И, да, эта двойственность абсолютно намеренная. Он не говорит esposa, добиваясь менее официального, более властного звучания.

* Автор приносит искренние извинения за много испанских букв. Он очень любит Paté de Fuá. Очень.

Сцена 59. Сalavera Eleonora

— Из тебя получилась хорошенькая Катрина, — нехотя признал он позже, в гостиничном номере с видом на Площадь Конституции и как следствие мертвецкую вакханалию вокруг надувного скелета с гитарой и в шляпе. — Знаешь, в Лондоне мне чуть ли не каждый день приходилось встречать напыщенных франтих, не заметивших, как превратились в скелеты из собственных платяных шкафов, но ни разу не доводить вступать с ними… в более тесные отношения. До сегодняшнего дня я и не знал, что это, оказывается, моя фантазия. Которую предстоит удовлетворить. Прямо сейчас.

Он взял её левую руку в свои ухоженные ладони, мягко сжал пальцы, невзирая на её сопротивление. Элеонора возмущённо фыркнула и попыталась его оттолкнуть.

— С ума сойти! Не успели мы подняться в номер, как ты уже требуешь восстановления в супружеских правах! Не сделав ровным счётом ничего, чтобы этого заслужить.

— Войти мы всё-таки успели, — жёстко возразил тот. — Уже достижение, не правда ли? Я был джентльменом, хоть мне и далось это с трудом. Ты бы видела, как ты неотразима. А права не требуется заслуживать — они прописаны в договоре. Печать на котором до сих пор действительна.

Он выразительно указал на безымянный палец её руки, где красовалось плетёное кольцо из белого золота.

— Ты по-прежнему носишь его. Одно это красноречивее тысячи слов и отменяет любые твои возражения.

Он поцеловал по очереди каждый из пальчиков её левой руки, затем правой. К мизинцу она сдалась.

— Это был мой знакомый, на площади, — прошептала она. — Ничего серьёзного. Показал мне город, свозил к руинам…

— Я знаю, — ответил Блэк также шёпотом. — Думаешь, я бы не сумел распознать что-нибудь непростительное? Я ведь не просто так тасовал документы в Пятёрке. Кстати о документах: почему ты не сообщила о том, что меня вызывали в SFO? Это было совсем не любезно с твоей стороны. Так и знай, мы ещё вернёмся к этому разговору… в более… формальной обстановке. А пока — иди-ка сюда…

Он не стал снимать с неё платье, чтобы не нарушать образа — ограничился лишь бельём. Будто прославленный маг-иллюзионист выудил винтажный бюстгальтер из строгого декольте, отбросил за ненадобностью, накрыл ладонями грудь. Осторожно, словно бы проверяя, всё ли на месте — да, честно говоря, и не словно: ведь существовал риск взбалмошного пластического вмешательства. К счастью, беда миновала, и мир в его руках принадлежал лишь ему, как и должен.

***

Она могла бы ему не ответить. Могла отказать… нет, не могла. Алан есть Алан, и при всех его недостатках он знал, как к ней прикасаться, что ей говорить.

Вёл себя так, будто ничего не случилось. Будто Элеонора не дала ему ясно понять, что не желает больше оставаться частью его жизни.

Нет смысла находиться рядом с человеком, который в упор тебя не слышит. Не слушает. Фильтрует. Все десять лет кряду — но в последнее время особенно. Как будто в её ближайшем окружении таких людей не было предостаточно.

Нет, Элли, конечно, не питала иллюзий собственной значимости и эксклюзивности в глазах Алана Блэка, когда связала свою судьбу с ним. Это было отчасти притяжение, отчасти — расчёт. От большой части — провозглашение права на собственный голос: её выбор взмутил и без того нечистые воды родственных отношений; ей прочили куда более перспективных, но неугодных женихов, в ультимативном порядке, попутав двадцать первый век с девятнадцатым.

Ну и, конечно же, свойственная всякой женщине непоколебимая уверенность в способность изменить другого, оказать на него благотворное влияние. Ведь известно же, что рядом с достойной спутницей даже мужчина может стать человеком.

Правда, к этому изречению забывают добавить, что для успеха необходимо желание самого мужчины меняться. Ну или хотя бы искренняя любовь к своей избраннице.

Чашу этой поправки Элеоноре за десять лет брака пришлось испить досконально: у Алана не было, как водится, ни любви, ни желания. Ну или желание было — только отнюдь не «меняться». Просто, само по себе: уж чего не отнять!

Она хотела, чтобы тот любил её… Увы, этого Алан не обещал, а вот «любил» исправно. Подолгу. Со знанием дела. Временами неистово.

С возрастом она признала, что можно вполне удовольствоваться этим. Придётся.

Последние лето-осень выдались напряжёнными, деловыми — даже такой аспект на время покинул семейную гавань. Но это — мелочь, пусть и досадная. Нечеловеческий график работы — тоже, в принципе, мелочь: оба приходили домой поздно, если вообще приходили, и почти не пересекались. Она оставляла ему послания на зеркале в ванной — кусочком душистого мыла или губной помадой, самые тайные — в облаке пара на запотевшем стекле. Он изредка отвечал, чаще — нет. Она пыталась быть рядом, даже не имея возможности. Он принимал это не как должное — по ощущениям, как обыденное, а порой как раздражающий фактор.

Тогда она оставила попытки наладить коммуникацию. Сказала себе: просто период такой. Просто Brexit, магнитные бури… шутка, конечно, но удобно списывать невзгоды на внешнюю обстановку.

23 сентября ей исполнилось тридцать два года. Не круглая дата, но значимое событие, да ещё и пришедшееся на пятницу — Элли желала использовать этот день в качестве передышки. Возможности провести вечер с мужем, только вдвоём. Конечно, он об этом знал. Конечно, «принял к сведению». Утром оставил в кухне подарок: коробку французского печенья пяти сортов и серьги Cartier с рубинами и бриллиантами. Дорогая, статусная вещь, соответствующая её образу. А вечером Элли сидела одна за праздничным столом. Муж задержался на заседании, потом решил, что ужин с клиентом в данном случае будет перспективнее. «Ты ведь не расстроишься, правда?» — «Конечно, расстроюсь». — «Тогда извиняюсь. Тем лучше: по крайней мере, тебе не всё равно, и ты не пытаешься скрыться за ложью. Ценю в тебе это. Ciao».

Это последнее ciao, которое она так любила, вдруг вывело её из себя. И этот его беспристрастный взгляд, говорящий: «Я по тебе не скучаю, ведь я никогда и не был рядом». Они общались по телефону, и взгляд она видеть никак не могла — но, тем не менее, видела.

Тогда она и отправилась собирать вещи, составляя попутно для Алана подробное голосовое сообщение, в котором изложила свой взгляд на события — и что дальше так продолжаться не может, и что его приоритеты ей очевидны, но не созвучны, и что она для него — статистка в пьесе, если не декорация, а обладать не значит любить. Быть любимой вещью не то же самое, что любимой женщиной. И прочее, прочее… А он это даже слушать не стал!

Причём сам признался — с довольной улыбкой, восстановив суверенитет. Гордый этим штрихом, как подросток первой победой над комендантским часом и неприступной подружкой.

Оставалось только вздохнуть. Не было сил спорить, кричать — кричала она, между прочим, довольно. И совсем по другому поводу, с другим настроением. Как не кричала уже свыше двух месяцев — и вряд ли смогла бы с кем-то другим.

Именно это, в конечном итоге, решило дело.

Она выторговала день на то, чтобы погулять вместе по городу, насладиться карнавалом новой жизни на костях, а к вечеру оба выехали в аэропорт.

— Но ты не думай, что я ничего не понял, Элли, — сказал он жене, прежде чем элегантно провести её по трапу в новенький самолёт. — Не люблю, когда оскорбляют мой ум. Начиная с середины ноября — самое позднее, с декабря, я планирую разгрузить свой график. Чтобы больше времени оставалось на более важные занятия. На более важных… людей.

Пауза в его речи была едва заметна и ощутима лишь для тех, кто хорошо его изучил. Видимо, этот пассаж дался ему нелегко. Но хоть какое-то усилие над собой. Уже прогресс.