Annotation

Тихонов-Луговой Алексей Алексеевич

Тихонов-Луговой Алексей Алексеевич

Швейцар

А. А. Тихонов-Луговой

Швейцар

 Писатели чеховской поры: Избранные произведения писателей 80--90-х годов: В 2-х т. Т. 2. Сост. и коммент. С. В. Букчина.-- М.: Худож. лит., 1982.

I

 Трель электрического звонка раздалась в швейцарской. Еще раз, еще и еще.

 Иван приподнялся на постели и стал было протирать глаза. Но, не успев проснуться, он вдруг опять повалился на подушку и заснул.

 Звонок снова трещит, назойливо, продолжительно.

 Иван вскочил, ощупью нашел на столике спички и дрожащей рукой зажег лампочку.

 Звонок трещит.

 Иван сунул ноги в опорыши, надел свою швейцарскую ливрею, взял лампочку и, поднявшись по ступенькам, отворил дверь из своей конуры на лестницу. Свет лампы, блеснув сквозь зеркальные стекла наружных дверей на улицу, остановил неугомонный звонок.

 Ежась от холода, Иван нехотя пошел к дверям, по дороге поставил на стол лампочку и вынул из кармана дверной ключ.

 Холодный, сырой ветер, с дождем и снегом, ворвался с улицы, как только Иван отворил дверь, а вслед за ветром ворвался целый поток ругательств.

 -- Черти! Лешие! Никогда этих проклятых швейцаров не добудишься! -- ругался вошедший телеграфист, отряхивая с себя толстый слой мокрого снега.

 -- Ноги-то обтер бы,-- как-то нехотя сказал Иван, искоса взглянув на грязные следы, оставленные на полу телеграфистом.

 -- Еще чего не прикажете ли? Пол не подтереть ли? Лежебоки проклятые! Целый час звонишь -- не дозвонишься; стой тут на ветру да на дожде, пока он нежиться изволит,-- продолжал ворчать телеграфист, отирая о полы мокрые руки и доставая из сумки телеграмму.-- Из Царицына, конторе Пфирзига, на, держи, распишись.

 Иван молча взял телеграмму и стал искать в столе карандаш.

 -- Погонять бы вашего брата по такой погоде, так узнал бы кузькину мать,-- не унимался телеграфист, развалясь на стуле у стола.-- Добрые люди говорят, в эку-то погоду хороший хозяин собаки на улицу не выгонит, а у нас не спрашивают: ночь-полночь, дождь ли, снег ли -- знай, лупи куда велят.

 Иван подал ему расписку.

 -- Часы-то что ж не выставил? -- сказал телеграфист, взглянув на расписку; вынув из кармана серебряную луковицу, он добавил: -- Пиши, один час восемнадцать минут пополуночи.

 Иван написал и выдвинул ящик стола, чтобы бросить в него карандаш. Телеграфист увидал в ящике папиросы.

 -- Дай-ка курнуть,-- обратился он к Ивану таким спокойным, приятельским тоном, как будто и не думал за минуту пред этим ругаться.

 Иван нахмурился, однако достал из ящика папиросу. Телеграфист закурил ее от лампочки и затянулся, оставаясь сидеть.

 -- Ну, уходи, чего расселся-то,-- сказал Иван.

 -- Да дай отдохнуть-то, черт ты этакий,-- опять обозлился телеграфист,-- дай обогреться!

 -- А мне стоять да мерзнуть? -- сурово заворчал Иван.-- Проваливай!

 -- Не пойду. Что, взял?

 -- Убирайся, говорят тебе, не то в шею вытолкаю.

 -- Это ты-то? А ну-ка, попробуй! И ражий телеграфист с усмешкой презрительным взглядом смерил с головы до ног долговязого, но худого, чахоточного Ивана. Спор, очевидно, был неравный.

 -- Я, смотри, городового позову,-- пригрозил Иван.

 -- Городового? Поди-ка, поищи его! Найдешь теперь городового, как же!

 -- Не то сейчас дворника от ворот кликну.

 -- Тю-тю твой дворник! -- усмехнулся телеграфист, выпуская дым колечком.-- Нет его у ворот! Поди, поди к нему в дворницкую-то, побуди его; он тебе, чай, спасибо скажет! А я тем временем пообогреюсь да вот папироску докурю. Только долго-то не мешкай: мне тоже караулить-то твою швейцарскую некогда, надо будет назад бежать.

 И телеграфист уставился на Ивана насмешливым взглядом.

 -- Ну, так черт с тобой! Торчи тут всю ночь! -- с досадой сказал Иван.

 Он взял лампочку, запер двери на улицу и, не глядя на телеграфиста, удалился в свою каморку. Огонь лампочки блеснул еще раз сквозь матовое круглое стекло двери и погас.

 Телеграфист спокойно докуривал папиросу.

 Чрез несколько минут он постучал кулаком в дверь к Ивану.

 -- Эй, швейцар, отопри! слышь!

 Иван, дрожа от холода и досады, лежал на постели, не сняв ливреи, и, конечно, не думал засыпать, но не откликнулся на зов телеграфиста. Он только невольно раскашлялся, и его глухой кашель как бы вторил ударам кулака в дверь.

 "Постой тут, постучи, собака,-- думал Иван.-- Экий народец -- безбожник... право, безбожник..."

 Досада душила Ивана.

 Телеграфист забарабанил в дверь обоими кулаками так сильно, что гул пронесся по лестнице. Делать было нечего -- нужно было встать. И Иван опять зажег лампочку и пошел отпирать.

 -- Что во сне видел? -- спросил его телеграфист.

 Иван молча отпирал ему дверь.

 -- Ну, прощай, брат, спасибо за табачок,-- сказал телеграфист, уходя.

 -- Креста на тебе нет,-- сурово произнес Иван и захлопнул за ним дверь.

 "Ах ты, жизнь, жизнь,-- рассуждал он сам с собой, опять лежа на кровати и кутаясь в одеяло,-- хуже каторги, право хуже. Там хоть день работают, да ночь спят, а тут ни одной минуты... Вот оно и хваленое швейцарское житье! Господи, хошь бы уж один конец, что ли,-- помереть бы!.. Прости мои прегрешения, господи!"

 Невольно начинает приходить ему в голову прошлое; вспоминается все, и худое, и хорошее. Вспоминается деревня... вечерки... сенокос... потом набор, вой бабы... а там Дунай, Шипка, госпиталь, опять деревня... полюбовник... пред всей деревней, можно сказать, осрамила... за грехи, должно быть... Уехал сюда... Без малого шесть лет младшим дворником... дрова в пятый этаж... невмоготу стало... Почитай, два года без места... обносился весь... Опять дрова... Попал, наконец, "на покой" -- в лежебоки, в швейцары...

 Трр-трр-трр!.. Проклятый звонок!

 Иван медленно приподнялся, опять зажег лампу, опять надел ливрею и пошел отпирать двери.

 -- Конторе Пфирзига, из Либавы, из Ельца, из Царицына две,-- говорил угрюмый старик-телеграфист, бросая на стол одну за другой телеграммы.

 Иван молча расписался в получении и молча проводил телеграфиста.

 "А куда деваться-то? Где лучше-то? -- раздумывал опять Иван, лежа в своей каморке.-- Вот хоть бы их взять. Вон старик, а поди бегай ночью-то по слякоти".

 На этот раз спокойно исполненная обязанность и пришедшее на ум соображение, что ведь Пфирзиг платит ему за прием телеграмм шесть рублей в месяц, подействовали на Ивана успокоительно, и он скоро заснул.

 Снится ему, что он перед праздником обметает каменный сводчатый потолок своей каморки,-- он давно об этом думал, потому что на серой масляной краске, в которую выкрашены потолок и стены, накопилось уже довольно и копоти, и пыли,-- и вдруг он видит, что отсыревшая под краской штукатурка начинает осыпаться, а за ней вываливается камень, другой, еще, и, наконец, весь свод с страшным грохотом обрушивается на него. Один из камней ударяет его в голову, и от боли Иван просыпается. Он продолжает чувствовать эту боль в затылке, в висках, он не может оторвать головы от подушки, а грохот падающих кирпичей становится все громче, ужаснее...