С моими родителями, Саламоном и Диамантой, в конце 1930-х годов, до того, как война пришла в мой родной город Скопье, столицу Македонии

Я смотрю, как плачет моя мама.

Она тихо сидит на кухне и нашивает желтые звезды на все наши вещи. Одежда грудами лежит на стульях, гладильной доске и кухонном столе. Мама шьет ровно и аккуратно, не издавая ни звука. По ее лицу струятся слезы.

Я не двигаюсь: напуган. С моих губ срывается едва слышное: «Zašto, Mama?» Зачем она это делает?

Она поднимает взгляд, но, кажется, смотрит сквозь меня. «Потому что мы евреи».

Что имеется в виду – «евреи»? Я не понимаю.

Март 1943 года. Мне пять лет.

Скоро мы отправимся в концентрационный лагерь.

С мгновения этого воспоминания о матери прошло почти 80 лет. На первый взгляд кажется, что я преодолел трагедии своей юности. Восстал – не то чтобы из мертвых, но что-то вроде того – и стал известным теоретиком и консультантом по вопросам управления.

Считается, что я добился успеха. Но так ли это? И что такое успех?

Однажды меня пригласили выступить с лекцией. Как обычно, организатор начал с рассказа о моих достижениях: основал собственный институт, консультировал премьер-министров и преобразовал сотни компаний; написал 26 книг, переведенных на 36 языков; получил 21 значимую докторскую степень и почетное гражданство двух стран. Меня считали одним из 10 людей, доносящих идеи до всего мира, наряду с Далай-ламой и Папой Римским.

На сцене рядом сидели два спикера, которых я не знал. Один спросил другого: «А он счастлив?»

Но счастлив я не был. Мое сердце было в клетке. А жизнь – долгой борьбой за то, чтобы найти счастье, преодолеть страх и обрести утраченную любовь. Я не сдался – история как раз об этом. Обнаружил, что с помощью тех же принципов, которые я использовал для реорганизации компаний по всему миру, можно преобразовать себя и обрести счастье.

Эта книга – рассказ о моей жизни, настолько правдивый, насколько возможно его таким сделать, раскапывая воспоминания нескольких прошлых десятилетий. Отражение в зеркале не отретушировано, и порой его нельзя назвать красивым. Работая над рукописью, я узнал о себе больше, чем мог представить: несчастье – не фатальная болезнь. Это выбор: измениться или пребывать в мучениях.

Я сделал выбор. Изменился. И верю, что мы все можем трансформироваться и начать любить. И именно от этого зависит будущее нашей цивилизации.

Сегодня человеческая раса переживает серьезные изменения. Мы начали как шимпанзе, у которых вожаком был сильнейший. Затем стали кочевым обществом, где вождем становился лучший охотник. Когда превратились в оседлых и занялись сельским хозяйством, лидером стал тот, у кого насчитывалось больше земель и овец. Какой тут общий знаменатель? Сила. Мускулы. Власть.

С началом индустриализации на первый план вышел мозг. Планирование. Бюджетирование. Организация. Сейчас мы живем в постиндустриальном, информационном обществе и движемся к чему-то новому – назовем это цифровой эпохой. В новом мире на смену мускулам придет робототехника, а вместо мозга будет искусственный интеллект. Какое же будущее нас ждет?

Если цивилизация продолжит двигаться по нынешней траектории, все сильнее развивая мозги и мускулы, не станем ли мы похожи на нацистскую Германию? Это было высокообразованное, культурное общество – с музыкой, искусством, литературой, – но без сердца. Представьте себе наши перспективы: общество с огромным арсеналом ядерного оружия, высокими технологиями и возможностью ведения химических и биологических войн, но без души.

Что же нас спасет? Сердце.

В одном моем любимом ресторане на стене висит большая вывеска: «Мы не накормим вас тем, что не дали бы своим детям». Что ж, если вы любите меня так же сильно, как своих детей, тогда я ваш клиент на всю жизнь. Это называется «управление с душой». Не только ради прибыли.

Когда-то сын спросил меня, зачем я пишу историю своей жизни: «Это что, эгоизм?» Я так не думаю. Полагаю, что есть много людей, которые в чем-то узнают себя после прочтения этой книги. Возможно, вы – один из них. Я надеюсь, она подтолкнет вас к изменениям в собственной жизни. Поделиться любовью. Испытать ее.

Ицхак Адизес, Округ Санта-Барбара, Калифорния, и Тель-Авив, Израиль

21 марта 1943 года более 2000 заключенных концентрационного лагеря Монополь, в том числе мои бабушка и дедушка, тети, дяди и двоюродные братья, сели в поезд, направлявшийся в лагерь смерти Треблинка

Я в четырехлетнем возрасте. 500 лет турецкой оккупации оставили в регионе заметный след на всем: от одежды и еды до игры в нарды на старом базаре

Мы, евреи македонского города Скопье, в тишине собрались у опор бывшего деревянного Еврейского моста. Теперь он каменный и больше не называется Еврейским, потому что в Скопье нас почти не осталось.

Здесь толпилось множество семей. Люди боялись заговорить и даже взглянуть друг на друга. По всему городу стояли указатели, направлявшие нас сюда. В место, откуда мы должны отправиться в трудовые лагеря. Больше никто ничего не знал, но и не хотел задавать вопросы первым, чтобы не привлекать внимание к себе и своей семье. Я чувствовал тревогу, пропитавшую воздух, и цеплялся за мамину руку.

В то утро меня одели в самую теплую одежду. Как будто она могла каким-то образом защитить меня от того, что нас ждало. Когда мама пыталась застегнуть верхнюю пуговицу моего пальто, ее пальцы дрожали, а лицо исказилось в попытке сдержать слезы.

Мы стояли в неровной шеренге на холодном утреннем воздухе, ожидая приказа, который приведет нас в чувство. Вскоре солдаты в форме скомандовали идти через мост. Они толкали нас прикладами винтовок, но их лица не выражали эмоций.

Неуклюжей толпой мы молча двинулись вперед. Нашитые на груди ярко-желтые звезды, хорошо заметные в это мрачное утро, выдавали не только наше низкое положение, но и ожидавшую нас судьбу. До сих пор помню серое небо, казавшееся небывало низким. И запах, осквернивший воздух, – затхлое зловоние пота, пропитывавшего всех. Я дрожал и засовывал ладони под мамины руки, надеясь хоть как-то их согреть.

Наша семья перешла через мост с повозкой, следуя за солдатом во главе толпы. Казалось, он единственный знал, куда мы идем. Было тихо, если не считать голосов солдат и ритмичных шагов по вымощенной булыжником улице, когда-то построенной турками. Для маленького мальчика это было долгое путешествие. Мне было трудно ступать по неровным камням, поэтому я начал плакать и умолять маму взять меня на руки. Но она отказалась, и я заплакал еще сильнее. Почему она не взяла меня на руки? Об этом я узнал только после войны.

На обочине дороги вдоль всего нашего пути стояли македонцы, наши соотечественники. Одни молча смотрели, как мы идем, другие насмехались и оскорбляли нас, называя chifuts — уничижительным прозвищем для евреев. Неужели именно это имела в виду моя мать, когда говорила мне, что мы евреи? Почему они так нас ненавидели? Я ждал, что она все объяснит, но ее душили слезы.

Наконец мы прибыли в Монополь, наш концентрационный лагерь. Его ворота были открыты. Нас втолкнули внутрь.

Помню, как перед этими событиями наш дом внезапно окутала тишина, когда болгарские фашисты развесили по всему городу объявления. В них говорилось: евреи должны собраться, чтобы отправиться на работу за границу. Тишина и страх охватили нашу семью. Мы старались даже не смотреть друг на друга, когда вместе садились за трапезу. Не было ни смеха, ни шуток – только всепоглощающая пустота и глубокая печаль. Что-то мрачное и неведомое завладело нашей жизнью. Какая судьба нас ждет? Я и без слов понимал, что должен молчать. Нельзя задавать вопросов. Нельзя плакать.