<p>
"Frosted Flakes" – хлопья, которые были скорее сахарной глазурью с вкраплениями кукурузы. Реклама кричала: "Они Гр-р-р-р-р-р-реют!" (They're Gr-r-r-r-r-reat!). Селен заливала их "молоком" – мерзким белым порошком, разведенным водой. Ни капли настоящего молока, лишь эмульгаторы, сухое обезжиренное молоко, кукурузный сироп и искусственный ванилин. Сладкая, липкая, химическая жижа.</p>
<p>
"Быстрые" бутерброды с тонкими ломтиками "ветчины" или "индейки" – переработанной эмульсии из обрезков, крахмала, нитритов и глутамата натрия на белом, безвкусном, обогащенном витаминами (искусственными) хлебе. Или "TV dinner" – алюминиевый поддон с замороженной кашей из куриных наггетсов (мясокостная мука, вода, стабилизаторы, панировка из прогорклого масла и муки), картофельного пюре-пластилина и кукурузных зерен в сахарном сиропе. Запивалось все "фруктовым" напитком "Танг" – оранжевой пудрой с витамином С и целым зоопарком красителей и ароматизаторов.</p>
<p>
Жирнейшая пицца с доставки – резиновый сыр, кетчуп-паста на тесте из отбеленной муки, колбасные кружочки сомнительного происхождения. Или жареная на говяжьем жире (дешево, вкусно, смертельно) картошка фри из забегаловки, такая жирная, что бумажный пакет пропитывался насквозь за минуту. И коронное блюдо – молочный коктейль. Чудовище в бумажном стакане. Ни грамма молока. Основа – дешевое мороженое-эмульсия из растительных жиров (часто кокосового или пальмового – источников трансжиров, которые тогда считались полезнее сливочного масла!), кукурузного сиропа, стабилизаторов и искусственных ароматизаторов. Взбитое до пены, сладкое до тошноты, калорийное как полноценный обед шахтера – все 1800 калорий в большой порции. Цвет – ядовито-розовый "клубничный", неестественно-шоколадный или ванильно-желтый. Селен всасывала эту химическую бурду через соломинку, не отрывая глаз от экрана.</p>
<p>
Вода? Только Кока-Кола. Кислотно-коричневая, шипящая, с чудовищным количеством сахара (или сахарина, когда началась истерия с калориями) и кофеина. Ей запивали все. Она заменяла воду. Зубы Селен покрывались темным липким налетом.</p>
<p>
Селен тосковала. Не по родительской ласке – ее просто не знала. А по простору, по солнцу, по ветру. Она видела кусочек неба из окна, слышала крики детей во дворе. Иногда, уткнувшись носом в липкое от газировки стекло, она смотрела, как другие гуляют. Ее тело, лишенное движения, слабело, кожа бледнела, под глазами ложились синяки усталости от постоянного мерцания. Но просьбы "погулять" натыкались на стену лени Кэт. "Потом", "не сейчас", "телевизор же интересный!". Родители не ругали ее – но и не хвалили. Они существовали рядом. Джеймс – усталый призрак. Кэт – ленивая богиня дивана. Селен была объектом бихевиористского эксперимента: накормлена (вредной пищей), одета (не мытой подолгу), предоставлена стимулам (телевизору). Ни поцелуя, ни шлепка. Пустота.</p>
<p>
Селен впитывала телевизионный трэш как губка. Но однажды случилось нечто странное. По каналу начали показывать "HR Pufnstuf". Это был психоделический кошмар для детей: живой мальчик, застрявший на острове говорящих вещей во главе с огромным, улыбающимся драконом в берете и шарфе (сам HR Pufnstuf). Его преследовала злая ведьма Витчипу на летающем мопеде-гробу со своим жутким говорящим флейтовым ключом Фредди. Мир шоу был кричаще ярким, до тошноты неестественным: гигантские грибы, говорящие волшебные барабаны, деревья с лицами. Музыка была навязчивой, движения персонажей – резкими, почти конвульсивными. Витчипу, с ее зеленым лицом, крючковатым носом, истеричным визгом и постоянными проваливающимися кознями, была фигурой одновременно смешной и глубоко пугающей. Селен, обычно впавшая в привычный транс, смотрела на это широко раскрытыми глазами. Не отрываясь. Каждый день.</p>
<p>
И вскоре после того, как "HR Pufnstuf" прочно вошел в ее расписание, Кэт и Джеймс заметили нечто странное. Исчезли тараканы.</p>
<p>
Они были неотъемлемой частью жизни Projects. Шуршали ночами за плинтусами цвета гнилого авокадо, выбегали на кухню, стоило выключить свет. Борьба с ними была бесконечной и безнадежной. Но вдруг – тишина. Ни шороха. Ни одного рыжего усача на липком от Кока-Колы линолеуме. Как будто их никогда и не было. Кэт, налившая на днях новую порцию отравы в углы, удивилась: "Джеймс, отрава сработала?" Джеймс молча осмотрел квартиру. Никаких следов. Ни мертвых насекомых, ни живых. Только запах химиката да вечная пыль. "Странно", – пробормотал он. Но быстро забыл. Проблема исчезла сама собой. Они не связали это с дочерью, часами смотревшей на жутковатого дракона и визжащую ведьму. Но факт оставался фактом: в квартире 3G, где царил хаос грязи и сладких крошек, больше не могли жить даже тараканы. Что-то в атмосфере, напитавшейся психоделическим шоу и присутствием маленькой Селен, стало для них невыносимым. Первая, незамеченная трещина в реальности.</p>
<p>
Школа стала для Селен неожиданным освобождением. Как будто сахарный сон детства лопнул, выпустив наружу дикую, нерастраченную энергию. Тело, которое годами копило силы в неподвижности перед Magnavox, взорвалось движением. На уроках физкультуры она была неутомима: обгоняла всех в челночном беге, висела на канате как обезьяна, метала мяч с недетской силой. После последнего звонка она не шла домой – она улетала. Во дворы, на пустыри, в лабиринты заброшенных заводов и складов на окраинах Буффало. Слабость и вялость испарились. Мускулы под бледной кожей затвердели, движения стали резкими, точными, полными грации хищника. Она почти не болела, излучая грубоватое здоровье и странное, лишенное тепла, счастье – счастье движения, ветра в волосах, солнца на лице.</p>
<p>
Но Селен росла не как все. В ней не было внутреннего компаса – «Закона Отца», как сказали бы психоаналитики, или «Взгляда Другого», заставляющего стыдиться, сомневаться, подстраиваться. Она не задумывалась, как смотрят на ее рваные джинсы или дерзкий смех. Она смотрела в небо – высокое, пустое, безразличное – и знала: там никого нет. Ни Бога, ни Судьи. Вина? Стыд? Сомнения? Эти категории были для нее пустым звуком, как названия далеких планет. Она просто жила, плывя в вечном потоке момента. Она училась мимикрии: копировала улыбки из ситкомов, позы уверенности у старшеклассников, манеру ругаться у уличных пацанов. Она собирала маски, как другие собирают марки. Именно так, через подражание, а не через внутреннее становление, она взрослела. Иногда, глядя на своих одноклассников с их мелкими страхами и амбициями, она чувствовала себя ребенком из «Проклятия деревни Мидвич» – пришельцем из иного времени, затерянным в чуждом мире правил и условностей. Она была архаикой, осколком домодернового сознания, заброшенным в бетонные джунгли Модерна. И в этом была ее глубинная, неосознанная трагедия.</p>
<p>
Училась она блестяще. На «B++», а то и на «A+++». Легко схватывала формулы, запоминала даты, писала сочинения, полные неожиданных, порой жутковатых образов. Учителя хвалили ее ум, но задерживали на ней взгляд чуть дольше обычного. Дети же сторонились. Не из-за злости – Селен могла быть душой компании на пустыре. Но в школе, в тишине класса, от нее веяло холодом. Не злом, а отсутствием. Пустотой за маской примерной ученицы и отвязной хулиганки. Казалось, там, внутри, где у других бьется сердце, полное страхов и надежд, у Селен – лишь темная, беззвучная пропасть. Она была идеальной копией человека, лишенной его сути.</p>
