© Андрей Белянин, текст, иллюстрации, 2025

© Олег Бабкин: дизайн обложки и форзацев, 2025

© ООО «Феникс», 2025

© В оформлении книги использованы иллюстрации по лицензии Shutterstock Al Generation / Shutterstock / Fotodom.ru, 2025

…Магистр лежал на боку, придавленный телом убитой лошади. Из раны на бедре хлестала кровь. Если задета артерия, он проживет не больше пяти-шести минут. Его отряд был разгромлен. Русские варвары, коих казалось вчетверо меньше, чем блистательных рыцарей с нанятыми мечниками, позорно бежали, но неожиданно в лесной горловине они вдруг развернулись и…

Длинные копья встретили вязнущую в снегу тяжелую конницу, а сзади, словно из-под земли, вырвался второй русский отряд. Они ударили молча, в спину, без дикарских криков «ура», и, когда до Братьев Ордена дошло, что происходит, пехоту кнехтов вырубили всю. Поход, начинавшийся так удачно, захлебывался кровью…

– Вот он, вот, гляди, Михайла Иванович!

К магистру подъехали два всадника в русских кольчугах и островерхих шлемах. Более молодой, с едва пробивающейся бородкой, в железных рукавицах, с изображением на щите конного рыцаря с мечом – знак рода Гедеминов, – неожиданно широко улыбнулся:

– Живого взяли?

Сопровождающий воин, весь седой, спрыгнув с коня, подошел к магистру и отрицательно помотал головой:

– Отходит он, княже. Глянь, сколь руда[1] так и хлещет…

Молодой также покинул седло и, быстро подойдя поближе, на хорошем немецком спросил у умирающего старика его имя. Тот не видел причины скрывать. Как и оправдываться за все, что Братья творили в селах и городищах. В конце концов, общеизвестно, что язычники понимают только язык огня и стали, а Господь давно сделал свой выбор в пользу Ордена…

– Говорил же вашим псам: не ходите сюда, не надо, – молодой князь покачал головой. – Здесь в плен не берут и за выкуп не отпускают. Ни кнехта, ни рыцаря, ни самого магистра! Земли у нас на всех хватит.

– Так… ведут себя звери…

– Уж мы-то зверья насмотрелись. И ныне для вас закон один: не ходи с мечом на Русь, а пришел – не жалуйся!

– Я… умираю. Прими мою последнюю волю, наклонись…

– У тебя здесь нет воли. – Правой рукой в железной рукавице князь вовремя отбил коварный удар кинжала.

Эта попытка отняла последние силы магистра. Уже возвращаясь к своему коню, Михаил Иванович краем уха услышал тихие слова, срывающиеся с пузырящихся кровью губ старика. Это было древнее проклятие на латыни…

…Сегодня я буду обо всем рассказывать сам, а вы запоминайте или записывайте. Все равно лучше меня никто мою жизнь не знает. И, пся крев[2], поскольку родился я в имении Стара-Весь Люблинской губернии славной Польши в составе Российской империи, то иноземные языки (французский, немецкий, итальянский и, само собой, польский) знал куда как лучше природного русского.

Отец мой, отставной штабс-капитан, был человеком строгим и не чуждым воинского тщеславия, поэтому ранее основное время отдавал службе России. Тем не менее, невзирая на иконостас самых высоких орденов и наград, являлся он, по выражению друзей своих, роста и телосложения атлетического, веселости неистощимой, куплетист, певец, рассказчик, балагур…

Также дружен самому Александру Сергеевичу Пушкину, и даже его анекдот о любимой бабушке и тайне трех карт лег в основу сюжета «Пиковой дамы».

Кроме того, в свободное время он же написал несколько стихов для романсов самого Глинки! Быть может, взыскательный слушатель и поныне помнит их? Тот же «Забуду ль я?» или «Скажи, зачем…», ну и тем более «Разочарование», «Лила в черной мантии», «Поцелуй». Неужели нет? Поверить в сие трудно…

Фамильный герб нашего рода включал в себя королевское поле в обрамлении красного бархата, всадника с занесенным мечом, двух черных медведей и трехглавый подсвечник, а еще белый крест, схожий с мальтийским, на синем фоне. Сверху надпись на латыни: «Муж есть сила!».

И все мужчины нашего рода понимали это только так: Голицыны не были слабаками. Да, были и дураки, и игроки, кто спорит, но предатели и трусы – никогда…

Однако если кому уж так безумно интересны всякие разные детали, например: почему всадник в европейских доспехах, почему линии креста не остры в окончании, а напоминают лепесток или же что именно держат медведи в основании подсвечника… Хотите знать?

Так вот…

Обратитесь в ближайшее геральдическое сообщество, там вам все объяснят и подскажут. Мне же оно сейчас абсолютно не интересно, я спокойно продолжу наш рассказ в удобном мне русле. Кто желает, остается со мной и слушает…

…Целостное взросление мое как личности проходило впоследствии в зданиях знаменитой Сорбонны, старейшем учебном заведении Парижа, куда я отправился за степенью бакалавра, оставив дома двух братьев на попечении отца. Трех же сестер моих воспитывала матушка-католичка как истинно польских пани.

Здесь, в университете, царил воздух свобод и надежд на прогрессивное будущее. Занятия давались легко, хоть учителя вечно жаловались на меня по причине буйного нрава. По их мнению, я сам задирал других учеников и дрался без поводу! Но как же прикажете считать насмешки над славянским акцентом моим отсутствием повода?!

Бывало, и двух дней не проходило, чтоб не пришлось мне расквасить кому-то нос во славу Отечества! А нефиг было на нас наезжать в тысяча четыреста двенадцатом, а потом в тысяча восемьсот двенадцатом, да и вообще хоть когда!

Именно там, в культурной и образованной Сорбонне, меня навсегда убедили, что, как я ни владей языками, какие чины ни заслужили мои родители, как ни древен княжеский род мой, – для самого занюханного европейца я извечно останусь лишь грубым русским варваром! Да и пусть бы, но…

В общем, вот тогда и произошло со мной первое в жизни моей странное происшествие. Напомню: с юности носил я пенсне, что придавало необдуманной храбрости некоторым студиозусам. Вроде как этот князь слеп как крот! Давайте ему напинаем, он и не заметит, кто, куда, как!..

Факт того, что во мне было по их же франкской системе измерения величин свыше двух метров росту и косая русская сажень в плечах, почему-то игнорировался галльским высокомерием. Слов нет…

…Они остановили меня в сумерках наступающей ночи, гуляющего после занятий вдоль мутной Сены, под мостом, неподалеку от величественного Нотр-Дам-де-Пари. Их было шестеро: пятеро французов и один особо наглый бельгиец. Все спортсмены, занимающиеся фехтованием и греко-римской борьбой, а потому неслабо отбитые на голову.

– Что вам угодно, господа хорошие? – удобства чтения ради я не буду вести речь, как граф Толстой, на французском, а сразу оставлю язык читателя моего.

– Нам угодно, чтоб русский месье не позорил нашу прекрасную Сорбонну своим присутствием, – четверо стояли передо мной и двое дышали в спину. – Сегодня мы покажем одному выскочке в очках на веревочке, что такое «сават», а завтра он, собрав зубы в кулачок и хромая на обе ноги, единственными не сломанными пальцами напишет прошение в ректорат об отчислении по состоянию здоровья!