Многие поддерживали Гамсуна в его скорби, многие почувствовали себя сиротами. Именно поэтому их взоры и обратились к Гамсуну, тем более что сам Бьёрнсон неоднократно говорил о Гамсуне как о своем преемнике и ученике.
Гамсуну, как и любому другому человеку, слава и признание были приятны, но становиться «новым великим человеком Норвегии» он вовсе не собирался: у него были иные интересы, собственная точка зрения абсолютно на все происходящие в его жизни и в жизни страны события и своя дорога.
Однако норвежский народ уже сотворил себе кумира...
* * *
Работалось Гамсуну в эти годы прекрасно. В 1912 году вышел его новый роман «Последняя радость», последняя часть трилогии о страннике.
Критики называют «Последнюю радость» первым произведением «совести Норвегии», «нового великого человека». Свой роман Гамсун заканчивает так: «Это мой дар тебе, дух Норвегии! Я написал это во время чумы и ради чумы. Я не могу остановить чуму, да это и невозможно нынче, да мне в этом деле помешает и сам народ. Но когда-то этому придет конец. Пока же я делаю, что могу, для противостояния ей, а вы мне противитесь».
Гамсун никогда не хотел быть духом Норвегии и честно заявлял об этом. В романе он так или иначе иронизирует над всеми новыми сторонами жизни в стране: над женской эмансипацией и наплывом иностранных туристов, над новыми формами образования детей и над самим путем развития страны.
Заключительная часть трилогии ничем не напоминает первые две, довольно минорные по окраске повествования. «Последнюю радость» часто сравнивают с «Мистериями»: их роднит напористость, смелость и противоречивость героев. Писатель, от лица которого и ведется рассказ, готов уступить дорогу молодым – и обрести семейное счастье и покой. Он понимает, что и у стареющего человека есть прекрасный повод для радости – дети.
* * *
В 1912 году у Кнута и Марии рождается первый ребенок – сын Туре.
Лучше всего о родителях может рассказать их дитя, поэтому предоставим слово Туре:
«Отец всегда находил для меня время. Мы с ним совершали долгие прогулки по дорогам Хамарёя. Мать волновалась за нас, но мы чувствовали себя превосходно и не допускали в свои отношения посторонних... Отец не выносил моих слез, ему приходилось прибегать к хитрости, если он хотел безболезненно отделаться от меня.
Какое бы светлое и счастливое ни было у человека детство, ему все равно наверняка случалось переживать трудные минуты. Я, например, страшно боялся темноты. До сих пор мне слышится низкий, спокойный голос отца, уговаривавшего меня не бояться: «Не бойся, Туре... Темнота добрая, она такая добрая, сынок».
В первые годы жизни я был привязан к отцу больше, чем к кому бы то ни было, в том числе и к матери. Ни у кого не было таких добрых сильных рук, и я так любил сидеть у него на руках! И он никогда не сердился на меня. Терпение его было беспредельно.
Однако я недолго оставался единственным ребенком в семье. Мне было два года, когда родился Арильд и оттеснил меня от матери, но не от отца.
...Здесь не место говорить о том, сколько мы в детстве видели от матери нежности и доброты... А вот отец бывал даже опасным, хотя и не прибегал к рукоприкладству. Он излучал такую силу, что мы, дети, постепенно прониклись к нему, никогда не шлепавшему нас, большим уважением, чем к матери, не брезгавшей шлепками.
Никто не относился к нам нежнее, чем он. Я приведу маленькое письмо, которое он прислал мне на день рождения, когда мне исполнилось три года:
"Письмо Туре от папы.
Дорогой Туре! Тебе сегодня стукнуло три года, и папа поздравляет тебя с днем рождения. И посылает тебе заводную карету, она будет ездить, если мама заведет ее. Это очень хорошая карета, ты можешь посадить внутрь какую-нибудь куколку, а другую куколку посадить сверху, и пусть они катаются. А еще мама даст тебе бананов, и еще, будь послушным мальчиком и пей солодовый экстракт, чтобы стать здоровым и сильным. Папа очень любит тебя и думает о тебе каждый день "»[125] .
Арильд родился в 1914 году, Эллинор – в 1915-м, а Сесилия – в 1917-м.
Гамсун очень любил детей, но работа всегда стояла для него на первом месте, и он часто уезжал из дома – по меньшей мере на три месяца в год, иногда на больший срок – для работы, как мы помним, ему требовалось сосредоточиться.
Когда новая книга начинала зарождаться у него в голове, он исписывал бумагу одному ему понятными каракулями и складывал листы на рабочем столе в своем кабинете в Скугхейме. Когда же все сюжетные ходы были придуманы, Гамсуну требовалось остаться одному и написать задуманное. Он пробовал писать в усадьбе – но у него ничего не получалось, потому что его постоянно отвлекали разные хозяйственные дела. Когда же он был в отъезде, все вопросы решали управляющий и жена.
Уезжал Гамсун в разные места – жил в пансионатах и отелях. Когда Мария в первый раз приехала навестить мужа в такой его «командировке», то чуть с ума не сошла от ревности: в пансионате жило очень много женщин, в том числе красивых и одиноких. Но Гамсуну некогда было отвлекаться от работы. Он писал часами – не делая перерывов. О его способности работать по 10 часов подряд ходили легенды. Работая в отеле, он снимал три номера, сам селился в центральном (среднем), а «боковые» держал пустыми, чтобы туда никто не заселялся и не мешал ему работать.
Гамсун был одержим своими книгами – и ему требовалось выплеснуть их на бумагу, чтобы вернуться к семье.
О жене и детях он очень скучал и писал Марии:
«Ты должна сказать Туре, что я очень люблю его и все время о нем думаю. Бедный Туре, я так жалею, что не всегда читал ему, когда он о том просил. Конечно, я читал ему книжки, но не каждый раз, когда ему того хотелось. Только бы он не обижался на меня за это! Надеюсь, что он и думать об этом забыл. Я привезу ему подарочки, когда вернусь, так и передай ему. Но я все еще не могу приехать, папа сейчас должен много работать, писать и писать. А Арильда погладь от меня. Он так и стоит у меня перед глазами на полу в гостиной. Забавный кругленький малыш!»
Не меньше скучала и Мария. Она отвечала мужу:
«Я все думаю, удается ли тебе в покое и тиши работать в Будё? Если бы ты мог писать дома! Бог знает, что я не вру, что если бы только я могла, я согласилась бы, чтобы мне отрубили руку, только бы ты работал дома! Мне так хочется, чтобы всё у нас было хорошо, я бы всё отдала за это! Но с самого начала я что-то делаю не так, я тебя всё время раздражаю...
Не забудь позвонить Туре и прислать ему открытку или письмо 6 марта, в день его рождения. Господи, как же я скучаю по тебе, мой любимый, даже по нашим ссорам. Я всё время себя накручиваю и не могу жить спокойно, пока тебя нет дома, я тут так одинока...»
То, что Гамсуну не нравилось уезжать из дома, становится ясно из письма, которое он в 1911 году отправил Немировичу-Данченко:
«В Россию я теперь приехать не могу, даже если бы решился на такое путешествие, я слаб и нездоров. Кроме того, я не могу сейчас встречаться с посторонними. Я люблю оставаться в своей комнате, или в лесу, или в горах, или на море. В чужих я не нуждаюсь и не буду нуждаться.
Много лет назад меня приглашали в Россию, предлагали даже бесплатный проезд и проживание, сколько захочу. Последнее предложение пришло из Крыма, от одной профессорской семьи в Киеве, было ещё одно от члена думы в Риге и т. д. Однако я был вынужден отказаться от дружеских и любезных приглашений из России, а также из Венгрии, Германии, Америки, Дании, от всех повторных приглашений.
Я благодарю Вас, господин директор Немирович-Данченко, но приехать не могу. Оставим это.
Я боюсь людей, с которыми не знаком, и не желаю принимать чужих. Оставим и это. Может быть, позднее, может быть, через год или около того я буду в состоянии приехать в Россию. Бог знает!»
