Но ведь все дело в том, что человеческая жизнь коротка, так давайте же стремиться к тому, чтобы у нас было время ее прожить! Работая на износ, мы изнашиваемся и дряхлеем до времени. "Festina lente”.

Американцы не привыкли довольствоваться малым. Им всегда хочется превосходства. Изобилия. Жители Востока своей умеренностью, своим природным даром довольствоваться малым являют им полную противоположность. В Персии мне доводилось видеть сидящих на козлах возчиков, отщипывающих от хлебного ломтя и виноградной грозди, это был их обед, они обходились без мяса. Они способны обходиться также, например, без золотого брегета. Однажды я спросил своего кучера, когда мы приедем в следующий город. Он взглянул на солнце и ответил: «Сдается, будем там до большой жары» (до полудня). Какое точное и одновременно поэтическое выражение, звучит, как стихотворная строка.

Американцы скажут, что их неуместно сравнивать с персами и что какой-нибудь «форд» проделал бы этот короткий путь меньше чем за час. Персия, скажут они, – одно, а прогресс другое. Да, мой возница правил лошадью, у него было на это время, это ему нравилось, по дороге он развлекался тем, что разговаривал с конем, как со старым товарищем. Он увещевал коня, уговаривая его поторопиться: "Посмотри, как пылает солнце, ты что, хочешь сгореть?”

Что такое прогресс? Разве он заключается в том, чтобы быстрее передвигаться по дорогам? Отнюдь нет, если так подходить к положительным и отрицательным сторонам прогресса, то окажется, что издержки слишком велики. Прогресс состоит в том, чтобы обеспечить телу отдых, а душе – покой. Прогресс – в благополучии человека»[137] .

Америка всегда «беспокоила» Гамсуна, однако никогда он не испытывал к ней такой же ненависти, как к Англии.

В Америке издавались его книги, и в 1914 году писатель даже собирался отправиться, как в годы молодости, в лекционное турне по Штатам. Это, помимо всего прочего, очень помогло бы поправить финансовое положение семьи, поскольку денег на Скугхейм тратилось много и долги Гамсуна были велики. Предложенный гонорар за лекции впечатлял и не мог не порадовать писателя, однако он был слишком занят своим основным делом – написанием книг – и так и не собрался в путешествие через океан.

* * *

Зато много внимания он уделял в это время – в тяжелые годы войны – детям. Он имел своих малышей, которых очень любил, поэтому не мог спокойно смотреть на ужасы войны.

;Для начала Гамсун организовал сбор средств для французского детского дома и первым внес в его фонд деньги.

Сиротам он помогал всегда. В 1922 году он отправил телеграмму Фритьофу Нансену, в которой писал, что посылает «господину профессору тысячу крон на помощь страдающим от голода детям» и выражает сожаление, что не может «послать миллион».

Особое внимание Гамсуна вызвал новый закон, принятый в Норвегии в годы Первой мировой войны, по которому матери, убивавшие своих детей, получали минимальное наказание за свое преступление.

Гамсун выступил против матерей-детоубийц. Понимая, что виноваты не они, не имеющие возможности прокормить новорожденных младенцев, а виноваты социальные условия, тем не менее в январе 1916 года Гамсун пишет статью «Ребенок» в «Моргенбладет», в которой призывал «повесить первую сотню» родителей-детоубийц – это, по его мнению, должно будет напугать остальных.

Статья, как и следовало ожидать, вызвала бурную реакцию общественности. Многие считали – вполне справедливо, – что силой и уж тем более насилием ситуацию не исправить, однако Гамсун продолжал упорствовать, поскольку считал, что убийцы собственных детей «просто совокупляются в первый и последний раз в своей жизни» на вечеринке или после случайного знакомства, «выпивают и расходятся по домам».

Но, несмотря на многочисленные статьи в газете и развернувшуюся дискуссию, найти решение болезненного вопроса не удалось.

Гамсун не отступил, но понял, что ничего изменить не в силах, и заперся в Скугхейме. Он работал и жил своей жизнью, отказываясь от всех приглашений внешнего мира.

Жизнь на севере была одновременно приятна и тяжела для Гамсуна.

Прежде всего, было очень затруднено общение с остальной частью Норвегии, да и при пересылке корректур и рукописей в Копенгаген и Кристианию возникало много препятствий.

Кроме того, и Скугхейм, и семья Гамсуна воспринимались как туристический аттракцион, и все приезжавшие в Нурланн непременно старались посетить усадьбу известного писателя и пообщаться с ним. Это не могло не раздражать Гамсуна и его домочадцев.

Возникали проблемы и с приездами старшей дочери Гамсуна Виктории. Она была в гостях у отца в Скугхейме только один раз – в 1912 году, сразу после рождения Туре. Поездка оказалась для девочки очень утомительной, больше Виктория к отцу не приезжала, да и у него были на счет дочери другие планы: в 1920 году Гамсун отправил ее с матерью во Францию. Он пишет Виктории: «Я подумал о том, что ты с мамой могла бы поехать во Францию и пожить там некоторое время, тогда бы ты смогла выучить французский в совершенстве... Бедная дорогая Виктория, мне так хочется сделать хоть что-нибудь для тебя, что в моих силах».

Поездки самого Гамсуна по делам тоже были сопряжены с массой проблем, особенно во время войны, когда стало затруднено передвижение по стране, да и дозвониться домой порой было очень непросто, тем более что именно в это время писатель стал глохнуть и пользоваться телефоном ему становилось все труднее и труднее, а терпимостью и смирением он никогда не отличался.

Звонить же домой он хотел как можно чаще: заботы о хозяйстве все время беспокоили его – и уборка урожая, и ремонт дома и хозяйственных построек, и многие другие каждодневные дела в усадьбе, требовавшие его хозяйского пригляда. Гамсун надоедал Марии своими бесконечными ценными указаниями, хотя жена прекрасно управлялась со всеми делами, но Мария неизменно писала ему успокаивающие письма. Надо думать, что это ее тоже мало радовало, и напряжение в семье нарастало.

Поэтому в начале 1916 года Скугхейм выставили на продажу за 12 тысяч крон. Мария, которая успела полюбить усадьбу, была против: она считала, что с такими маленькими детьми переезжать, да еще со всем скарбом, будет тяжело. Кроме того, она действительно полюбила жизнь на севере и в последние годы жизни писала:

«Когда мы приехали в Хамарёй, чтобы „прожить здесь остаток жизни“, его пастбища не показались мне какими-то особенными. Ни болот, ни пустошей, ни густых лесов!

...Северонорвежский диалект Вальборг, услышанный теми, кто говорит на южном наречии, часто вызывает воспоминания о Хамарёе, вдыхает в них жизнь. Этот медлительный, негромкий говор долго доходит до ушей собеседника, это язык Кнутова детства. На нем он любил говорить со мной, когда бывал веселым и шутливым, каким он мог иногда быть. Память о Хамарёе в основном светлая. Тяжелые периоды длились во время написания всех этих значительных книг, прежде чем они увидели свет, или, может, великолепие звездной ночи здесь, на севере.

И какое счастье, что все это позади!

Я могу теперь с легкой улыбкой взирать на прошлое. Вспоминать о его ребяческих, иногда гротескных причудах. Однажды он вернулся домой с большим пакетом каштанов. "Тебе надо посмотреть в поваренной книге, как можно приготовить блюдо из каштанов. А потом мы пригласим доктора, и ленсмана, и Георга Ульсена – как ты думаешь, не пригласить ли нам и пастора? Нет, они, скорее всего, уже видели прежде каштаны, они ведь с юга...”»[138]

Гамсун уступил, согласившись с доводами жены, и решил не продавать Скугхейм. Но в апреле того же года он пишет другу детства Эрику Фрюденлюнду в Вальдрес, прося его подыскать для него и семьи дом где-нибудь поблизости, а затем обращается к друзьям в Кристиансунне все с той же просьбой. В новогоднем поздравлении Эрику Фрюденлюнду в конце 1916 года Гамсун вновь пишет о переезде и о своем уже окончательном решении приобрести усадьбу – обязательно с большим домом – как можно быстрее – в Вальдресе. Судя по всему, мнение Марии по этому вопросу его уже не волновало.