Зал оказался переполнен. Галереи для зрителей забиты до отказа — бояре в парадных костюмах с гербами родов, купцы в дорогих сюртуках, офицеры в форме, простолюдины в скромной одежде. Все хотели увидеть, как падёт тот, кто отправил сотни людей на смерть ради собственной власти.

Я занял место в центре судейской коллегии за высоким столом из тёмного дуба. По обе стороны от меня расположились двое опытных судей — седовласый Иволгин Степан Матвеевич, которому было за семьдесят, и жилистая брюнетка средних лет Карташова Антонина Олеговна. Оба служили правосудию ещё при князе Веретинском, пережили правление Сабурова и теперь получили шанс восстановить справедливость.

Аристократов может судить только князь. Поэтому я здесь — как председатель коллегии, как тот, кто вынесет вердикт. Но вести процесс, зачитывать обвинения, допрашивать свидетелей будут Иволгин и Карташова. Я лишь наблюдаю, слушаю и решаю.

Сабурова ввели через боковую дверь. Михаил Фёдорович выглядел, как размазанный по обочине жук. Некогда элегантный церемониймейстер превратился в сгорбленного человека с тусклым взглядом. Седина проступила на висках, под глазами залегли тёмные круги, руки дрожали. Восемь месяцев назад этот человек руководил моей несостоявшейся казнью. Теперь он сидел на скамье подсудимых в потёртом сером костюме, лишённый титулов, власти и достоинства.

Рядом с узурпатором устроился назначенный ему княжеством адвокат — молодой мужчина лет тридцати с нервным взглядом. Фамилия Елисеев, если я правильно запомнил. Он листал папку с документами, и по его лицу было видно — он понимает безнадёжность своей работы. Однако закон требовал, чтобы у каждого обвиняемого был адвокат. Даже у предателя.

Иволгин постучал молотком по столу. Гул в зале стих.

— Объявляется открытое судебное заседание, — произнёс старик, и голос его прозвучал на удивление твёрдо. — Слушается дело номер семьсот тридцать восемь дробь десять ноль два. Обвиняемый — граф Михаил Фёдорович Сабуров, бывший церемониймейстер княжеского двора, принявший власть после гибели князя Веретинского.

Карташова открыла папку и начала зачитывать обвинения.

— Пункт первый. Убийство князя Веретинского Аристарха Никифоровича с последующим сокрытием следов преступления. Фабрикация официальной версии о самовозгорании князя. Незаконный захват власти.

Зал взорвался приглушённым гулом. Кто-то ахнул, кто-то начал перешёптываться с соседями. Я наблюдал за реакцией. Бояре в первых рядах переглядывались — многие из них подозревали правду, но слышать её вслух на открытом суде означало конец любых иллюзий.

Сабуров сидел неподвижно, опустив голову. Не отрицал, не протестовал. Просто сидел.

Карташова продолжила:

— Пункт второй. Сокрытие особо тяжкого преступления — теракта в Сергиевом Посаде. Во время Гона Бездушных была взорвана крепостная стена города, что привело к гибели десятков мирных жителей. Обвиняемому вменяется: сокрытие преступления через активные действия по уничтожению улик, фальсификация документов и подделка докладов, препятствование правосудию через попытки помешать расследованию, злоупотребление должностным положением через использование полномочий князя для сокрытия диверсии.

На этот раз зал замер. Тишина стала гулкой, давящей. Я видел, как побелели лица купцов в средних рядах. Использование Бездушных против людского поселения — преступление против человечества по меркам Содружества. Хуже не бывает.

Женщина в третьем ряду всхлипнула. Рядом с ней мужчина сжал кулаки. Кто-то из зрителей выкрикнул проклятие в адрес узурпатора. Иволгин снова постучал молотком, призывая к порядку.

Елисеев, адвокат, судорожно записывал что-то в блокноте. Руки его тряслись.

Карташова перевернула страницу.

— Пункт третий. Сотрудничество с организованной преступной группировкой. Обвиняемый вступил в сговор с наркокартелем Юсуфова Хасана Рашидовича по прозвищу «Волкодав», действовавшего на территории Восточного Каганата. Совместно с преступной группировкой обвиняемый организовал попытку теракта в городе Астрахани, который должен был привести к массовому убийству мирных жителей через взрыв баржи, начинённой хлором, аммиаком и другими химикатами. Целью теракта была дискредитация тогда ещё маркграфа Платонова Прохора Игнатьевича как террориста. Расчётное число жертв — более пятисот человек.

Зал взорвался. Крики возмущения, проклятия, требования немедленной казни. Иволгин колотил молотком по столу, но шум не утихал. Карташова ждала, сложив руки на папке. Я сидел неподвижно, наблюдая за Сабуровым.

Узурпатор поднял голову. В его глазах не было раскаяния. Только страх. Он знал, что проиграл. Знал, что конец близок.

Постепенно шум стих. Карташова продолжила:

— Пункт четвёртый. Нападение на территорию союзного княжества. Марка Угрюм на момент нападения являлась частью Сергиево-Посадского княжества, с которым Владимирское княжество находилось в состоянии мира. Обвиняемый отправил воинский контингент численностью около тысячи человек для захвата чужой территории, что привело к гибели сотен подданных Владимира. Данное действие квалифицируется как военное преступление и государственная измена.

Офицеры в форме, сидевшие ближе к выходу, зашумели. Кто-то из них потерял товарищей в той бойне. Кто-то — родственников. Я помнил ту битву. Помнил, как сотни бойцов шли в атаку под моими заклинаниями. Помнил лица тех, кого убил.

Не испытывал радости. Не испытывал торжества. Просто делал то, что должен был сделать.

Дочитав, Иволгин кивнул и жестом пригласил первого свидетеля.

— Вызывается свидетель обвинения Горшков Алексей Петрович, патологоанатом городского морга.

Из боковой двери вышел мужчина лет пятидесяти в буром твидовом пиджаке с заплатками на локтях. Худой, сутулый, с залысинами и нервным тиком в уголке глаза. Он прошёл к трибуне для свидетелей, положил дрожащие руки на перила и замер, избегая смотреть в сторону Сабурова.

От стола обвинения поднялась женщина лет сорока в строгом чёрном костюме с юбкой. Прокурор Вера Константиновна Зотова — так представили её в начале заседания. Жёсткие черты лица, собранные в тугой узел волосы, пронзительный взгляд. Она подошла к трибуне свидетеля и начала допрос.

— Свидетель, вы проводили вскрытие тела князя Веретинского?

— Да, — хрипло ответил Горшков.

— И каковы были ваши выводы?

Патологоанатом облизнул губы. Пауза затянулась. Наконец он заговорил, глядя в пол:

— В официальном заключении я указал, что причиной смерти стало самовозгорание вследствие потери контроля над огненным Талантом.

— А какова была истинная причина смерти?

Горшков сглотнул. Его руки сжали перила сильнее.

— Колотая рана в области подбородка с проникновением в основание черепа и повреждением продолговатого мозга, — произнёс он тихо, но отчётливо. — Смерть наступила почти мгновенно.

Зал взорвался шёпотом. Бояре в первых рядах наклонились друг к другу, обмениваясь возбуждёнными репликами. Купцы в средних рядах вытянули шеи, пытаясь лучше рассмотреть свидетеля.

— Почему же вы указали в заключении ложную информацию? — продолжила Зотова.

Горшков поднял глаза. В них читалась смесь страха и облегчения.

— На меня оказывалось давление. Граф Сабуров лично посетил морг через два часа после доставки тела. Он… он сказал, что моя семья будет в безопасности, только если я напишу нужное заключение. У меня жена и двое детей. Я… я не смог рисковать ими.

— Имелись ли иные улики, указывающие на убийство?

— Да. Первое, следы преступления были сокрыты через обжигание тела магией огня, которое произошло уже после смерти. Второе, при исследовании раневого канала я обнаружил мельчайшие частицы аркалия в мягких тканях. Это указывает на то, что орудием убийства выступал клинок из аркалия. Судя по длине колотого канала — около пятнадцати сантиметров — это был кинжал или короткий нож.

Адвокат Елисеев вскочил с места.

— Возражаю! Свидетель находился под давлением и боялся за свою семью. Его показания недостоверны, так как он уже один раз солгал под принуждением. Кто может гарантировать, что сейчас он не лжёт снова?