Проходя через переднюю, он оглянулся на закрытую дверь комнаты г-жи Бюрстнер. Но пригласили его не туда, а в столовую, и он распахнул нужную дверь без стука. Это была длинная, но узкая комната с одним окном. В ней едва хватило места, чтобы поставить по обе стороны от входа, под углом к стене, два буфета, а почти все остальное пространство от двери до большого окна занимал длинный обеденный стол, из-за которого к окну было почти не подобраться. Стол был уже накрыт на много персон, поскольку в воскресенье почти все жильцы обедали именно здесь.

Когда К. вошел, г-жа Монтаг двинулась ему навстречу от окна, обходя разделявший их стол. Они молча кивнули друг другу вместо приветствия.

– Не уверена, что вы знаете, кто я такая, – сказала г-жа Монтаг, по обыкновению держа голову неестественно прямо. К. сощурился на нее:

– Конечно, знаю, – сказал он. – Вы ведь уже давно живете у г-жи Грубах.

– Вас, по-моему, не очень заботит, что происходит в пансионе, – сказала г-жа Монтаг.

– Не очень, – сказал К.

– Не хотите ли присесть? – сказала г-жа М. Оба молча выдвинули стулья на ближнем конце стола и уселись друг напротив друга. Г-жа Монтаг, однако, тут же снова встала – она забыла на подоконнике сумочку, и ей пришлось хромать через всю комнату. Слегка покачивая сумочкой, она вернулась и сказала:

– Я хотела только коротко переговорить с вами по поручению моей подруги. Она собиралась сама прийти, но сегодня ей немного нездоровится. Подруга просила передать извинения и просьбу выслушать вместо нее меня. Она и сама сказала бы вам то же самое, что скажу я. Впрочем, думаю, я могу сказать даже больше, поскольку я лицо относительно незаинтересованное.

– Вы так считаете? – спросил К. громче, чем следовало бы, и наклонился вперед.

– Об этом я и хочу сейчас поговорить, – сказала г-жа Монтаг. – Берта такая чувствительная, что даже мне, своей лучшей подруге, в некоторых вещах не готова открыться. Потому я толком не знаю, о чем речь. Но, возможно, в этом и нет никакой необходимости.

– А есть ли о чем говорить? – спросил К., которому надоело, что она не сводит глаз с его губ, как бы взяв под контроль то, что он собирается сказать. – Г-жа Бюрстнер, очевидно, отказывает мне в личной беседе, о которой я ее попросил.

– Выходит, что так, – сказала г-жа Монтаг, – то есть на самом-то деле вовсе не так, вы выразились слишком резко. Вообще-то ни в каких беседах вам не отказано, хотя и согласия не давалось. Просто в некоторых случаях, возможно, беседы не нужны – и тут как раз такой случай. Теперь, после вашего замечания, я могу уже говорить прямо. Вы, если я правильно поняла, попросили мою подругу об общении – письменном или устном. И вот моя подруга, по крайней мере насколько я знаю, осведомлена о предмете этого разговора и по причинам, которые мне неизвестны, убеждена, что если бы этот разговор состоялся, то это никому не принесло бы пользы. Само по себе это известие, может, мне и не следовало бы сообщать вам прямо. Она мне рассказала обо всем этом только вчера и к тому же мимоходом, заметив при этом, что вам и самому этот разговор не очень-то нужен, что вам только по случайности пришла в голову такая мысль и что вы бы сами без лишних объяснений, хотя, может быть, и не так скоро, осознали бессмысленность всего этого. Я ответила, что ради полной ясности, на мой взгляд, было бы правильно, чтобы вы услышали однозначный ответ. Я предложила сама исполнить это поручение, и после некоторых колебаний моя подруга дала согласие. Но я надеюсь, что и вам тоже оказала услугу, – ведь малейшая неопределенность даже в самом незначительном деле ужасно мучительна, и если ее можно так легко устранить, как в этом случае, то это только к лучшему.

– Благодарю вас, – тут же ответил К.

Затем он медленно поднялся, посмотрел на г-жу Монтаг, на стол, в окно – там развиднелось, соседний дом освещало солнце – и пошел к двери. Г-жа Монтаг сделала пару шагов ему вслед, словно не вполне ему доверяла. Перед дверью, однако, обоим пришлось отступить, потому что она открылась и вошел капитан Ланц. К. впервые видел его так близко. Это был высокий мужчина лет сорока с загорелым мясистым лицом. Он слегка поклонился, приветствуя обоих, затем подошел к г-же Монтаг и почтительно поцеловал ей руку. В его движениях ощущалась сноровка, а вежливое обращение с г-жой Монтаг резко контрастировало с тем, как только что обошелся с ней К. Но г-жа Монтаг, казалось, не рассердилась на К.: ему показалось даже, что она хочет представить его капитану. К., однако, не хотел быть представленным: он был не в состоянии мило беседовать ни с г-жой Монтаг, ни с капитаном. То, как он поцеловал ей руку, связало их для К. в группу, пытающуюся под внешне безобидным предлогом и якобы бескорыстно отдалить его от г-жи Бюрстнер.

К. казалось, что он разгадал и эту цель, и то удачное, обоюдоострое средство, которое выбрала для ее достижения г-жа Монтаг. Она преувеличивала значение отношений между г-жой Бюрстнер и К. и особенно преувеличивала важность разговора, о котором он попросил, – но вместе с тем старалась так повернуть дело, будто это как раз он все преувеличивает. Тут она, конечно же, просчиталась – К. ничего преувеличивать не собирался, он-то знал, что г-жа Бюрстнер всего лишь машинисточка и недолго сможет ему противиться. Он намеренно не принимал в расчет то, что узнал о г-же Бюрстнер от г-жи Грубах.

Занятый этими мыслями, он, едва кивнув на прощание, двинулся прочь, намереваясь сразу идти к себе. Но хихиканье г-жи Монтаг, которое он услышал у себя за спиной, в столовой, навело его на мысль устроить обоим – и капитану, и г-же Монтаг – сюрприз. Он огляделся по сторонам, прислушался, не помешает ли ему кто из соседей, – нет, везде тишина, слышны были только разговор из столовой да голос г-жи Грубах из коридора, ведущего в кухню. Ситуация казалась благоприятной, так что К. подошел к двери комнаты г-жи Бюрстнер и тихо постучал. Поскольку за дверью не слышно было ни шороха, он постучал снова – и снова не получил ответа. Спит? Или ей в самом деле нездоровится? Или нарочно не откликается только потому, что знает – никто, кроме К., не может так тихо к ней стучаться? К. решил, что она нарочно не откликается, постучал сильнее – безуспешно – и, наконец, с неприятным чувством, что делает нечто неправильное и бесполезное, отворил дверь.

В комнате никого не было. Ничто здесь не напоминало знакомую К. обстановку. У стены стояли теперь две кровати, одна за другой, три кресла рядом с дверью были завалены одеждой и бельем, дверцы шкафа – распахнуты. Г-жа Бюрстнер, вероятно, ушла, пока г-жа Монтаг уговаривала К. в столовой. К. это не слишком расстроило – он и не ожидал, что ему так легко удастся встретиться с г-жой Бюрстнер, и предпринял эту попытку только назло г-же Монтаг. Тем унизительнее было для него, закрывая дверь, увидеть на пороге столовой г-жу Монтаг и капитана, продолжавших беседу. Возможно, они стояли там с тех пор, как К. открыл дверь; они не показывали вида, что наблюдают за ним, и посматривали на него лишь изредка, словно бы рассеянно глядя по сторонам, как люди часто делают во время разговора. К. вжался в стену и, поспешно удаляясь в свою комнату, чувствовал на себе тяжесть этих взглядов.

Порщик

В один из следующих вечеров К. покидал работу почти последним – только в экспедиции трудились еще два мелких клерка в маленьком круге света от настольной лампы – и, проходя по коридору между своим кабинетом и главной лестницей, услышал стоны за одной из дверей, за которой, как он раньше думал, хоть ни разу и не открывал эту дверь, помещался чулан. К. остановился в удивлении и прислушался, чтобы убедиться, что не ошибся. Несколько секунд было тихо, потом стоны возобновились. Сперва он хотел позвать одного из экспедиторов – возможно, понадобится свидетель, – но потом его охватило такое неудержимое любопытство, что он чуть не сорвал дверь с петель. За дверью оказался, как он и предполагал, чулан. За порогом валялись негодные старые бланки, перевернутые глиняные бутылки из-под чернил. В каморке, однако, находились три мужчины, согнувшихся, чтобы не биться головами о низкий потолок. Свет давала прикрепленная к полке свеча.