Глаза его при этих словах опасно сузились.

— Возможно, в будущем тебе стоит внимательней выбирать тех, с кем встречаешься.

Да, это я уже сама поняла.

— Ты хотел что-то сообщить нам, Ксавье? — Мне нравится, как он стискивает зубы, когда я зову его по имени.

— Да. Нечто очень важное. — Он выжидательно, почти ласково смотрел на нас.

«Будет удивительно, — подумала я, — если речь пойдет действительно о чем-то важном».

— Тебя, Джоанна, это касается больше Оливии. Странно, что вообще что-то может касаться меня.

— Я не твой настоящий отец. Я стремительно выдохнула.

— Слава богу!

Оливия рядом со мной пискнула:

— Что ты сказала? Я откашлялась.

— Сказала, что это несколько неожиданно.

— Да, я знаю, для тебя это шок. Я сам узнал это только недавно. — Он махнул рукой, показывая на открытый конверт на углу стола. Я взяла его, посмотрела, что написано на конверте, отметила отсутствие обратного адреса и вообще любых указаний на отправителя, потом достала единственный листок. Действительно, на нем было написано, что я не его дочь. Никакой подписи.

— Есть другие доказательства? — спросила я, махнув листком в его направлении.

— Думаю, доказательств достаточно.

Он имел в виду не письмо, а это значит, что говорил правду. Я откинулась, выпустив письмо. Оно упало на пол.

— Но, папа… — начала Оливия.

— Не волнуйся, Оливия, дорогая. Я на этой неделе проделал все тесты. У нас с тобой одна кровь.

Я хотела заметить, что она не очень тревожилась об этом и сейчас не выглядит обрадованной, но Оливия, ломая руки, затараторила:

— Но… Но мы ведь родные сестры? — Я посмотрела на нее. — Ну пусть… даже сводные.

Будь она благословенна. Милая, чувствительная Оливия. Она лучше нас, взятых вместе. Я положила руку ей на руку, давая знать, что это не имеет значения.

— Да, у вас одна мать.

— У нее есть имя! — выпалила я, и его голова дернулась, снова напомнив мне быка. — Зоя!

— Я знаю ее имя. — Он поднялся из-за стола. Обычная властная поза. — Оливия, прости, но мне нужно кое-что обсудить с Джоанной наедине.

Оливия не шевельнулась, неуверенно прикусила нижнюю губу и покосилась на меня. Я снова потрепала ее по руке. Ксавье побагровел, ноздри его расширились, единственная бровь высоко поднялась. Я ожидала фырканья и топота копыт.

— Оливия!

— Да, папа. — Она встала.

Я бросила ей успокаивающий взгляд.

— Все обсудим позже.

Дверь за ней закрылась с легким щелчком. В наступившей тишине этот щелчок прозвучал как выстрел.

— Кто он? — без всякого предисловия осведомилась я. Теперь притворяться нет смысла.

— О ком ты? — Он включил увлажнитель рядом со столом.

— Кто меня зачал? Мой настоящий отец?

Ксавье срезал «кохибу»,[18] закурил и дважды выпустил дым, прежде чем посмотреть мне в глаза.

— Не знаю и не хочу знать. Мне все равно. Вот это правда. Ему всегда было все равно.

— Итак, ты с этим покончил. Избавился от меня. Избавился от разочарования в семейной династии Арчеров.

— Не будь мелодраматичной, Джоанна. И помни: виновата твоя мать, а не я.

— ноты должен испытывать облегчение, — продолжала я; мои слова были проникнуты медовым сарказмом. — Больше никакого притворства. Никаких чопорных наставлений, неловкого молчания в День Благодарения. Ты можешь больше никогда меня не видеть.

— Это верно, — сказал он, и я вопреки своему желанию вздрогнула, тут же возненавидев себя за это. — Очевидно, ты лишаешься наследства. Вчера я уже изменил документы. Я не собираюсь содержать ребенка другого мужчины. Оливия получит все. — Он смотрел на меня; между нами символически висела дымовая завеса. — Ты не моя дочь.

— Но, Ксавье. — Я тоже встала и, наклонившись над столом, разогнала дым. — Как это будет выглядеть?

Он уже подумал об этом.

— Для всего мира ты останешься моей дочерью. Отстраненной, но моей. Понятно?

«Всего лишь имущество, — подумала я, — небрежно отброшенное в сторону».

— Поскольку моя дочь к тебе как будто хорошо относится, ты сохранишь свой дом, свою машину и небольшое ежемесячное содержание, но семейный бизнес, все дома и вложения — все это принадлежит Оливии, и по справедливости.

— А имя? — негромко спросила я. — Имя я могу сохранить?

Он колебался.

— Это имя и твоей матери.

— Которое она явно высоко ценила. Он застыл.

— Теперь ты можешь идти.

Я едва не рассмеялась. Да я давно ушла. Он просто никогда этого не замечал.

— Да, Джоанна. — Его голос остановил меня, когда я уже взялась за дверную ручку. Он уже снова сидел за столом, направляя вверх струю дыма. И заговорил углом рта: — Держись подальше от «Валгаллы». Если я услышу еще об одном инциденте, наносящем ущерб репутации моей собственности, я лично выкину тебя прочь.

Я использовала единственное оставшееся оружие.

— Неудивительно, что она тебя бросила.

Он взял ручку и принялся писать, не глядя на меня.

— Тебя она тоже бросила.

Что ж, это и есть самое трудное, верно? Моя мать меня бросила. Конечно, она бросила Ксавье и Оливию тоже, но они не приходили в себя после нападения, угрожавшего их жизни. Они не почувствовали ее уход так, как я. Не нуждались в ней, как я.

«Нет смысла все это повторять себе», — подумала я. Мать ушла из семьи — только и всего, и, как остальная часть моего радостного прошлого, это теперь позади. Покидая кабинет Ксавье, я представляла себе, что топчу воспоминания, которые вызвало упоминание имени моей матери, каблуками загоняю их назад в могилу сознания, где покоятся все мои прежние боли. Я больше не подросток с уязвимой и уставшей душой и с искалеченным телом. Мне в моей жизни больше не нужна мать, и я не хочу ее.

Я добралась до фойе и стреляла воображаемыми пулями в большой портрет Ксавье, когда услышала легкий звук. Он был приглушенным, и в нем легко было узнать биение моего сердца. Оливия стояла перед большим окном, выходящим на боковую лужайку, она отражалась в стекле, и изгибы ее тела резко контрастировали со строгими линиями окна. Она скрестила руки, словно пыталась удержать себя… «Она давно пытается это делать», — подумала я. При виде этой хрупкой и очень красивой фигуры сердце мое дрогнуло, и я быстро спустилась в гостиную. Я знала, что Оливия меня заметила: она наклонила голову, но не обернулась.

— Эй. — Я положила руку ей на плечо. — А где Чудо Номер Один?

— Снаружи. — Плохо дело: Оливия не попросила меня называть Шер по имени. — Ждет в машине.

— Ты опоздаешь на ужин, — сказала я, поворачивая ее к себе и обнимая. Когда я вижу слезы на глазах сестры, во мне просыпаются вес спящие материнские инстинкты. Конечно, я часто дразню ее по таким поводам, которые — мы обе это знаем — не имеют значения, но когда что-то действительно затрагивает ее сердце, я ощетиниваюсь, как волчица, защищающая детеныша.

— Ты уверена, что не можешь пойти с нами? — спросила она, умоляюще глядя мне в глаза. Мы с ней одного роста, но сегодня она возвышается на четырехдюймовых «маноло». — Я очень хочу немного побыть с тобой.

— У меня свидание, — ответила я, и она упала с лица. — С Беном.

Она с удивленным и радостным возгласом свела руки, и в глазах ее, кроме слез, загорелось что-то еще.

— О, Джоанна!

— Не придавай слишком большого значения, — произнесла я, но мне трудно было сдержать возбуждение в голосе. — Это всего лишь свидание.

— Но с Беном. С Бспом Тройной. — Она тяжело вздохнула и прижала руку к сердцу. — Я всегда знала, что вы созданы друг для друга. О, ты должна будешь мне все рассказать!

— Обязательно, — пообещала я. — Завтра.

— Нет, сегодня. Вечером, — настаивала она, обнимая меня.

— Оливия… — Я пыталась говорить твердо, но ее возбуждение оказалось заразительным. — Ну, хорошо. Заеду к тебе в половине двенадцатого или около того. К этому времени мы уже закончим.

— Тогда я дам тебе подарок, хотя, конечно, он не сравнится с Беном Трейной!