– В собор? – переспросила Лени.

– Ну да, в собор.

– Зачем же тебе в собор?

К. попытался вкратце объяснить, но только он начал, как Лени вдруг перебила:

– Гоняют они тебя.

Жалости, о которой он не просил и которой не ждал, К. не выносил. Он коротко простился с Лени, но, вешая трубку, сказал наполовину себе, наполовину собеседнице на другом конце провода, чьего голоса уже не слышал:

– Да, гоняют.

Теперь времени почти не оставалось – возникла даже опасность, что он не успеет к назначенному часу. К. поехал на автомобиле. В последний момент он вспомнил об альбоме, который еще не успел передать, и взял его с собой. Теперь альбом лежал у него на коленях, и всю дорогу К. нетерпеливо барабанил по нему пальцами. Дождь немного утих, но было промозгло и мрачно. К. знал, что в такой темноте им мало что удастся разглядеть в соборе, зато от долгого стояния на холодном каменном полу его простуда легко могла усилиться.

Соборная площадь была совершенно пуста, и К. вспомнил, как еще ребенком заметил, что в домах на этой маленькой, узкой площади всегда задернуты шторы. При сегодняшней погоде это было особенно понятно. В соборе тоже оказалось пусто – естественно, сейчас никому бы не пришло в голову сюда зайти. К. пробежался по обоим боковым нефам и встретил только закутанную в теплую шаль старуху – она стояла на коленях перед образом Богородицы, не отрывая глаз от иконы. Вдалеке он заметил хромоногого служку, который тут же исчез за одной из дверей. К. не опоздал – когда он вошел, как раз било десять, но итальянца еще не было. К. вернулся к главному входу и некоторое время стоял там в нерешительности, затем обошел под дождем собор снаружи, чтобы посмотреть, не ждет ли его итальянец у одного из боковых входов. Нигде его не было. Может быть, директор не понял, какое время было назначено? Да и как вообще можно было понять этого иностранца? Как бы то ни было, его следовало подождать по меньшей мере полчаса. От усталости К. тянуло присесть; он снова зашел в собор, нашел на ступеньке лестницы какой-то обрывок ковра, подтолкнул его носком туфли к ближайшей скамье, завернулся поплотнее в пальто, поднял воротник и сел. Чтобы скоротать время, он открыл альбом и немного полистал его, но вскоре ему пришлось оставить это занятие – сделалось так темно, что он едва мог различить колонны в ближайшем нефе или хоть какие-нибудь детали.

Вдалеке, у главного алтаря, он заметил большой треугольник света от свечей и не смог с определенностью вспомнить, видел ли его раньше, когда вошел. Возможно, свечи только что зажгли. Такое уж у церковных служек ремесло – они движутся крадучись, их не замечаешь. Обернувшись, К. увидел, как в то же мгновение невдалеке от него зажглось сразу множество свечей на одной из колонн. Это было хоть и красиво, но совершенно недостаточно, чтобы осветить иконы боковых алтарей: они как будто еще глубже погрузились во мрак. Итальянец поступил столь же невежливо, сколь и разумно, не придя в собор, – здесь было ничего не рассмотреть и пришлось бы довольствоваться разглядыванием отдельных икон, которые при помощи электрического фонарика К. можно было бы выхватить из темноты лишь частично. Чтобы прикинуть, что вышло бы из этой затеи, К. зашел в небольшую боковую часовенку, поднялся на пару ступенек к низкой мраморной балюстраде и, перегнувшись через нее, посветил фонариком на алтарь, перебивая расплывчатый свет лампады. Первым, что он разглядел, а отчасти угадал, оказалась высокая, закованная в латы фигура рыцаря – на иконе она была изображена с самого края. Рыцарь опирался на меч, воткнутый в голую землю, из которой торчали там и сям лишь несколько травинок. Возможно, ему было приказано нести дозор. К., давно уже не видевший живописи, долго рассматривал рыцаря, хотя ему все время приходилось щуриться – глаза плохо выносили зеленоватый свет фонаря. Скользя лучом по остальной части иконы, он обнаружил могилу Христа, изображенную вполне традиционно – хотя икона была сравнительно новой. К. убрал фонарик в карман и вернулся на свое место.

Ждать итальянца было, видимо, уже бесполезно, но снаружи дождь лил ручьями, а в соборе оказалось не так холодно, как ожидалось, и К. решил пока не уходить. Он устроился неподалеку от большой кафедры, на круглой крыше которой полулежали два простых золоченых креста – так, что концы их перекладин пересекались. Внешняя сторона балюстрады и ее соединение с несущей колонной были украшены вырезанной в камне листвой: из нее там и сям выглядывали ангелочки, то игривые, то мирные. К. подошел к кафедре и исследовал ее со всех сторон. Работа по камню была чрезвычайно тщательная, листья словно улавливали и удерживали глубокий сумрак. К. просунул руку в промежуток между листьями, осторожно касаясь камня; раньше он вообще не знал о существовании этой кафедры. Тут он случайно заметил за соседней скамьей служку в ниспадающей складками длинной черной рясе – он держал в левой руке табакерку и пристально наблюдал за ним.

«Чего он хочет? – подумал К. – Может, я кажусь ему подозрительным? Или он просто надеется на чаевые?» Но тот, поняв, что К. его заметил, показал правой рукой, между пальцами которой зажата была понюшка табака, в неопределенном направлении. Было непонятно, что он имеет в виду, К. некоторое время не реагировал, но служка продолжал указывать на что-то рукой и вдобавок кивать в ту же сторону.

– Чего же ему надо? – пробормотал К., не осмеливаясь окликнуть служку.

Потом он вынул кошелек и стал протискиваться к служке мимо скамьи. Тот, однако, отмахнулся, пожал плечами и захромал прочь. Его быстрая неровная походка напомнила К., как он в детстве пытался изобразить, будто скачет на лошади. «В детство впал старик, – подумал К. – Ума ему хватает только на то, чтобы прислуживать. Смотри-ка, я остановился – и он. Прикидывает, пойду ли я дальше». Улыбаясь, К. шел за стариком через весь неф, пока не поравнялся с центральным алтарем, причем служка не переставал на что-то указывать, но К. нарочно не оборачивался, думая, что старик жестикулирует лишь для того, чтобы он отстал. Так он в конце концов и сделал, потому что не хотел слишком сильно пугать служку: он еще мог пригодиться на тот случай, если итальянец все же явится.

Выйдя в центральный проход в поисках оставленного альбома, К. заметил на колонне возле скамеек для хора небольшую боковую кафедру, совсем простую, из голого светлого камня. Она была такая маленькая, что издали казалась пустой нишей, предназначенной для статуи святого. Проповедник на ней не смог бы отойти от балюстрады даже на один полноценный шаг. Кроме того, венчавший кафедру простой каменный козырек нависал так низко, что человек среднего роста не смог бы под ним выпрямиться – пришлось бы перегибаться через балюстраду. Все было будто нарочно устроено, чтобы создать неудобства проповеднику, да и вообще – к чему такая кафедра при наличии второй, большой и столь искусно украшенной?

К. и не заметил бы маленькую кафедру, если бы над ней не висела небольшая лампа, какую зажигают, готовясь к проповеди. Неужели кто-то собирался сейчас проповедовать? В пустой-то церкви? К. присмотрелся к лестнице, которая плотно прилегала к колонне и вела на кафедру. Она была такая узкая, будто ее построили не для людей, а для украшения колонны. Но у ее подножия, к удивлению К., и в самом деле стоял священник. Он уже положил руку на перила, готовясь взойти на кафедру, и смотрел на К. Затем он слегка кивнул, и К., запоздало перекрестившись, поклонился в ответ. Опираясь о перила, священник мелкими, быстрыми шагами поднялся на кафедру. Что же, и в самом деле будет проповедь? Возможно, служка вовсе не выжил из ума, а просто хотел привести К. к проповеднику, что в пустой церкви было особенно необходимо. Кстати, где-то здесь, перед иконой Богородицы, была еще старуха – ей тоже стоило бы подойти. Но если в самом деле начнется проповедь, разве не должен играть орган? Инструмент, однако, молчал, лишь слабо поблескивая в темноте высоко над головой.