Нарден кивнул, ещё больше проникшись уважением к уму генерала.
— Да, сэр. Механизм, осуществляющий это двустороннее преобразование — это, по-видимому, сам живой организм. Большинство видов, включая человека, — крайне слабые преобразователи, почти не контролирующие процесс. Цибарране — необычайно могущественные, чувствительные и сложные преобразователи. Они могут делать с пси-силами всё, что угодно, стабильно и многократно; тогда как даже величайшие человеческие адепты способны лишь на несколько простых действий, да и то спорадически.
— Я так понимаю, вы знали всё это ещё до прибытия сюда, — проворчал Медина. — Что же нового вы узнали в рамках этого проекта?
— А чего вы ожидали за четыре недели? — раздражённо бросил Нарден, так же, как до него Керинтджи. — По-моему, мы продвинулись неплохо. Имея в распоряжении мощный, стабильный псионический источник, я смог подтвердить несколько предположений, сделанных ранее. Помимо того, что индивидуум не создаёт всю энергию сам, мне удалось показать, что её передача как минимум частично осуществляется волновым путём. Мне удалось создать интерференционные эффекты, регистрируемые детекторами, расставленными должным образом.
Медина поджал губы.
— Вы уверены в этом, майор? Я полагал, распространение пси‑энергии происходит мгновенно.
— А волны подразумевают конечную скорость. Верно. Но я не имею представления, какова скорость псионической волны. Безусловно, она намного превышает скорость света. Возможно, чтобы обогнуть Вселенную, ей нужно всего несколько секунд. В конце концов, цибарране признают, что поддерживают связь с отдалёнными галактиками.
— Но закон обратных квадратов…
— Каким‑то образом они его обходят. Возможно, пси-силы действуют непрерывно, без квантовых скачков, и имеют чрезвычайно низкий уровень шума. Но даже в этом случае простая широковещательная передача на межзвёздные расстояния, очевидно, невозможна. Вы и сами, сэр, заметили, что цыбарране не могут «слушать» все умы в сфере радиусом в несколько световых лет; кроме того, ещё есть проблема затухания. Должен существовать некий эффект настройки или фокусировки. Как он работает, я не знаю.
Керинтджи оживился.
— Подождите, майор, — сказал он. — Ведь вы же недавно рассуждали об этом.
— Всего лишь предположения, — смущенно сказал Нарден.
— Всё равно расскажите, — заинтересовался Медина.
— Ну, если вы настаиваете. Если принять, что пространство конечно — как бы велико оно ни было — и что передача псионических сигналов осуществляется волнами, пусть и совсем не похожими на классические электромагнитные… тогда, теоретически, должно быть возможно создать, э-э, стоячую волну космического масштаба. По сути, огромное общее количество пси-энергии будет пронизывать всё пространство упорядоченной структурой. Её источником стало бы базовое пси‑излучение всей жизни во Вселенной. Адепт мог бы черпать из неё столько энергии, сколько ему нужно — и сколько он может усвоить — в любой момент, и использовать её. При этом живые организмы постоянно восполняли бы её — так что общий объём оставался бы почти неизменным. Более того, он увеличивался бы, поскольку излученная энергия не теряется со смертью излучателя, и постоянно рождается новая жизнь. Это добавляет довольно фантастическое уточнение ко второму закону термодинамики. Физическая энергия становится всё менее доступной по мере роста энтропии, а псионическая — наоборот, всё более доступной. Почти как если бы Вселенная медленно эволюционировала от неодушевлённого, чисто физического состояния — к некоему высшему… ну… чисто духовному состоянию.
Медина фыркнул.
— Поверю в это, когда увижу!
— Я же сказал, это всего лишь предположения, — отозвался Нарден. — Я и сам не воспринимаю это всерьёз.
— Но это объяснило бы все факты! — нетерпеливо вмешался Керинтджи. — Сознание модулирует эту стоячую волну, понимаете? Бесконечно слабо, конечно, по сравнению с её собственной амплитудой, но модуляция есть. Оно может скользить по стоячей волне с собственной фазовой скоростью, превышающей групповую скорость целого. Её можно фокусировать и настраивать.
— Есть еще более странные следствия, — чуть раздражённо добавил Нарден. — Например, это означало бы, что разум — не просто эпифеномен мозга. Модуляции космической волны могут быть столь же важны для существования разума, как физические изменения нейронов и синапсов. Но поймите, генерал, мы не можем пускаться в такие рассуждения. Нам нужно двигаться шаг за шагом, схватывать по одному факту за раз. Через пятьдесят лет, возможно, мы сможем осмысленно говорить о противостоянии разума и тела. Сейчас же это пустая трата человеко‑часов, которые следовало бы потратить на измерение констант распространения.
— Или на то, чтобы заставить этих проклятых цибарран сотрудничать, — проворчал Керинтджи.
Медина кивнул.
— Да, понимаю. На самом деле, господа, я пригласил вас сюда, чтобы обсудить практические проблемы. Сначала мне просто нужно было получить необходимый контекст.
Он уставился на карту Земли. Затем резко, словно вонзая штык, произнёс:
— Я ожидал чего-то подобного. Был готов к этому. Но всегда оставалась надежда, что цибарране сдадутся — или что вы совершите прорыв. Полагаю, обе возможности ещё существуют. Но, согласитесь, с каждым днём они выглядят всё менее реальными. Значит, придётся идти трудным путём. Годы. Возможно, всю нашу жизнь. Боюсь, никаких отпусков домой, ни для кого из нас. Потому что другие цибарране задумаются, что случилось с их миссией, и начнут искать по всей галактике… телепатически…
Он достал сигару из коробки на своем столе, поднес ее ко рту и яростно затянулся, чтобы раскурить.
— Я сделаю все, что в моих силах, чтобы сделать условия более сносными. Мы расширим пещеры, построим парки и другие места для отдыха. Со временем, возможно, даже сможем привезти сюда потенциальных жён для нашего персонала. Но… — он криво усмехнулся, — боюсь, теперь мы тоже пленники.
Нарден вошёл в апартаменты и закрыл внутреннюю дверь шлюза. Все шестеро цибарран собрались в гостиной. Он с ужасом заметил, как они исхудали, как потускнела их шерсть. Аланай почти превратился в скелет — лишь глаза оставались живыми. Нарден подумал: это заключение, эти бесконечные опыты и наблюдения, этот хаос энергии в их нервных клетках, оглушающий и ослепляющий их внутренние чувства, — всё это их убивает. Они покончат с моим пленом, умерев сами.
Нелепый проблеск надежды исчез. Нет. У нас в штате есть биохимики, которые слишком хорошо изучили их метаболизм. Витамины, гормоны, ферменты, биоэлектричество закроют и этот путь.
Элт тихо сказал:
— В вас живёт горе, Барис.
Нарден остановился. Когда он стоял, а они сидели на полу или лежали на кушетках, его голова возвышалась над ними.
— Я переговорил с генералом Мединой, — сказал он.
Один из цибарран — тот, кто порой называл себя Ионаром, порой Дванином, но чаще использовал вместо имени перелив мелодии, — шевельнулся.
— Ваша решимость вновь окрепла, — констатировал он.
Их понимание человеческого разума больше не удивляло Нардена. Он привык к тому факту, что они, опираясь лишь на логику, обычно заранее знали, что он предпримет дальше.
— Мы будем продолжать столько, сколько потребуется, — заявил он им. — Вы понимаете, что это значит?
— Пока мы все не умрём, — едва слышно произнёс Аланай.
— Или не будем спасены, — добавил Элт. — Даже без нашей телепатии наши друзья рано или поздно догадаются, что произошло.
— Эта галактика слишком велика, чтобы обыскать её всю, — сказал Нарден. — Все, кто хоть что-то знает о проекте, находятся здесь. Почему вы упорствуете? Вы думаете, мне нравится то, что с вами делают?
— Умоляю, — Аланай поднял ослабевшую руку. — Не терзайте себя так. Ваша собственная боль — самая тяжкая из тех, что нам приходится переносить.
— Вы можете положить конец этому и обрести свободу в любой момент, когда пожелаете, — ответил Нарден. — Мы не боимся возмездия со стороны вашей планеты; это не в вашем характере. Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы загладить свою вину. Но если вы действительно заботитесь о нас… Разве вы не видите, что это уже начинает делать с моей расой? И будет делать всё сильнее с каждым годом… Эта жизнь в тени существ, подобных богам? Владеющих силами, рядом с которыми наши науки — словно детские игры в грязи? Если мы не сможем получить хотя бы малую долю в том, что по‑настоящему важно — в знаниях и открытиях, — какой смысл в нашем существовании вообще?
