися к сути дела, пытается рассеять его сосредоточенность и отвлекает от главного вопроса: что, собственно, он сделал для защиты К. Адвокат не мог не заметить, что К. сопротивляется ему сильнее, чем обычно. Он замолчал, давая К. возможность высказаться, но тот оставался нем, и адвокат сказал:
– Вы пришли ко мне сегодня с каким-то определенным намерением?
– Да, – сказал К. и поднес руку к свече, чтобы направить побольше света на адвоката. – Я хотел вам сообщить, что сегодня же отзываю у вас доверенность.
– Я не ослышался? – спросил адвокат, привстав в кровати и опираясь рукой о подушку.
– Думаю, нет, – сказал К. и выпрямился в кресле, словно готовясь отразить нападение.
– Что ж, можем обсудить и такой ваш план, – сказал, помолчав, адвокат.
– Это уже не план, – сказал К.
– Возможно, – сказал адвокат, – и все же нам не стоит принимать поспешных решений.
Это «нам» прозвучало так, словно он не собирался отпускать К. и хотел остаться если не его представителем, то советником.
– Решение не поспешное, – сказал К., медленно поднялся и встал за спинкой своего кресла. – Оно хорошо обдумано и, возможно, даже немного запоздало. И это окончательное решение.
– В таком случае позвольте мне сказать всего несколько слов, – сказал адвокат, откинул перину и сел на край кровати.
Его голые, покрытые седыми волосками ноги чуть дрожали от холода. Он попросил К. передать ему одеяло с кушетки.
– Вы только напрасно простудитесь, господин доктор права, – сказал К., протягивая одеяло.
– Повод достаточно важный, – сказал адвокат, накидывая на плечи перину и кутая в одеяло ноги. – Ваш дядя – мой друг, и вы мне за это время тоже полюбились. Признаюсь в этом совершенно откровенно, здесь мне стыдиться нечего.
Эти трогательные стариковские речи были совершенно некстати, поскольку принуждали К. к подробному объяснению, которого он предпочел бы избежать, и подрывали его уверенность – в этом он полностью отдавал себе отчет, – хоть и ни в коей мере не могли заставить его изменить решение.
– Благодарю вас за доброе отношение, – сказал он. – Я готов признать, что вы занимались моим делом настолько плотно, насколько могли и насколько считали выгодным для меня. Однако в последнее время у меня сложилось убеждение, что этого недостаточно. Конечно, я не стану и пытаться убедить в правильности моего мнения человека настолько старше и опытнее меня, и если я невольно попытался это сделать, простите меня, но дело, как вы сами сказали, достаточно важное и, по моему убеждению, процесс требует гораздо больших усилий, чем те, что прилагались до сих пор.
– Понимаю вас, – сказал адвокат. – Вам не хватает терпения.
– Дело не в нетерпении, – сказал К. немного нервно и уже меньше стесняясь в словах. – Вы могли бы заметить еще по первому моему визиту, когда я приходил с дядей, что процесс меня не очень интересует: если бы мне не напоминали о нем в достаточно грубой форме, я бы и вовсе о нем забыл. Но мой дядя настоял, чтобы я доверил вам меня представлять, и я согласился, чтобы сделать ему приятное. После этого я был вправе ожидать, что процесс будет давить на меня еще меньше, чем раньше, – ведь адвоката нанимают именно для того, чтобы в некоторой степени переложить на него бремя процесса. Но вышло все наоборот. С тех пор, как вы представляете мои интересы, ход процесса тревожит меня, как никогда раньше. Пока я был сам по себе, я ничего не предпринимал, но и почти ничего не замечал, но теперь у меня появился представитель на случай, если события начнут как-то развиваться, и я непрерывно, с нарастающим напряжением ждал, что вы возьметесь за дело, но этого так и не произошло. Я, впрочем, получил от вас различные сведения о суде, которые, наверное, не смог бы получить больше ни от кого. Но я не могу этим довольствоваться, когда процесс тайно, словно дожидаясь от обвиняемого каких-то признаков жизни, подбирается ко мне все ближе.
К. оттолкнул стул и стоял, сунув руки в карманы пиджака.
– Когда долго практикуешь, все начинает повторяться, – негромко, спокойно сказал адвокат. – Сколько клиентов стояли передо мной на той же стадии процесса, что и вы, и говорили что-то похожее!
– Значит, – сказал К., – они, как и я, не зря так говорили. Это вовсе не опровергает мои слова.
– Я и не собирался их опровергать, – сказал адвокат. – Я хотел только добавить, что ожидал от вас большего здравомыслия, чем от других, в первую очередь потому, что глубже посвятил вас в судебную практику и собственную деятельность, чем обычно посвящаю других клиентов. И вот теперь выясняется, что вы, несмотря ни на что, все же недостаточно мне доверяете. Признавать это мне нелегко.
Надо же, какое смирение! Где же профессиональная гордость адвоката, которая как раз сейчас должна быть задета? И почему он так себя ведет? Ведь он, по всем внешним признакам, не испытывает недостатка в клиентах и к тому же богат, так что потерю гонорара от одного клиента вряд ли заметит. Кроме всего прочего, он нездоров и сам должен, если уж на то пошло, стараться снизить загруженность. И все же так держится за К. Почему? Из личного сочувствия к дяде – или потому, что считает процесс К. таким необычным, что надеется отличиться участием в нем на стороне К. или – такую возможность никак нельзя исключать – на стороне своих друзей в суде? По его виду было ничего не понять, сколько К. ни разглядывал его, отбросив всякую учтивость. Можно было даже подумать, что он нарочно сделал непроницаемое лицо, дожидаясь, как подействуют его слова. Молчание К. он явно истолковал в свою пользу, потому что продолжал так:
