То, что увидел Бенци сразу же после этого, повергло его в шок. Овальный экран на стене показывал чудовищные подробности истязаний, которым подвергали его первенца несколько здоровенных мужиков с озверелыми лицами, на которых был написан экстаз. Он не хотел этого видеть — и не мог отвести глаз, сидел, как завороженный, и смотрел на искажённое болью, превращённое в распухшую маску лицо сына, который хрипло, чуть слышно лепетал слова молитвы; в этот момент на лицо сына наплывало пышущее зверским, садистским наслаждением лицо одного из его мучителей.
Бенци, мужественный, спокойный человек, добродушный улыбчивый «чеширский лев», отец шестерых детей, не смог удержаться — он уронил голову на руки и зарыдал: «Сынок!
Сыночка! За что они тебя так!!! Что они с тобой делаю-у-ут!!! Они же убивают его!
За что?» Он поднял голову, сквозь слёзы поглядел на раздувшийся во всю стену экран: на отдельном окошке, вспыхнувшем в уголке экрана и постепенно вспухшем, появилась сцена допроса его сына сыновьями Моти…
Бенци оглянулся на Моти: с побелевшим лицом, почти слившимся с подушкой, тот не сводил огромных глаз с экрана и, тяжело, шумно дыша, бормотал: «Нет… нет… не может быть… Это, наверно, просто компьютерная страшилка… Я не верю, что это на самом деле… не верю… ни за что не поверю… Зачем они нам это показывают?
Просто пугают… Так мучить бедного мальчика… это невозможно… невозможно…
Мои мальчики… они не могут этого делать… Гай не захотел… Но почему они показали, что он не захотел?.. И его мучают… Мой Гай, бедненький… Нет-нет-нет…
О-о-о… Бе-ен-ци! Позови доктора! Мне плохо! Мне очень плохо! Умираю-у-у!» — и он откинулся назад, глаза его закатились, грудь тяжело вздымалась и опускалась.
По лицу Моти катились слёзы, он с трудом дышал, воздух вырывался с хрипом. Бенци тут же вскочил, подскочил к распластавшемуся на простыне и белому, как простыня Моти: «Моти, что с тобой, друг? Не умирай! Мы с тобой должны вернуться к нашим девочкам! — Бенци всхлипнул. — Они нас ждут, Мо-ти! Не умирай! Не умирай, дорогой!» — он больше не смотрел на экран и уже не увидел, как бесчувственное тело его сына утаскивают в тёмный лабиринт. Экран зарябил, завихрившись пятнами, и снова перед ними обычная серая стена. Только отдельные выкрики продолжали раздаваться откуда-то сверху, но и они стихли.
Бенци растерянно поднял на руки лёгкое тело Моти, грудь которого вздымалась почти с трудом, потом осторожно вернул в постель. По щеке больного друга скатилась слезинка, он еле слышно прошептал: «Рути, бедняжка… Что с нею будет…» — и затих…
Бенци вскочил, подбежал к тому месту, где должна была быть дверь этого странного помещения и закричал, не помня себя: «Доктора! Позовите же доктора, чёрт возьми!
Человеку плохо! Он умирает!» — и ужаснулся вырвавшимся из его уст словам. …
Занавеска дрогнула, потом дрогнула ещё раз, нервно заколебалась и поехала в сторону. Твёрдым шагом вошёл Пительман: «Ну, что тут у вас, дорогушечки?» Бенци не стёр следы слёз со своих щёк — не до того было. Глядя мимо Тима, он воскликнул: «Да вы что, с ума там сошли? Кто это нам такие картинки показывать решил?» — «А это передача в реальном времени. Только что, ну, ладно — вчера, или… ну, на-днях… приведён в исполнение приговор твоему сыну, дезертировавшему из армии. Вот это мы и показали!» — «Что-о? Ты что, совсем спятил? Он у меня в йешиве учится, у него служба только через пару месяцев!» — «Не будет у него теперь службы ни через пару месяцев, ни через пару лет… За это можешь не беспокоиться. А этот что? — Тим подошёл к вытянувшемуся на кровати бездыханному Моти Блоху. — А-а-а! Это ты его ухайдокал! Не отпирайся!» — на лице Пительмана благородное негодование и гнев причудливо перемешались с плохо скрываемым торжеством. «Я доктора звал, когда у него приступ начался, но вы не соизволили прислать к нему доктора. Тебя зачем-то принесло… Ты что, врач?..» — вне себя от бессильной ярости и потрясения проревел Бенци, и по щеке его снова скатилась слеза. — «Ладно, я сам Рути сообщу. И о том, как себя проявил один из её сыновей — тоже! Ты, Дрон, если дашь подписку молчать о том, что тут увидел, тоже, в конце концов, будешь выпущен. А иначе… Мы не смогли найти доказательств, что это ты испортил мои войтероматы… До сих пор!..» — «Ещё бы!» — чуть слышно прерывисто выдавил Бенци и сквозь слёзы смерил Пительмана почти презрительным взглядом. Тот продолжал ухмыляться и торжествующе хихикал: «Но что до смерти Блоха — тут уж тебе не отвертеться. Так что выбирай!» — «Я требую открытого суда!
А что вы с моим сыном сделали?» — «Всего лишь поучили его маленько! Только на пользу… если ещё выживет после этого… руки на себя не захочет наложить.
Хабубчики малость увлеклись… Теперь он, конечно, не сможет жениться, иметь детей… Ну, да ты за него план выполнил и перевыполнил! Хе-хе!» «Мерзавец! Грязный подлец!» — взревел Бенци и, не помня себя, бросился на Пительмана. Тот мигом перестал хихикать и с необычайной прытью юркнул за занавеску. Оттуда раздался его голос: «О том, что произошло, я принесу тебе статью Офелии. Почитаешь в ожидании суда и между допросами… чтоб нескучно было!
Небось, помнишь, как тебя перед всей Арценой в студии допрашивали? Вот и сейчас мы тебе показательный суд устроим! Открытый, которого ты так добиваешься!
Открытее быть не может! Короче, жди… У Офелии всё-о-о будет подробнейше расписано! Теперь-то тебе не удастся доказать, что вы, досы, такие чистые и невинные! Я сам видел, как твой сынок домогался хабубчиков, которые с ним в одной камере оказались! Они и не выдержали! В общем, тебе не отвертеться… Ты увидел, как твоего сына, дезертира и грязного, похотливого самца, допрашивают сыновья Моти Блоха — и пришёл в ярость. Всем известно, что вы, отравленные шофаром, способны озвереть от любой ерунды, и вообще — склонны к чудовищному насилию — вот ты и набросился на Моти… Когда он увидел твоё озверевшее лицо, у него случился приступ. А может, ты его ещё и подушкой прижал?.. Сознайся!
Подушкой же, правда? Больному человеку воздуха и не хватило… У нас имеются фотографии твоей озверевшей морды в этот самый… неважно, в какой момент: никто спрашивать не будет!» Голос Пительмана из-за занавески становился всё тише.
Вдруг он громко добавил: «А ещё нападение на представителя городской власти. Ты же не знаешь, тембель, что я — рош-ирия и глава ЧеФаКа Эрании!» Бенци уже не слушал. Он бросился на кровать подле ног мёртвого Моти, и его затрясло от безудержных рыданий. Он бессвязно повторял: «Моти… Ноам… Сынок…
Ноам… Моти… что с тобой, друг… что они с тобой сделали… Моти… Ноам…
Что они с вами сделали! Что они с нами сделали!»
* * *
Бенци продолжали держать в комнате, где они с Моти провели несколько дней, где он увидел кадры, как зверски мучили его первенца, где на его глазах умер Моти. В тот же день, ближе к вечеру, пришли шомроши Арпадофеля и унесли тело Моти.
Спрашивать у них что-либо, Бенци понимал, бесполезно. Осталась стоять голая кровать, без простыней, одеял и подушек, и она внушала Бенци страх и некоторое отвращение. Больше никто к Бенци не заходил, разве что открывалась дверь, чья-то рука ставила на пол тарелку с едой, и дверь закрывалась. Спустя некоторое время снова появлялась рука, забиравшая полную тарелку, к которой Бенци не притрагивался. Он пил только воду из-под крана. Так, в полнейшем неведении, Бенци провёл несколько, показавшихся ему бесконечно долгими, дней, постепенно теряя ощущение времени. Он чувствовал, что должен как-то поддерживать и хранить свой дух, но не мог заставить себя что-то сделать для этого. Мысли о старшем сыне не оставляли его ни на минуту, он даже почти не вспоминал о жене и о других детях. Он целыми днями сидел на полу, раскачиваясь и повторяя про себя слова молитв и псалмов.
Спустя несколько дней к Бенци снова явился Тим Пительман, на нём нелепо сидел новенький, с иголочки, костюм. Он вразвалочку подошёл к Дорону и с лёгким, скрипучим смешком протянул ему свежий номер «Silonocool-news», с наслаждением и чувством собственного превосходства окинув его с ног до головы. «На, читай!
