Наверное, я все же в конце концов ненадолго заснул, потому что когда дернулся от толчка, то почувствовал себя еще более разбитым, чем до того. Я снова потянулся к газете и развернул ее.
На второй странице следовало короткое сообщение: «Джек Фейвел, совладелец салона по продаже машин в Мэйфер, – читал я, – рано утром попал в аварию. Это произошло на печально знаменитом месте – закрытом повороте между Беркширом и деревенькой под названием Хамптон-Феррар. «Бентли» врезался в стену и тотчас вспыхнул. Два очевидца, которые пасли лошадей, заявили, что машина мчалась на большой скорости и не смогла вписаться в крутой поворот. Фейвел мертв. Полиция ведет расследование».
Поезд дернулся, колеса заскрежетали, но потом, набрав скорость, снова застучали в прежнем ритме. А на меня накатило чувство горечи и вины одновременно. Вынув из кармана кольцо, я долго вглядывался в него. Смерть окрасила наш разговор с Фейвелом в новые оттенки. Вслушиваясь заново в его описания Гринвейза, я увидел Ребекку верхом на лошади.
Случайностью ли оказалась его смерть? Или ему захотелось повторить с зеркальной точностью смерть Максима де Уинтера? И когда два этих человека мчались по дороге, чего они добивались: пытались догнать Ребекку или скрыться от нее? О чем думал и что переживал Фейвел в те часы, когда расстался со мной, и до того, как сел за руль? Скорбел или продолжал пить, чтобы удержать демонов подсознания? Судя по всему, он переживал гораздо сильнее, чем мне казалось, его отчаяние было намного глубже. И мне следовало бы слушать его внимательнее, смотреть на него более пристально, ловить все оттенки выражения на его лице. Теперь кольцо Ребекки осталось у меня – кольцо, которое, как он заявил, приносит несчастье. А я вспоминал тот момент, когда сам видел это кольцо у нее на руке. Ее бездонные глаза смотрели на меня. «Ты живешь здесь?» – «Где, в церкви? Нет. Пока еще нет»…
Плотный сумрак пронизали огоньки на горизонте, мое отражение прижалось ко мне носом к носу. Вскоре после полуночи поезд со скрежетом начал тормозить. А в половине первого мы подъехали к станции. Дежурил один таксист, и он довез меня до дома.
Прежде чем открыть дверь, я несколько минут постоял на ступеньках. Ночь стояла безлунная, черные волны медленно облизывали прибрежную гальку. Ветер усиливался, и начинал накрапывать дождь. Темная полоса леса Мэндерли сливалась с морем, но я все равно смотрел в ту сторону, словно надеялся что-то разглядеть.
Призраки, целый день не отступавшие от меня ни на шаг, уверенно прошли следом за мной в дом, расселись каждый в своем углу и ждали, когда же я снова выну кольцо Ребекки. Бриллианты отразили свет зажженной лампы, и я вдруг поймал себя на мысли: действительно ли это кольцо приносит несчастье? И тотчас же попытался переубедить себя: смешно верить в подобные глупости, как смешно верить в призраков. Ветер за окном шумно вздохнул и толкнул калитку. Задвижка задребезжала.
Завтра я продолжу свои изыскания, но уже без помощи Фейвела и без неуловимой Дэнверс. Пока я не мог представить, в каком направлении мне теперь двигаться, где искать новые, неизвестные еще мне свидетельства. В конце концов, я не мог надолго прерывать свою текущую работу. А ту, за которую взялся здесь, я завершил две недели назад. Оставалось доделать кое-какие мелочи, с которыми я успею справиться завтра. Значит, теперь у меня появится больше времени на то, что, в сущности, и привело меня в эти края. Но это вовсе не означало, что я собираюсь навсегда связать себя с Керритом. Придет минута, когда мне придется сознаться самому себе, что пора оставить все как есть; что темные воды прошлого поглотили Ребекку и мне не удастся донырнуть до того места, где она исчезла.
И вдруг среди монотонного шума волн, порывов ветра и дробных ударов капель дождя о крышу я различил посторонний звук – звук шагов по дорожке перед домом, лязг задвижки на калитке и скрип, словно ее резко распахнули. Я выключил свет и подождал, когда мои глаза привыкнут к темноте, а потом осторожно вышел на крыльцо. Корабль, освещенный огнями, двигался на горизонте, а море вздыхало, подкатывая к берегу, а потом с шуршанием увлекало за собой гальку.
И в одном ритме с прибоем калитка то открывалась, то захлопывалась снова. Наверное, сильный порыв ветра сорвал задвижку. Правда, прежде такого не случалось. Подойдя к ней, я снова закрыл ее и проверил, крепко ли она держится, а потом бросил взгляд на берег.
Смутная фигура скользнула между скал. Сердце мое замерло, словно страх сжал его в кулак. И в голове пронеслась мысль: она вернулась за своим кольцом.
Но уже через секунду я вполне овладел собой: это всего лишь игра света и тьмы, тумана, дождя и ветра. И вернулся в дом.
20
19 апреля, среда. Позвонил Элли – успел застать ее до того, как она уехала с отцом в больницу, – и отправился в библиотеку. Я так ждал этого разговора с ней, но он оказался очень коротким и не принес такого же радостного облегчения, как вчерашний. Голос Элли звучал несколько натянуто, когда она объясняла, что ей надо еще успеть помочь отцу собраться, а он нервничает, поскольку не любит больницы. Его можно понять.
Дождь не унимается, небо затянули тучи, и сильный ветер пронизывает коттедж насквозь. До сих пор спокойное море вспенилось, громадные валы набрасываются на скалы, пытаясь сокрушить их. Тропинка, по которой скрылась привидевшаяся мне смутная фигура, исчезла под водой.
Джереми Боудинник – архивист, кругленький, доброжелательный, убежденный холостяк, с которым я сотрудничал эти полгода, как обычно, подвез меня – он живет неподалеку от сестер Бриггс и работает с местными архивными документами около сорока лет. Обычно он пребывал в хорошем настроении, но этим утром выглядел несколько пасмурным.
– Печальный день, Теренс, – сказал он, когда я сел рядом с ним. – Очень печальный. Я буду скучать, в библиотеке без тебя станет намного скучнее. Ты проделал огромную работу по разборке документов де Уинтеров. Если бы члены совета хотя бы попытались раздобыть деньги для оплаты постоянного сотрудника, но они, конечно же, и мизинцем ради этого не шевельнут. Они не понимают, какое огромное значение имеют местные сведения для понимания общего хода исторического процесса. Они урезали наш бюджет так, что дальше некуда, разве только рубашку с меня не сняли…
Знакомый мотив. Долгие годы Боудинник вел героическую борьбу с местными членами совета. Чаще всего он терпел поражение, но случалось, и одерживал небольшие победы на каком-то отдельном участке фронта. То, что меня приняли на полгода, он считал своей заслуженной победой.
А я считал, что эту единицу утвердили только для того, чтобы оформить и привести в порядок бумаги де Уинтеров в качестве подарка наследникам. И небескорыстного подарка: они надеялись, что те оценят усилия и найдут способ их отблагодарить. Он согласился со мной.
Так что договор со мной подписали только потому, что готовилась выставка архивных материалов на тему «История местной промышленности по добыче олова и каолина». И на расходы по этой тематике не скупились.
Боудинник тут же начал строить планы об организации следующей эффектной выставки: «История перевозки контрабандных товаров», и я было поверил, что ему удастся продлить договор о штатной единице. Но чиновники при совете поняли его маневр и устояли перед его натиском. Таким образом, срок моего договора истекал через две недели, но Боудинник никак не мог смириться с этим обстоятельством и всю дорогу клеймил тупоголовых клерков.
Как только мы вошли в библиотеку, он переключился на более насущные вопросы: на что я собираюсь дальше жить? Боудиннак снял очки и принялся усердно протирать их – признак сильнейшего волнения. Глядя на меня близорукими глазами, он признался, что слышал стороной, будто я собираюсь купить домик, который арендовал на это время.
Интересно, кто пустил этот слух? Марджори Лейн? Сестры Бриггс? Полковник Джулиан? Пекарь, аптекарь или слесарь? Или их тети, дяди и племянницы? Да кто угодно! Все, кто жил в Керрите и творил его историю. Все, кто знал, где сосед потерял иголку и чья кошка ходит по крыше, кто всегда наперед угадывает, чем все закончится, и удивляется, почему никто вовремя не прислушался к его предсказаниям.