Annotation
Лондон, октябрь 2016 года. В Соединённом Королевстве активно обсуждают Brexit и новые перспективы, а успешного морского юриста оставляет жена.
Как если бы этого было недостаточно, его делают подозреваемым по делу об отмывании денег — и невыездным.
Но Алан Блэк не намерен сидеть сложа руки в ожидании, когда подозрение перерастёт в уверенность.
Он готов действовать. И у него есть план.
Включающий в себя щепотку матчевой магии Tinder, капельку обаяния и две унции ледяного расчёта.
Вот только в Тиндере всякий ищущий окажется однажды искомым — и над ходом событий нависнет угроза перемен.
Лёгкое Топливо
Часть 1. The long intro. Сцена 1. Я, Алан
Сцена 2. Логистика и аристократия
Сцена 3. Проблемы приходят в пятницу
Сцена 4. Sic transit gloria (feckin’) mundi
Сцена 5. Воскресенье с перламутром
Сцена 6. Робин из Веба
Сцена 7. Взлом на сороковом этаже
Сцена 8. Тиндер. Последний матч, первый приговор
Сцена 9. Ветер перемен
Сцена 10. Баллада о плохом цетановом числе
Сцена 11. Прошу, мадемуазель
Сцена 12. В монокле
Часть 2. The long day. Сцена 13. Интимные пространства
Сцена 14. Трафальгарская философия и кресс-салат
Сцена 15. Нулевой меридиан
Сцена 16. Тихий рейд по жилому массиву
Сцена 17. Den of Nala…
Сцена 18. …And masala
Сцена 19. Правда или действие?
Сцена 20. Parking with style. Breaking with grace
Сцена 21. Странные люди
Сцена 22. Личный заложник
Часть 3. The long preparations. Сцена 23. Sweet 60
Сцена 24. Фелиция Харди и Тайная комната
Сцена 25. Время действовать
Сцена 26. Соколиный насест
Сцена 27. Заноза в… (Thorne in your side)
Сцена 28. Бутылочка Брунелло
Сцена 29. Моя тактика соблазнения
Сцена 30. Фуражка, фидер, фрикадельки
Сцена 31. Ретро-вставка с бутылкой молока
Сцена 32. Хомячок и тарелочница
Сцена 33. Glock & Beretta
Сцена 34. Striscia l’immondizia
Сцена 35. Вкус грушанки и сожаления
Сцена 36. Капля огня. Капля дождя
Сцена 37. Иррациональный человек
Часть 4. The long performance. Сцена 38. Чёрные утра, чёрные дни
Сцена 39. Маленький народец
Сцена 40. Anywhen
Сцена 41. Ритм Ноль
Сцена 42. Чёрное зеркало
Сцена 43. Oh papà
Сцена 44. Парфюмерная навигация
Сцена 45. Хромые кони и нуар
Сцена 46. Audi, vide, tace
Сцена 47. Анализируй то. Анализируй это
Сцена 48. Перекур (который мы осуждаем)
Сцена 49. Воздвигая границы
Часть 5. The long goodbye. Сцена 50. Связь со спутниками установлена
Сцена 51. Друзья Дороти
Сцена 52. शेड्स ऑफ रिछारिया *
Сцена 53. На высоте
Сцена 54. Демонтаж. Ничего личного
Сцена 55. Страсти по Харди
Сцена 56. Кошка с нетрадиционной анатомией
Сцена 57. Now I'm looking for you…
Сцена 58. Día de Muertos
Сцена 59. Сalavera Eleonora
Лёгкое Топливо
Часть 1. The long intro. Сцена 1. Я, Алан
Шрамы, утверждал он, это страстные метки судьбы, оставленные её вездесущими когтями.
Знал, должно быть, о чём говорил, обрастя к своим тридцати шести годам изрядным числом подобных отметин: одна под рёбрами справа — старая история, нож (причём до досадного кухонный). Другая — на правом плече: история куда более современная, но достаточно глупая (пуля навылет). Третья уже на левой руке — он нанёс её сам себе обломком стекла в девяносто третьем под Рождество (в тринадцать он ещё пытался доказывать школьным товарищам свою крутизну непопулярными методами).
И последняя, самая беспощадно интимная, у виска. От женщины, ненавистно любимой.
От собственной матери.
Он тогда болел. Не всерьёз — какая-то детская дрянь: лихорадка, сыпь, высокая температура. Ничего смертельного, но достаточно, чтобы мать вошла в стихию усиленной опеки.
Шторы были опущены, в комнате разлагался застоявшийся воздух и жар, дверь оставалась чуть приоткрытой, но контакт с внешним миром утерян. Домашние ходили на цыпочках, кошка — и та под замком.
Он вспоминал тот декабрь обрывками: компрессы, снадобья, «чудодейственные» настои, привезённые чёрт знает откуда. Горчичники, от которых царапало горло и становилось трудно дышать. Ещё какие-то запахи — ладан, мёд, валерьянка. Всё либо приторно сладкое, либо до дьявола горькое. Такие же точно слова — не его имя, а что-то другое, уменьшительное, от чего хотелось вывернуться наизнанку.
И прикосновения — не опасные, но непозволительно долгие, когда в каждом жесте сквозит нарушение границ под флагом заботы.
И вот однажды ближе к вечеру он проснулся; жар слегка отступил, сознание прояснилось.
Лампа с красным абажуром на прикроватном столике зловеще кровавила полумрак. Рядом стояла мать, в руке — ножницы.
— Нужно немного подстричь, — пояснила она. — Ты вспотел, пряди липнут ко лбу, не годится.
Он кивнул и послушно приподнялся на постели, подложил за спину подушку.
Звон стригущего лезвия разносился в ушах отголосками церковного пения, убаюкивал.
А потом — поворот головы, резкий вздох. Укол, жжение в виске, по щеке потекло что-то тёплое.
И зазвучал тот же голос с ласковой укоризной:
— Ох, зачем же ты дёрнулся? Нужно быть осторожнее. Сдержаннее. Сам виноват: ну что ж, потерпи.
Она вернулась с тазиком, полным тёплой воды, обмыла рану, наложила повязку. Поцеловала в макушку, где застыло недоумение: «Я же не двигался. Она сама повернула мне голову…»
— Ты у меня особенный, — проворковала она, будто фея из радиосказки. — Сильный и смелый. Не такой, как остальные.
Шрам затянулся, мысли об этой истории — нет. Ни то, ни другое не добавляло мужественности, лишь напоминало о бессилии. О тех временах, когда он был слишком слаб, чтобы противостоять интервенции.
***
Татуировок он не имел. И не припоминал, чтобы когда-либо всерьёз намеревался оставить на коже след от чернил — без права ликвидации.
Ради фиксации воспоминаний? Те и так умели в нём угнездиться: в движениях, в голосе, в том, как он стоял у окна, глядя вдаль, когда полагал, что никто его не видит.
Так что — навскидку — обычный мужчина, без отличительных примет. Если не принимать во внимание то сочетание черт, кое женщины привыкли считать неотразимым. Высокий — метр восемьдесят шесть, черноволосый (очень уж любят по такому случаю поминать вороново крыло), с высокими скулами и острым волевым подбородком. Нос — аристократический, в меру крупный и в меру прямой, глаза — загадочно карие, хотя по его заносчивому утверждению банальные. Одно время он даже носил стальные линзы, проникшись хладнокровным взглядом типичных убийц из криминальной кинохроники. Но это не лучшим образом сказывалось на имидже адвоката, и от прихоти пришлось отказаться. Кроме того, каждый вечер снимать линзы и промывать их специальным раствором было утомительно.
А в последние годы, пресытившись походами в парикмахерские, где как нарочно завели моду водворяться вьетнамцы и турки, он решил слегка отпустить волосы. И остался доволен: как ни странно, этот штрих ему шёл.
Но что таило истинную банальность, куда более плоскую нежели цвет его глаз, так это имя. Простое, и резкое, обыденное аж до саркастического cliché.
Алан Блэк.
Конечно, где-нибудь в Японии или Белоруссии население бы с этим поспорило, но в центре Лондона он был всё равно что очередной Нгуен во Вьетнаме.
От постылости упасало лишь среднее имя. Но оно фигурировало в документах, попадавшихся на глаза немногим — либо тем, без кого не обойтись, либо устраняемым свидетелям, имевшим неосторожность узнать чуть больше, чем полагается.
