— Андрей? - тревожно позвала Настя. - Что случилось?

Я поднял на неё глаза, и, должно быть, выражение моего лица сказало само за себя. Её улыбка мгновенно исчезла, сменившись испугом.

— Она не ответила, - мои губы едва повиновались мне. - Сбросила.

Я снова набрал номер. Снова гудки.

Один. Два...

На этот раз трубку подняли почти мгновенно. Но голос, который я услышал, заставил мою кровь превратиться в лёд. Это был невстревоженный голос Аннушки и несонное бормотание одного из мальчишек.

Это был низкий, спокойный, нарочито вежливый мужской баритон, который я слышал лишь однажды - в клинической детской больнице.

— Андрей Игнатьевич, - произнёс он, и в его голосе звучала лёгкая, почти насмешливая улыбка. – Наконец-то вы на связи. Мы вас заждались.

Я замер, сжимая телефон так, что треснул корпус. Весь мир сузился до этого спокойного, ядовитого голоса в трубке.

— Игнатенко, – мои губы едва шевельнулись. – Если ты тронешь хоть волос с их головы...

— Андрей Игнатьевич, какие страсти, – перебил он с притворным ужасом. – Мы люди цивилизованные. Я просто воспользовался вашим отсутствием, чтобы... хм… провести небольшую профилактическую беседу. С вашей очаровательной помощницей. И убедиться, что жильё соответствует всем нормам перед завтрашним визитом опеки. Всё для вашего же блага.

В трубке послышался испуганный всхлип Аннушки, а следом…

— Папочка? – это был тоненький, сонный голосок Тёмы. – Тут дядя... Он говолит, мы неплавильно живём...

У меня сердце оборвалось. Они не просто напугали Аннушку. Они разбудили и говорят с моим сыном.

— Передай трубку Анне, – у меня вырвалось, голос сорвался на хриплый шёпот.

— Конечно, – послушно сказал Игнатенко. Шорох, и я услышал прерывистое дыхание Аннушки.

— Андрей Игнатьевич... простите... они вошли, сказались из опеки... я не могла...

— Всё в порядке, Анна. Ничего не бойся. Они уходят. Правда, Игнатенко? – я впился взглядом в Настю, которая, поняв всё без слов, уже набирала номер брата.

— Мы уже на выходе, – сладко произнёс Игнатенко, снова взяв трубку. – Миссия выполнена. Осмотр проведён. Протокол составим завтра. Спите спокойно, Андрей Игнатьевич. И... постарайтесь никуда больше не убегать. Дом это самое безопасное место для отца. Особенно когда в нём дети.

Связь прервалась.

Я стоял, глядя в пустоту, по спине ползли ледяные мурашки. Это была не угроза. Это была демонстрация. Он показал, что может прийти в мой дом, когда захочет. Напугать моих детей. Унизить моего сотрудника. И остаться абсолютно безнаказанным.

— Костя уже выезжает к тебе, – тихо сказала Настя, кладя руку мне на запястье, чувствуя мою дрожь. – Он будет там через десять минут.

Я резко кивнул, заставляя мозг работать, отбрасывая ярость и страх.

— Хорошо. Отлично, – прошипел я. – Значит, война. Он хочет меня вымотать. Сломать морально перед судом. Сделать нервным и неадекватным в глазах опеки.

— Андрей...

— Нет, Насть, ты послушай, – я повернулся к ней, и в голове складывался чёткий, холодный план. – Он думает, что я побегу домой, как испуганный заяц. Брошу всё и буду сидеть у детской кровати с ружьём. Но это тупик. Это именно то, чего он ждёт.

— Что ты предлагаешь?

— Разделение сил. Костя и Аннушка – это «охранный периметр». Они остаются с детьми. Никто не сможет к ним подойти. А я... – я выдохнул, и в голосе появилась сталь. – А я продолжаю действовать. Прямо сейчас. Если он отвлёк меня этим звонком, значит, я на правильном пути и ему нужно, чтобы я засуетился вокруг дома.

Я снова поднял телефон и одним касанием набрал номер Марата, моего юриста. Тот ответил почти мгновенно, несмотря на глубокую ночь.

— Марат, слушай, нет времени на объяснения. У нас ЧП. Игнатенко только что устроил показательный визит к моим детям. Завтра к началу судебного заседания мне понадобятся два документа. Первый — ходатайство о запрете Игнатенко и его людям приближаться к моему дому и детям на расстояние километра. Второе – встречный иск с требованием лишить Машу родительских прав на основании того, что её сожитель представляет прямую угрозу жизни и здоровью детей. Основание – сегодняшний ночной визит. Свидетели – Анна и, если получится, сами дети. Судья должен увидеть это первым делом с утра.

— Понял, – голос Марата стал резким и деловым. – Будут. Всё сделаю.

Я положил трубку и посмотрел на Настю.

— Веди меня к Пономарёву, к этому упрямому хирургу.

— Сейчас? Ночью? Но я… не знаю, работает ли он сегодня?

— Насть, нужно узнать и как можно скорее. Понимаешь?

— Кажется, да, - кивнула девушка и начала искать в телефоне какой-то номер.

— Пока Игнатенко думает, что я мечусь между домом и работой, мы нанесём удар там, где его не ждут. Костя сказал, он что-то знает. Значит, он наша слабость. И наша дверь к тому, кто стоит за всем этим.

Настя секунду смотрела на меня, а потом решительно кивнула.

— Хорошо.

Она быстро кому-то позвонила и узнала, что у Пономарева сегодня ночная смена.

Пока я натягивал куртку, я отправил Косте смс:

«Дом твой. Держи их в безопасности. Я бью по другой цели. На связи».

Ответ пришёл почти мгновенно: «Понял. Ни одна муха не пролетит. Бей сильно».

Мы с Настей вышли из дома и сели в машину, и прежде чем завести мотор, я взял девушку за руку и посмотрел в глаза.

– Пока не поздно, ты можешь выйти из машины и отправиться домой спать. Я не обижусь…

– Андрей, ты что? - возмутилась Настя и закусила губу. Такая милая и нежная, но очень упертая. – Думаешь, я тебя брошу? Сейчас? Мне Степка и Тема стали как родные.

– Спасибо за эти слова, они так много для меня значат, – я сжал ее ладонь и нежно коснулся губами ее тонких пальцев. – Очень много, ты даже представить не можешь.

– Кажется, могу, – улыбнулась Настя и придвинулась ко мне максимально близко, а затем выдохнула и поцеловала меня. В губы. Сказать, что я ошалел, — ничего не сказать. У меня сорвало башню напрочь, и я окончательно понял, что полюбил. Снова. Сильно. И кажется… навсегда.

Она целовала меня. Я целовал ее. И в тот момент это казалось самым прекрасным, что могло быть.

Я углубил поцелуй, отвечая ей всей накопившейся болью, страхом и благодарностью. В мире, где всё рушилось, её губы были единственной реальностью. Мы сидели в холодной машине, в кромешной тьме ночи, а, казалось, будто нас окутало тёплое, спасительное солнце.

Когда мы, наконец, разомкнули губы, я, не отпуская её лица, прошептал, касаясь её лба своим:

— Тогда поехали. Вместе.

Дорога до больницы пролетела в новом, странном состоянии. Адреналин никуда не делся, но теперь он был смешан с чем-то светлым и твёрдым. Я сжимал её руку на рычаге КПП, и это простое прикосновение придавало мне сил больше, чем любая бравада.

Больница ночью встретила нас звенящей, пугающей тишиной. Яркий свет люминесцентных ламп отбрасывал резкие тени, превращая знакомые коридоры в лабиринт из страха и чужих тайн. Каждый наш шаг гулко отдавался в пустоте, и мне казалось, что за нами следят из-за каждого угла.

Мы нашли ординаторскую, в которой должен был быть Пономарёв. Дверь была приоткрыта. Хирург сидел за столом, сгорбившись над какими-то бумагами, но по его застывшей позе было видно – он не работал, а просто прятался от собственных мыслей. Увидев нас, он вздрогнул так, будто мы были не людьми, а призраками.

— Настя? – его голос дрогнул. – Что вы… что вам нужно в такой час?

— Правда, Виктор Сергеевич, – тихо, но неумолимо сказала Настя, закрывая за нами дверь. – Нам нужна правда.

Я сделал шаг вперёд. Кабинет вдруг стал тесным, воздух – густым и спёртым.

— Игнатенко сегодня ночью был у моих детей, – начал я, и голос мой звучал низко и опасно. – Он напугал моего трёхлетнего сына. Он думает, что может безнаказанно ломать жизни. И я знаю, что вы часть этой долбанной машин, которой самое место на свалке.