За дверью слышался негромкий разговор, начали ломать замок. Я вынул пистолет Джонстона и осмотрел его, он был в порядке. Руки у меня сильно тряслись, а ноги сделались как ватные.
Взгляд мой остановился на двери, то была необычайно крепкая дверь, из досок с поперечными перекладинами, она была даже не сбита, а крепко сколочена. Вид этой прочной двери придал мне силы, и я начал думать – до этого я думать не мог. Дверь открывалась наружу, значит, ее нельзя было взломать. Коридор за дверью был короткий и не давал возможности разбежаться. Я понял это и вдруг расхрабрился и громко закричал, что всякого, кто ворвется, я уложу на месте... Время тянулось. Я все более и более смелел и уже не прочь был геройски покрасоваться и крикнул:
– Ну, что вы решили? Пробиваетесь или уходите? Я спать хочу.
Тут немного погодя простуженный бас ответил:
– Мы уходим, сукин ты сын.
Я услышал, как кто-то вышел из коридора и по снегу заскрипели шаги.
Выражение «сукин сын» в Америке, как, впрочем, и в Англии, является национальным ругательством, а поскольку я не привык безответно выслушивать подобное, я хотел открыть дверь и выстрелить в негодяев. Однако в последний момент одумался: может быть, ушел только один из негодяев, а другой, наверное, стоит и ждет, что я открою дверь, чтобы напасть на меня. Я подкрался к одному из окон, быстро поднял штору и выглянул. Мне вдруг показалось, что я вижу темное пятно на снегу. Я открыл окно, прицелился, насколько это было возможно, в темную точку и выстрелил. Щелчок. Я выстрелил еще раз. Щелчок. В бешенстве я опустошил всю обойму, наконец раздался один жалкий выстрел. Но грохот в замерзшем воздухе был оглушительный, и я услышал с дороги крик: «Беги! Беги!»
Тогда вдруг из коридора выскочил еще один человек, промчался по снегу и исчез в темноте. Я угадал. Действительно, некто остался в коридоре. И с ним я даже не мог как следует попрощаться, потому что в револьвере был один несчастный патрон, а я его уже использовал...
...Никогда в жизни я больше не испытывал подобного ужаса... Еще несколько раз, когда я испытывал страх, сердце оказывалось у меня в горле и мешало дышать – это память о той ночи.
Я даже не подозревал, что страх может выражаться таким необычайным образом»[31] .
Гамсун действительно всегда умел принимать решения и находить выход из самых трудных ситуаций. Его никто и никогда не мог упрекнуть в отсутствии мужских черт в характере. Описанный выше случай – лучшее тому подтверждение.
Но, будучи настоящим «мачо», как мы бы сейчас сказали, он продолжал лелеять в душе мечту стать писателем и зарабатывать на жизнь не тяжелым физическим трудом, а литературным (надо сказать, не менее тяжелым и опасным). И в Маделии он продолжает не только писать, но и читать лекции.
3 февраля он делает доклад «Евреи, от Авраама до наших дней», на который приходят около ста человек. Это уже настоящий успех!
И Гамсун решает отныне читать лекции не бесплатно, а за деньги. Следующее выступление он планирует в Сант-Джеймсе, но билеты купило так мало народа, что лекцию пришлось отменить. Очередная неудача оказала столь сокрушительное впечатление на Кнута, что он говорит своему другу о принятом решении никогда больше не выступать с докладами.
И тут же судьба, как будто в компенсацию за все тяготы жизни в Америке, делает ему настоящий подарок: молодой человек совершенно неожиданно знакомится с Кристофером Янсоном, писателем и священником-унитарием, о котором столько всего слышал на родине и которого всегда безмерно уважал.
Пастор Янсон сейчас забыт не только в англоязычных странах, но даже и в самой Норвегии, хотя в свое время был очень известен по обе стороны океана. Именно он послужил прототипом пастора Станга, символа безграничной веры, в одной из самых известных пьес Бьёрнсона «Сверх наших сил» (1886).
Вот как сам Янсон описывает в мемуарах встречу с Гамсуном:
«Я встретил его случайно... На лесопилке я обратил внимание на высокого стройного молодого человека в золотых очках, аристократичного и интеллигентного. Он говорил по-норвежски. Я заговорил с ним. Было воскресенье, и он смог пойти со мной прогуляться по лесу. Я спросил его, доволен ли он своей работой – разгрузкой и погрузкой досок.
– Конечно, не доволен, но что мне еще остается делать, ведь надо на что-то жить.
– Тогда, быть может, вы предпочитаете работу для души?
– Само собой, только вот где ее взять?
И тогда я сказал ему, что мне нужен литературный секретарь, который помогал бы переводить мои работы для американского журнала и еще готовил бы материал для моих докладов. Я спросил, каковы его религиозные убеждения.
– Да особо никаких, – отвечал он.
Я рассказал ему об унитарианстве, о том, что мы выступаем против некоторых общепринятых догм. Тут выяснилось, что эти догмы не нравятся и ему».
Разговор закончился предложением Гамсуну занять место секретаря Кристофера Янсона. Конечно, Кнут с радостью согласился и, будь на то его воля, отправился бы в Миннеаполис в тот же день, но подвести друга, оставившего на него свое дело, он не мог. Гамсун благодарит пастора и просит дать ему некоторое время на улаживание дел.
Вскоре все проблемы были разрешены, и Кнут сел на поезд, следующий в Миннеаполис, где живет и работает Кристофер Янсон.
* * *
В середине апреля он уже вовсю помогает пастору – собирает деньги на различные благотворительные нужды, делает переводы с английского на норвежский и даже выступает в Назарет-холле – церковном зале, где собирались унитарианцы.
Оратором Гамсун оказался превосходным, его выступления часто имели ошеломляющий успех. В воспоминаниях Кристофера Янсона сохранилось описание одного из таких вечеров. После речи Кнута собравшимся должны были подать лютефиск[32] .
«Все уже было готово, а Кнут почему-то не появлялся. Праздник начался, на стол подали лютефиск, а Кнут все не приходил. Ситуация была не из простых: многие верующие знали о веселом характере молодого человека и его умении погулять, а потому были уверены, что он просто забыл о празднике. Наконец, в десять часов вечера Кнут изволил явиться и произнес остроумную и вдохновенную речь, в которой смог объяснить, в частности, и причину своего опоздания. Он рассказал, что плохо ориентируется в городе, – и просто-напросто заблудился. Во время вечерней прогулки он заблудился и никак не мог найти дорогу к Назарет-холлу. Добрые люди пытались помочь ему – но все их усилия были напрасны... До тех пор, пока он не уловил знакомый запах – запах родной Норвегии. Он пошел на него, запах становился все сильнее и сильнее... И вот он уже здесь».
Добрые и бесхитростные, унитарианцы просто обожали подобные истории, а потому нет ничего удивительного в том, что они всё простили беспутному и веселому гуляке.
Однако самого учения унитарианцев Кнут так и не принял[33] – впрочем, как и жена Янсона, фру Друде. Веселая и радующаяся жизни, она всегда поддерживала Гамсуна в его религиозных спорах с мужем. Фру Янсон очень хорошо относилась к Кнуту и проводила с ним много времени: беседовала с ним, играла на фортепиано, гуляла. По словам Расмуса Андерсона, друга семьи, фру Друде как-то призналась ему, что «пребывание в комнате вместе Гамсуном действует на нее как некий эликсир, придающий силы, духовные и физические».
Не меньше фру Янсон любили молодого секретаря и дети Янсонов. Кнут всегда умел находить общий язык с детьми, очень любил их и никогда не отказывал себе в удовольствии поиграть с ними. А они в ответ души в нем не чаяли и, когда «понарошку» готовили обед для своих кукол, всегда ставили для Гамсуна отдельную тарелочку.
Впоследствии Янсоны, и во времена работы у них Кнута ладившие между собой не очень хорошо, развелись. Кристофер женили на спиритистке, а фру Друде, с юности писавшая короткие повести и рассказы, по-настоящему пристрастилась к литературному труду и даже издала роман «Мира» под псевдонимом Юдит Келлер, шокировавшем публику. Многие посчитали, что в романе она рассказала о своей измене мужу с Гамсуном. В открытом письме в газету «Дагбладет» от 10 февраля 1898 года Гамсун писал, что, когда Юдит употребляет слово «неверность», то имеет в виду неверность духовную, а никак не физическую.
