– Само собой, – сказала женщина. – О нем-то я первым делом и подумала, когда предлагала вам помощь. Я не знала, что он всего лишь низший служащий, но раз вы так говорите, наверное, так оно и есть. И все равно я думаю, что отчеты, которые он отправляет наверх, все же имеют какой-то вес. А отчетов он пишет множество. Вы говорите, чиновники ленивые, но на самом деле не все: этот следственный судья – вот он как раз пишет особенно много. В прошлое воскресенье заседали до вечера. Все уже разошлись, а судья остался в зале, мне пришлось ему принести лампу – у меня только маленькая, кухонная, но ему и такой хватило, и он тут же принялся писать. А тут и муж пришел, у него в то воскресенье был выходной, – мы принесли мебель, обставили опять комнату, потом зашли в гости соседи, мы поболтали при свечке, про судью совсем забыли и пошли спать. А потом вдруг – совсем уж поздней ночью, кажется, – просыпаюсь, а у кровати судья стоит и лампу рукой прикрывает, чтобы на мужа свет не падал – но это он зря, сон у мужа такой, что его никаким светом не разбудишь. Я так перепугалась, что чуть не закричала, но судья был так мил – приложил палец к губам и сказал шепотом, что допоздна писал, что возвращает мне лампу и что никогда не забудет миг, когда увидел меня спящей. Я все это к тому говорю, что судья пишет очень много отчетов, особенно о вас, ведь на воскресном заседании важнее вашего допроса, считайте, ничего и не было. Такие длинные отчеты не могут ведь совсем не иметь веса. К тому же по этому случаю видно, что судья мной интересуется, и как раз сейчас, по первости – он ведь, похоже, только-только меня заметил, – я могу на него сильнее всего влиять. А что я ему небезразлична, я и по другим признакам вижу. Вчера он мне через студента, который у него работает и которому он очень доверяет, прислал в подарок шелковые чулки, якобы за то, что я убираю зал заседаний, но это только предлог, ведь уборка моя обязанность и за нее мужу доплачивают. А чулки красивые, сами посмотрите. – Она вытянула ноги, подняла юбку до колен и сама засмотрелась на чулки. – Красивые, только тонкие слишком, для меня не годятся.

Вдруг она остановилась, положила свою ладонь на руку К., словно хотела его успокоить, и прошептала:

– Тише, Бертольд на нас смотрит, при нем надо осторожней!

К. медленно поднял глаза. В дверях зала заседаний стоял молодой человек, низкорослый, с кривоватыми ногами и редкой рыжеватой бородкой, которую он непрерывно поглаживал, стараясь придать себе важный вид. К. смотрел на него с любопытством – ведь это был студент таинственной юриспруденции, в каком-то смысле живое ее воплощение, и ему, вероятно, было уготовано большое чиновничье будущее. Студента же, напротив, К. совершенно не интересовал, он лишь поманил женщину пальцем, которым только что чесал бороду, и подошел к окну. Женщина наклонилась к К. и прошептала:

– Не сердитесь на меня, очень прошу вас, и не думайте обо мне плохо – мне придется к нему подойти. Какой же он мерзкий, посмотрите только на его кривые ноги. Но я скоро вернусь и тогда пойду с вами, если возьмете меня с собой, – пойду, куда захотите, и делайте со мной, что захотите, и чем дольше я сюда не вернусь, тем лучше, – вот бы не возвращаться никогда!

Погладив еще раз К. по руке, она вскочила и побежала к окну. К. невольно потянулся за ее рукой, но схватил пустоту. Она и вправду пыталась его соблазнить, и даже по здравом размышлении он не находил причин сопротивляться этому соблазну. Мимолетное подозрение, что женщина подослана судом и заманивает его в ловушку, он легко отбросил. В какую еще ловушку? Разве он недостаточно свободен, чтобы разнести в клочья весь этот суд или хотя бы свое собственное дело? Не слишком ли мало он в себя верит? Да и ее предложение помочь звучало искренне и было, возможно, не лишено полезности. К тому же, вероятно, нет лучшего способа отомстить следственному судье и его присным, чем отнять у них эту женщину и оставить ее себе. Однажды поздней ночью, попотев над лживыми отчетами по делу К., судья ведь может и не обнаружить ее в постели. Постель окажется пуста, потому что эта женщина будет принадлежать К. – вот эта женщина у окна, это теплое, пышное, гибкое тело в темном платье из грубой тяжелой материи будет полностью принадлежать ему одному.

Теперь, когда К. отверг таким образом все доводы против женщины, тихий разговор у окна казался ему слишком долгим. Он постучал по помосту костяшками пальцев, а потом и кулаком. Студент кинул на него быстрый взгляд через плечо женщины, но не стал отвлекаться, а придвинулся к ней поплотнее и обнял ее за талию. Она низко опустила голову, словно внимательно его слушая. Когда она наклонилась, студент громко чмокнул ее в шею и продолжал говорить. В этом К. увидел подтверждение тех посягательств с его стороны, на которые жаловалась женщина. Он встал и прошелся взад-вперед по комнате. То и дело косясь на студента, он обдумывал, как побыстрее от него избавиться, и потому не без удовлетворения услышал замечание студента, явно раздосадованного его мельканием и все более громким топаньем:

– Если вам не терпится, можете идти. Могли бы уйти и раньше, никто бы вас не хватился. Собственно, еще когда я вошел, вам следовало удалиться, и побыстрее.

Это была не простая вспышка гнева – в словах студента звучало сознание превосходства будущего судебного чиновника перед лишенным поддержки обвиняемым. К. остановился совсем близко от студента и сказал с улыбкой:

– Мне не терпится, это правда, но вы легко можете облегчить мое нетерпение, покинув нас. Впрочем, если вы пришли сюда заниматься – я слышал, что вы студент, – я с удовольствием освобожу вам место и уйду с этой женщиной. Вам, кстати, предстоит еще много учиться, чтобы сделаться судьей. Я не очень хорошо знаком с вашим судебным процессом, но, думаю, он не сводится к грубостям, которые вы уже неплохо научились говорить без малейшего стеснения.

– Зря оставили его разгуливать на воле, – сказал студент, будто объясняя женщине обидные слова К. – Промашка вышла. Я уже говорил об этом следственному судье. Надо было хотя бы посадить его под домашний арест между допросами. Судью иногда не поймешь.

К. хотел было взять за руку женщину, которая недвусмысленно, хоть и робко, пыталась подобраться к нему поближе, но тут до него дошел смысл сказанного студентом. У этого честолюбивого болтуна, наверное, можно было выведать надежную информацию об обвинении, выдвинутом против К. С этими сведениями он мог бы, к ужасу инициаторов разбирательства, одним взмахом руки немедленно положить всему конец.

– Пустая болтовня, – сказал К. и протянул руку женщине. – Идемте.

– Ах вот как, – сказал студент. – Ну уж нет, вам ее не видать, она наша. – Он с неожиданной силой подхватил женщину одной рукой и, не сводя с нее ласкового взгляда, потащил к двери. Невозможно было не заметить, что он побаивается К., но ему хватало наглости дразниться, свободной рукой поглаживая и стискивая руку женщины. К. сделал несколько шагов ему вслед, готовый схватить его и, если понадобится, придушить, но тут женщина сказала:

– Бесполезно, следственный судья приказал меня забрать, мне нельзя с вами, этот гаденыш, – с этими словами она провела рукой по лицу студента, – этот гаденыш мне не позволит.

– А вы и не хотите, чтобы вас освободили, – крикнул К., хватая студента за плечо, и тот лязгнул зубами, пытаясь укусить его за руку.

– Нет, – воскликнула женщина, отбиваясь от К. обеими руками. – Нет, нет, только не это, вот еще выдумали! Тут мне и конец! Оставьте же его, прошу вас, оставьте. Он лишь выполняет приказ следственного судьи, несет меня к нему.

– В таком случае пусть убирается, да и вас я больше видеть не хочу, – сказал К. в гневе и разочаровании и толкнул студента в спину.

Тот споткнулся, но тут же – от радости, что не упал, – даже подпрыгнул со своим грузом. К. пошел за ними, чувствуя, что противники нанесли ему первое бесспорное поражение. Впрочем, это, конечно, не было поводом для опасений: проиграл он лишь потому, что сам ввязался в бой. Если бы он остался дома и продолжал вести привычный образ жизни, то имел бы перед любым из этих людей тысячекратное преимущество, мог бы любого из них убрать с дороги одним пинком. Он представил себе уморительную сцену – как этот жалкий студентишка, со своими кривыми ногами и бороденкой, стоит на коленях перед кроватью Эльзы и умоляет ее сжалиться над ним. К. было так приятно это воображать, что он решил при первой же возможности как-нибудь взять студента с собой к Эльзе.