ГЛАВА XX.

 Молчанов, хотя и бывал у царика на больших обедах и, хотя, по-видимому, пользовался его милостью, всё-таки не мог не заметить, что царик держится с ним настороже.

 Этого не было бы, может быть, если бы он привел с собою не сто запорожцев, а сто стрельцов.

 Царик даже раз как-то намекнул ему на это.

 Казаки в Московской земле, про которую они говорили, что взяли ее на саблю, не поляки, а именно они северские люди, да запорожцы иначе не назывались, как ворами, душегубцами, дорожными заставниками.

 И хотя царик не отказывал им, когда они просились к нему на службу, он понимал, что с ними и он становится в Московской земле не царем, а атаманом очень большой разбойничьей шайки.

 Оттого он и был всегда так сдержан с Молчановым. Он сознавал все больше и больше, что тот говорил ему правду. Но уже нельзя было запереть ворота Калуги для казаков...

 В Калуге их набралось порядочная сила, и случился бы бунт, если бы он прогнал от стен Калуги какую-нибудь из казацких шаек, ищущих у него службы, пристанища и покровительства.

 Молчанов все это хорошо понимал и старался завести побольше знакомств между наполнившими Калугу казаками.

 Заговаривал он и с простыми рядовыми казаками, и с их "ротмистрами" и "полковниками", как величали себя их главари, люди, по большей части ничем, кроме военных доблестей, от простых казаков не отличавшиеся.

 Среди них было много разумных людей, разбиравшихся хорошо в том, что на их глазах происходило.

 Они все держались начеку и чего-то ждали.

 И нельзя было сказать, что может произойти сегодня или завтра.

 Но уже пахло кровью, дышало близкой междоусобицей.

 Когда "ротмистры" и "полковники" ложились спать, они по старой привычке подсыпали на хлопотницы пистолетов свежей пороховой мякоти. Но делали это более внимательно, чем делали обыкновенно. Откуда-то пришел в Калугу слух, будто живущая у "царика" полька совсем не Марина, дочь Мнишек, а швея одного богатого польского пана.

 Про царика и без того знали, что он не сын московского царя, а неведомый проходимец.

 А настоящий Дмитрий царевич и настоящая Марина скрываются где-то в лесах поблизости.

 Этот слух смутил казаков.

 Они готовы были изо всех сил поддерживать своего царика, выставляя его настоящим, прирожденным государем, и другого такого царика им было не нужно.

 Но вместе с тем в этом слухе о том, что Марина -- не Марина, а польская швея, было что-то новое, чем нельзя было не заинтересоваться и что казалось весьма правдоподобным. Разве, правда, не могла Марина выбрать себе в подставные мужья кого-нибудь получше?

 Но, оказывалось, ей было не для чего прибегать к такому обману. Её муж остался при ней. По слуху, неведомо кем пущенному в Калуге, Маринина мужа из Москвы умчали "еле жива" какие-то близкие ему московские дворяне и отходили его, укрыв в лесах на русско-польской границе.

 И будто туда же привезли и Марину и с ней сделался припадок, когда она увидела истинного своего супруга израненного и окровавленного.

 И долгое время от жалости к мужу она была не в своем уме, а теперь поправляется.

 Нашелся даже один казак, который рассказывал, будто раз ночью, когда он куда-то шел, подъехали сани, из саней выскочили двое, тоже казаков, схватили его, закутали чем-то голову так, что он ничего не мог видеть, и повезли.

 И долго возили, -- может быть, час, может быть, два, а может, и больше.

 И потом остановились около какого-то жилья, что можно было определить по собачьему лаю, раздававшемуся, должно быть, из подворотни.

 Тут вывели его из саней и куда-то повели сначала, должно быть, по двору, а потом по порожкам.

 И, наконец, раскутали ему голову и объявили, что ничего ему дурного не сделают, а привезли его для того в лес, чтобы он увидел настоящую Марину.

 И потом ввели к ней, к Марине.

 -- И ты видел? -- спрашивали у него.

 -- Видел. -- отвечал он. -- Сперва я было подумал, что это меня схватили черти и я подох, и это уже она там, на том свете... Будто это не она, а её душа в голубом бархате. И тоже не я стою напротив, а моя душа... Да вы что глядите? Об этом нельзя рассказывать, как следует, потому что сразу видно, кто царица, а кто... Сидит -- как росинка. И вот, ей Богу, никто не толкал, -- сам стал на колени.

 И рассказывал дальше казак, что запорожцы, которые его схватили, говорили этой настоящей Марине "матушка-царица", и она каждому дала поцеловать руку.

 Этот слух о настоящей Марине, скрывающейся недалеко от Калуги, достиг в конце концов и до ушей самого царика. Царик разгневался, потребовал, чтобы к нему привели казака, которого возили к якобы настоящей Марине.

 Но казака не нашли.

 Потом то же самое, что случилось с этим казаком, случилось и с близким родственником Уруса.

 Его тоже ночью схватили молчановские запорожцы, возили чуть не полночи по городу и затем доставили на двор к Молчанову.

 По городу возили его, разумеется, с крепко-на-крепко закутанной головой, чтобы он ничего не видел и не слышал.

 И он также рассказал на другой день Урусу, что видел девушку или женщину, богато одетую, с русыми волосами, которая называла себя Мариной, дочерью Мнишка.

 Потом про это же самое Урусов родственник рассказал и самому царику. А тот, недолго думая, велел его заковать в колодки и посадить в подвал на цепь.

 Там он, этот Урусов родственник, и умер очень скоро неизвестно от чего.

 Даже к самому Урусу царик стал относиться совсем иначе, чем до сих пор относился. Но это с него понемногу сошло, и он снова приблизил к себе Уруса.

 Но иногда ему становилось жутко наедине с Урусом.

 Урус, должно быть, не верил, что его родственник умер своей смертью, и когда эта мысль приходила ему в голову, он не мог ее спрятать от царика: она горела в его глазах совсем волчьей злобой, как красный уголь. И царику в эту минуту было не по себе, и он думал, что и с Урусом нужно сделать то же самое, что он сделал с его родственником.

ГЛАВА XXI.

 Ночью на цариков двор прибежала женщина в одном только платке, накинутом на плечи, и в теплых валеных сапогах.

 Она стала кричать дворянам и татарам, сторожившим двор, что ей необходимо видеть царицу.

 Ее хотели допросить, но она выпрямилась и заявила твердо, что у неё есть дело только до царицы, и никому другому она не скажет того, с чем пришла.

 Она била себя кулаком в грудь и кричала хрипло и исступленно, чтобы ее проводили к царице сейчас же, так как время не терпит и может случиться большое несчастье.

 Марину разбудили.

 Женщина упала перед ней на колени.

 -- Говори! -- сказала Марина.

 Она стала выкрикивать так же исступлено, как перед охранявшими двор татарами и дворянами:

 -- Не подходите ко мне близко: я проклятая!.. Я знаете с кем живу? С Молчановым. Он меня увез от отца... Он колдун...

 Она почти задыхалась.

 -- Он сейчас мне сам признался.

 Она перевела дух, провела по мокрому потному лбу ладонью и слабо замахала рукой, согнув руку в локте, прижав ее к боку и шевеля только кистью.

 Тихо она сказала:

 -- Подождите, я сейчас.

 И продолжала теперь уже более спокойно:

 -- Он заколдовал одну девку так, что она верит, что она -- вы.

 Тут она протянула руку вперед и указала на Марину.

 -- Он говорит, что вы самозванка, а она дочь ясновельможного пана Мнишка. И это казаков возил к ней он и ее им показывал.

 Марина закусила губу.

 -- Почему же ты этого не сказала раньше?

 -- О, раньше... -- произнесла она, и что-то радостное и вместе скорбное блестело в её глазах.