— Проклятье! — повторил Яка, опустив ее на пол; его все еще трясло, и он не в состоянии был даже вытереть пот со лба. — Я же знал, что вся эта история, начавшаяся с божественной службы, кончится чем-то подобным… Что меня ждет драматическая кульминация, как будто это великое художественное откровение, черт побери! — бормотал он. Что-то сдавило ему горло. Он почувствовал невыносимую усталость, и ему захотелось к чему-нибудь прислониться. Но это продолжалось всего секунду, потом он очнулся, едва переставляя ноги, подошел к Марте, которая поднималась с пола. Он взял ее за руку, пристально посмотрел в лицо, освещенное слабым светом, и сказал теплым, изменившимся голосом: — Зачем ты это сделала? — Она не ответила, да он и не ждал ответа. — Глупо, — бормотал он. — Жизнь, видишь ли, — широкая дорога, при желании для каждого человека найдется тропинка. Не люблю людей, которые впадают в отчаяние… — Он вел ее за собой. — Пойдем, нас ждут.

И правда, в этот момент от дома донеслось:

— Марта-а, Марта-а!

Это звал Виктор. Марта вздрогнула.

— Он меня зовет, — прошептала она, — пусти. И зачем тебе нужно было…

— Я же сказал тебе: жизнь — широкая дорога, на всех людей места хватит…

— Не нужно было меня спасать, — возразила она твердо.

— Тогда тебе нужно было сделать это раньше, — ответил он.

— Или придется сделать позже, — сказала она решительно, упрямо. У Якоба мороз по коже пошел.

— Ты сошла с ума! — сказал он.

— Все равно, — пробормотала она, — что ты в этом понимаешь?

В дверях сарая стоял молодой хозяин Раковицы, с недоумением уставившийся на Якоба, который держал за руку Марту.

— Чего это вы тут, словно молодая парочка?! — усмехнулся он.

Якоб стиснул зубы.

— Так оно и есть, — ответил он. — Она уходит со мной.

— У нас гости, — сказал Виктор Марте, — угости их, а потом ступай в комнату, наверх.

— Ладно, — шепнула она. И, спотыкаясь, поплелась к дому, маленькая, жалкая. Якоб шел следом за ней.

— Марта, — пьяный батрак Рок столкнулся с ней в сенях, — мне отказали от места. Давай уйдем вместе, и черт с ней, с Раковицей. Не дожидайся, пока тебя вышвырнут. Согласна? Найдем себе другого хозяина. А можешь и на фабрику поступить, ты ведь помоложе.

Марта посмотрела на него, оглянулась на вошедшего следом за ней хозяина и пошла в кухню, а Виктор направился в комнату. Яка поспешил наверх.

— Добрый вечер! — приветливо обратился он к маленькому человечку, тот должен был находиться здесь. Комнату заливал вечерний сумеречный свет, в котором вырисовывались очертания постели, шкафа. Он щелкнул выключателем. Бросил взгляд на постель, тогда там лежал ребенок. Улыбка исчезла с его лица. — Добрый вечер, — повторил он в замешательстве, обводя комнату взглядом и даже заглянув под кровать. Выпрямляясь, он почувствовал, как в нем словно что-то сломалось. Он вздрогнул, рот слегка приоткрылся, взгляд перебрал предметы в этой тесной, плохо обставленной комнатушке и устремился в бесконечность. И вдруг он подумал со странным ужасом, холодом, обдавшим сердце: «Я благословил ее руку, чтобы она это сделала. — Он хотел еще что-то обдумать, но не мог и только сказал себе тупо, одеревенело: — Не надо было мне спасать ее там, на гумне, не надо, я ведь не знаю, будет ли у меня возможность спасти ее еще раз». Его взгляд блуждал по комнате, как будто хотел вновь оживить ту страшную идиллию, которую видел здесь в пятницу.

Он не слышал, как за его спиной открылась дверь. Марта прислонилась к ней, словно не хотела выпускать художника из комнаты.

— Что ты тут ищешь? — спросила она настолько тихо, что сама не услышала себя и вынуждена была повторить свой вопрос, чтобы его услышал и художник.

— Где ребенок? — Спросил он так же тихо, как и она его. На ее лице не отражалось никаких чувств; зеленовато-бурые пятна по-прежнему покрывали его, а губы были сухие, потрескавшиеся. — Где ребенок, слышишь? — требовательно повторил Яка, взял ее за плечи и встряхнул. При этом он с ужасом подумал, что сейчас эта женщина могла бы быть мертвой и что, по сути дела, у него нет никаких прав на нее. Она ответила вопросом, сухо, холодно:

— Какой ребенок?

У Яки дрогнуло сердце.

— Как какой? — удивился он. Ему показалось, что на ее покрытом пятнами лице, в ее неподвижных глазах появилось что-то непонятное, непостижимое.

Спокойно и холодно она повторила свой вопрос:

— Какой ребенок, художник?

И опять что-то оборвалось в душе у Яки. Недоуменно моргая, он смотрел на нее, смотрел на ее потрескавшиеся губы, в ее стеклянные глаза, смотрел в полном смятении, не понимая, что скрывается в них: отблеск сатанинского безумья или ангельская невинность. Неожиданно он осознал, его словно осенило, что Марта — самый обычный, несчастный и бессильный человек. И это открытие потрясло его. Он пошевелился, кивнул:

— И правда, Марта, какой ребенок? — Якоб прикрыл рукою лицо. Подошел к окну. Загляделся на котловину, на лиственницы на той стороне. Душа его беззвучно плакала, и даже ирония не спешила помочь ему.

— Иди! — сказал он ей, — собирайся. Рок уходит отсюда. Мне хочется побыть одному, — попросил он. Она не уходила. Ждала чего-то, все так же прислонившись к двери. — Иди, Марта, — жалобно повторил художник, — мне, правда, хочется побыть одному. Знаешь, я устал за эти три дня. Дорога такая утомительная…

Ее губы прошелестели:

— Я уйду в долину. Сегодня же вечером.

— Иди, Рок тоже уходит. Может, вы вместе…

— До долины пойдем вместе, — ответила она. — А там расстанемся. — Она подошла к нему, прикоснулась так, словно хотела его погладить. Он смотрел в окно, на котловину. — Почему ты не дал мне умереть? — спросила она, стоя у него за спиной.

Поскольку он не ответил на ее вопрос, она повторила сто более требовательно и добавила:

— Теперь все было бы хорошо.

— Я не люблю мертвых, — растерянно ответил он. И пояснил, обретя свой прежний юмор: — Знаешь, живых легче рисовать.

Она кивнула, словно соглашаясь, хотя понимала, что это не ответ.

— Уходи, — сказал он. — Уходи, пока я не обернулся.

— А почему ты не оборачиваешься? — спросила она. — Не хочешь посмотреть мне в лицо.

— Твое лицо запечатлелось у меня в глубине души. Навсегда. Пусть таким и останется. Может, когда-нибудь я захочу его нарисовать…

Она снова понимающе кивнула. С трудом выдавила из себя:

— Я не смогу жить без Раковицы, не сумею.

— Сможешь, Марта, — возразил он. — Человечество живет без Раковицы, миллионы, миллиарды людей. Без этого можно жить, поверь мне.

— А я не смогу. Не надо было меня спасать. Теперь мне придется скитаться по белу свету.

— Иди, Марта, посмотри на белый свет, он не так уж мал.

— Мне некуда идти, кроме Раковицы.

— Марта-а-а! — сердито кричал Виктор снизу, из сеней. — Куда ты запропастилась, черт побери. Сколько тебя звать?!

Она встрепенулась. Сказала покорная, словно животное:

— Меня зовут.

Он все-таки обернулся, взял ее за руку, посмотрел в глаза и спросил:

— Ты уйдешь отсюда? — Она не шевельнулась, он видел, что она колеблется. — Уйдешь? — требовательно повторил он.

— Уйду, прямо в долину, как ты сказал, — прошептала она.

Он вышел вслед за ней.

— Ты идешь или остаешься? — закричал Рок, когда она вошла в сени. Она замедлила шаги, но не обернулась.

— Иду, Рок, — сказала она и вошла в комнату.

Не записанный в земельных книгах хозяин Раковицы Петер Заврх сидел за кленовым столом, похожий на прусского бога, изображение которого висело на стене, с той только разницей, что Петер Заврх был совсем седой, а бог — в расцвете сил. С сигаретой в зубах в комнату вошел Виктор и остановился, прислонившись к дверному косяку. Алеш стоял возле окна со стаканом водки в руке. К закуске никто не притронулся. Марта выпрямилась перед столом с таким видом, словно за ним сидели судьи. Она и правда стояла перед судьями и чувствовала это яснее, чем кто-либо. Мучительное молчание прервал батрак Рок, который, видимо, успел хлебнуть водки: