– Вы что тут вытворяете? – тихо, но нервно выпалил К.

Один из мужчин, который явно был здесь за старшего, первым притягивал к себе взгляд. На нем была какая-то темная кожаная одежда с глубоким вырезом на груди и совсем без рукавов. Он не ответил. Но двое других закричали:

– Ваша милость! Нас приказано выпороть, потому что ты нажаловался на нас следственному судье!

Только сейчас К. и в самом деле узнал в них надзирателей Франца и Виллема и заметил, что у третьего в руке розга, которой он собирается их пороть.

– Ну, – начал К., выпучив на них глаза, – вообще-то я не жаловался, я только рассказал, как все вышло у меня на квартире. И вы, чего уж там, вели себя небезупречно.

– Эх, ваша милость, – сказал Виллем. Тем временем Франц пытался спрятаться за ним от третьего. – Знали бы вы, как нам мало платят, не судили бы нас так строго. Мне семью кормить надо, а Франц, тот жениться собирался. Приходится вертеться, одной работой не проживешь, как ни старайся, ну и позарился на ваше тонкое бельишко – так, конечно, нельзя, запрещено это надзирателям, но такова уж традиция, что белье надзирателям достается, так всегда было, уж поверьте мне. Я все понимаю, кому не повезло угодить под арест, тем на такие вещи не наплевать. Но стоит им нажаловаться, и наказания уже не избежать.

– То, что вы сейчас говорите, было мне неизвестно, и я ни в коем случае не требовал для вас наказания, речь шла только о принципе.

– Франц, – Виллем повернулся к другому надзирателю, – я же тебе говорил, что этот господин не требовал для нас наказания. Слыхал – он и ведать не ведал, что нас должны будут наказать.

– Не позволяй им тебя разжалобить, – сказал третий, обращаясь к К. – Наказание и справедливо, и неизбежно.

– Не слушайте его, – сказал Виллем и тут же получил по руке розгой. Он на секунду поднес руку к губам и продолжал: – Нас наказывают только потому, что ты на нас донес. Иначе нам ничего бы не было, даже если бы они все про нас узнали. Разве это справедливо? Мы оба, особенно я, надзиратели с большим опытом – ты и сам подтвердишь, что свою службу мы несли исправно. Мы тоже надеялись на повышение и наверняка стали бы порщиками, как он, ему просто повезло, что на него никто не донес, – такие доносы вообще-то большая редкость. А теперь, хозяин, всему конец, вся карьера насмарку – останется нам только самая паршивая работенка вроде надзора, да к тому же выпорют нас ой как больно.

– Что же, эти розги и правда бьют так больно? – спросил К. и потрогал розгу, которой помахивал перед ним порщик.

– Нам придется раздеться догола, – сказал Виллем.

– Вот как, – сказал К., вглядываясь в открытое, свирепое, загорелое дочерна, как у матроса, лицо порщика. – Нет ли возможности избавить этих двоих от порки?

– Нет, – сказал порщик и смеясь покачал головой. – Раздевайтесь, – приказал он надзирателям и добавил, обращаясь к К.: – Зря ты им так веришь. Они со страху чуток ослабели рассудком. То, что этот вот, – он указал на Виллема, – рассказывал тут про свою будущую карьеру, просто курам на смех. Смотри, какой он жирный – такой жир не сразу и розгой прошибешь. А знаешь, с чего он так разжирел? Завел привычку у всех арестованных завтрак сжирать. Твой разве не слопал? Ну, вот видишь. Так вот, с таким пузом порщиком нипочем не стать, никогда, об этом и думать нечего.

– Есть и такие порщики, – сообщил Виллем, расстегивая ремень.

– Нет, – сказал порщик и так сильно ударил его розгой по шее, что тот весь сжался. – Тебе не подслушивать надо, а раздеваться.

– Я тебе хорошо заплачу, если ты их отпустишь, – сказал К. и вынул кошелек, не глядя на порщика: такие делишки лучше всего обделывать с опущенными глазами.

– Хочешь и на меня донести и мне тоже порку обеспечить? Нет уж.

– Ну подумай сам, – сказал К., – если бы я хотел, чтобы этих двоих наказали, разве бы я пытался их сейчас выкупить? Я мог бы просто закрыть эту дверь, притвориться, что ничего не видел и не слышал, и пойти домой – это, может, было бы и разумней. Но я же так не делаю, значит, кроме шуток хочу, чтобы их отпустили. Если бы я знал или хотя бы предполагал, что им грозит наказание, я бы не назвал их имен. И вообще я не считаю их виноватыми, виновна сама организация, виновны вышестоящие чиновники.

– Так и есть, – закричали надзиратели и тут же получили розгой по уже обнаженным спинам.

– Будь под твоей розгой важный судья, – сказал К., схватившись за розгу, которую порщик хотел было снова поднять, – я бы тебе точно не мешал его охаживать, я бы тебе даже денег заплатил, чтобы ты старался получше для хорошего дела.

– Звучит правдоподобно, – сказал порщик, – но меня не купишь. Моя работа – пороть, я и порю.

Одетый теперь в одни брюки надзиратель Франц, который – возможно, в надежде, что вмешательство К. принесет плоды, – до сих пор вел себя тихо, подполз на коленях к двери, повис на руке у К. и зашептал:

– Не можешь добиться, чтобы нас обоих пощадили, спаси хотя бы меня. Виллем постарше, он не такой чувствительный, да его уже и пороли разок пару лет назад, хоть и не сильно, а у меня пока такого позора не было. К тому же это Виллем меня на все подговорил, он мой наставник и в хорошем, и в плохом. Моя бедная невеста ждет меня у выхода из банка, мне так стыдно, просто кошмар.

И он вытер залитое слезами лицо о пиджак К.

– Все, хватит тянуть, – сказал порщик, взял розгу обеими руками и стегнул Франца. Виллем тем временем забился в угол и с гримасой ужаса на лице тайком подсматривал, не осмеливаясь повернуть голову. Раздался вой, протяжный и монотонный, словно он исходил не из глотки Франца, а из терзаемого кем-то музыкального инструмента. Звуки разнеслись по всему коридору и наверняка были слышны повсюду в здании.

– Перестань орать! – крикнул К. Он не смог удержаться и, неотрывно глядя в ту сторону, откуда должны были прибежать экспедиторы, оттолкнул Франца – не резко, но все же с достаточной силой, чтобы обезумевший надзиратель рухнул на пол, судорожно шаря руками вокруг себя. От порки, однако, это его не избавило – розга находила его и лежачего, и пока он извивался под ударами, она продолжала мерно подниматься и опускаться.

Но вот вдали показался один из экспедиторов, а в нескольких шагах за ним и второй. К. захлопнул дверь, подошел к ближайшему окну и открыл его. Вопли совершенно прекратились. Чтобы экспедиторы не подходили ближе, он крикнул им:

– Это я.

– Добрый вечер, господин старший управляющий, – услышал он в ответ. – Что-то случилось?

– Нет-нет, – ответил К., – это только собака воет во дворе.

Поскольку экспедиторы не тронулись с места, он добавил: – Можете продолжать работу.

Чтобы избежать разговора с экспедиторами, он высунулся в окно. Оглянувшись через некоторое время, он уже не увидел их в коридоре. К., однако, остался у окна: вернуться в чулан он не осмеливался, домой тоже не хотелось. Он смотрел в окно на маленький четырехугольный дворик. Все окна окружающих административных зданий были уже темны, только верхние из них ловили отблески луны. К. напряженно всматривался в темный угол двора, где были составлены одна к другой несколько ручных тележек.

Его мучило, что не удалось помешать порке, но в этом не было его вины: если бы Франц не закричал – ну да, конечно, ему было больно, но в решающие моменты нужно держать себя в руках, – если бы он не закричал, К., весьма вероятно, еще нашел бы способ отговорить порщика. Если все нижестоящие чиновники такой сброд, с чего бы тому, кто выполняет самую жестокую работу, быть исключением? К тому же К. отлично разглядел, как зажглись глаза порщика при виде банкноты: наверняка он так серьезно взялся за порку лишь для того, чтобы выманить взятку побольше. К. не стал бы экономить, ему и в самом деле хотелось освободить надзирателей; раз уж он начал борьбу с разложением суда, очевидно, что нужно зайти и с этой стороны.

Но в то мгновение, когда Франц завыл, все, естественно, было кончено. К. не мог допустить, чтобы экспедиторы и, возможно, еще всякие другие люди сбежались и застали его за торгом с этой компанией в чулане. Такой жертвы никто не мог требовать от К. Будь он к ней готов, было бы, пожалуй, проще самому раздеться и предложить порщику наказать его, а не надзирателей. А порщик такую замену точно не принял бы – она ему ничего не даст, это будет просто грубое нарушение служебных инструкций. К. был уверен, что порщик отверг бы такое предложение, даже если бы оно сопровождалось подкупом. Нарушение было бы вдвое серьезнее из-за того, что, находясь под следствием, К. должен быть неприкосновенен для всех служащих суда. Впрочем, тут могли действовать и какие-то особые инструкции. В любом случае К. ничего не оставалось, как захлопнуть дверь, хотя и это не спасало его от всех возможных опасностей. То, что он под конец толкнул Франца, было достойно сожаления и могло быть оправдано лишь его возбужденным состоянием.