Не на все ответил. Но спешу отправить, чтобы ты не томилась ожиданием. Не читай меня (* если расстраивает покой.), Пу-шкина читай, как писал. Оля, не читай и глупых книг, — хотя в болезни «глупость» облегчает. По-знай Пушкина! И — Евангелие. Ты не представляешь себе, сколько внутренних «толчков» дают тот и _О_н_о. Это — насыщение. А мое… разве «Богомолье» порой… — в нем я, лучший, пожалуй, и — _в_е_с_ь. Дитя. Ничего из моего творчества никогда не таил от тебя! Моя душа вся тебе открыта.

Целую, всю целую. Как меня теребят!

Твой Ваня

[На полях: ] Нет, я люблю тебя, пополневшую, но… не видел!

Напиши No чулочка.

С Серовым буду говорить о тебе, — я уверен, что все дело в свойстве сосудов и крови.

Ни в каком случае — университетские клиники!!! Ты там будешь только препарат для опытов! Умоляю!! И не помышляй!

Как я целую тебя..! Как я томлюсь твоей болезнью!

Олюша, оставь все, только лежи и ешь!

Попробуй еще послать себя с лошадкой!

5

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

23. VI.42 3 ч. дня

Родная моя Ольгуночка, — я вчера весь день был разбит, как всегда после чтения для народа, хотел писать тебе и не мог. Поднялись еще боли — это след волнений и возбуждения, и сегодня ночью вертелся до 2 ч., нестерпимые были боли. Сегодня — прошло два с половиной часа после кофе и сухарей с маслом, и вот, чуть позывают боли, а то совсем не было, и спал хорошо, чуть ли не после двух недель нервной бессонницы. Ты со мной, всегда. Мое чтение увенчалось определенным успехом, захватило, и я чувствовал все время, как установились токи между мною и людьми. Зал был совершенно полон, голос мне не изменил до конца, — в конце самое-то _г_р_о_м_к_о_е! — иные плакали, слушая «Крестный ход», «Богомолье»… приходили ко мне и высказывались, и сколько же трогательного! У меня устала рука от пожатий. Были артисты, — ки, танцовщицы, профессора, военные, собратья… — эти на эстраде. Достаточно тебе сказать, что на эстраде было не меньше 30 человек — негде было стула поставить.

Твои цветы — о, родная, я в сердце принял твои — «я _з_д_е_с_ь_ душой и сердцем». Доктор, конечно, «испугался», передавала цветы твои племянница, громко, четко: «по срочному приказу из Голландии, от самой горячей твоей почитательницы…» — и я их… на глазах всех поцеловал! — потом последовали другие цветы… еще три подношения, не считая мелких. Племянница купила чудесный торт, — редкость ныне! — но, по наивности, посоветовалась с кем-то, и ей представилось, что «неловко» подносить «хлеб-соль». Ну, мы его дома съели, без «подношения». Словом, был как бы триумф… — Пишут мне — «было захватывающе», «изумительная дикция», «чувствовалось веяние „Духа России“…», «все время в зале была такая теплота к Вам, ласка и любовь», «всем Вы были родным, дорогим…» Правда, все были в светлом очаровании, — это я видел, чувствовал, Слава Богу. Удивлялись голосу, выдержке… — одна дама шепнула мне — «вы все такой же… стройный, живой, молодой…» Да, Олёк, мне самому удивительно, что голос так звучал… и не сдал даже к концу второго часа чтения..! «Орел» был прочитан с полной силой! И еще так говорила одна артистка: «никуда не годятся знаменитейшие чтецы-артисты… а я всех слыхала!» Ну, перед тобой мне не стыдно говорить так: это — правда, Господь дал сил. Словом, это был «мой праздник…» — последний..? Несмотря на очень высокие цены, — для Парижа! — первый ряд по сто франков, последних цена — 20, — сверх-полный сбор. Требовали иные дорогие билеты… но их уже не было. И это почти без публикаций! Не было митрополитов, — убоялись взаимно «встречи» и сиденья рядом. Ну, кума с воза — куму легче. Присутствовали все писатели нашей зоны⁵⁰. — Ты довольна? Борис Зайцев⁵¹ говорит: «Ну, и силища же у вас!» Он моложе меня на шесть лет, ему свыше 59. Голосок его сла-бый… Если бы ты слышала, как мой матрос Бебешин⁵² гвоздил! От «Небывалого обеда» — по-катывался весь зал. Гроза из «Богомолья» удалась… «Слышали гром и ливень»… — говорили. Зал чувствовал запах земляники… _в_и_д_е_л_ ее! Мой доктор, всегда молчальник, был у меня вечером, ел торт… и, прощаясь, сказал: — «ну, и здо-рово Вы..!» Все. Ирина⁵³ продавала мои книги, — почти на тысячу франков, — но была только горсть книг, т. к. многих нет. Я мог дать лишь несколько экземпляров (авторских) «Путей» — разобрали все. Офис рюс⁵⁴ был полностью, после чтения поднялся на эстраду и приветствовал. (* Я сознательно составил нетрудную программу — для восприятия, но для чтения она — трудная.) А я… я держал только тебя в сердце, и — моих светлых, отшедших. Это был канун 22, кончины Оли. В субботу я не рискнул поехать на могилку, надо было беречь силы. В понедельник, 22, — я был разбит, и еще посетители дергали. Я решил с друзьями ехать 27, в субботу, — день поминовений. — Твои цветы были поданы после 1-го отделения, перед концом было бы мало заметно, т. к. утомились бы, а в самом конце — совсем бы неудачно, — движенье. И вышло хорошо, внушительно. Когда я вернулся на эстраду для II отделения — цветы уже снова лежали передо мною. Твои, еще… и — огромный сноп васильков! Это — жест караимочки, он шел к «русской стихии». Твою карточку я открыл, стоя перед столиком, внимательно прочел, и — положил в левый боковой карман. Ольгунка, от тебя мне дорого — все твое. Если бы ты прислала пучок незабудок, ромашки… или даже — милые бубенцы, все было бы — твое сердце! Розы были хороши… — но цветочники, конечно, тебя обманывают, уверен. Розы были не длинностебельные, не одного сорта, иные были похожи на махровый… шиповник! Зал этого не мог _в_и_д_е_т_ь — «прекрасные розы», говорили. Пусть тебя это не удручает, я же не могу даже в _э_т_о_м_ сказать тебе неправду. Ты тратишься, твое сердечко рвется — дать Ване твоему — самое отборное, редкостное… — я _з_н_а_ю. Но торгаши наживаются заглазно, — и утрехтский, и парижский. Они завяли на другой день. Я их храню бережно, но они сыплются и «горят» по краям лепестков. Между тем как розы, поданные другими, — в смеси с гляйоль^[17] и др. — почти и сейчас свежи. Воскресенья для цветочных магазинов — самый торг, и они открыты. Доктор получил в субботу. Он в цветах ни бельмеса не смыслит, для него — «чудесные»! Нет, обманули тебя — и меня. Но не могли украсть моего «счастья» — счастья _о_т_ тебя, через тебя! Для меня были — _т_о_л_ь_к_о_ твои цветы. Была и Марина с родными, были и от них цветы, — сборные. Когда я читал — я _д_л_я_ тебя читал… — и потому так сильно вышло. — Олечек, я очень устал. Сегодня ночью, — продолжаю 24-го, были острые боли, до 3 ч. Потом и до сего часу — 2 ч. дня — ни-чего! А после утреннего кофе и еды — прошло почти 3 часа! Что со мной — не знаю. Сегодня иду к другому доктору⁵⁵, который мне сразу помог прошлым летом от болей у сердца и груди, во время ходьбы: сказал, что это давит воздух в желудке… через 2 недели все прошло от «спазмозедина». Но такие боли, как теперь — новость для меня! И продолжается почти два месяца! И что еще странного! Серов толкует, — это, м. б., нехватка витаминов, от крови, а не от печени, печень и не прощупывается даже, — у меня на коже местами — полосами — буроватая пигментация, попадаются прямо белые «местечки»… Бывало это — лет десять тому — будто «мятежные пятна», потом проходили^[18]. У глаз, на скульцах, тоже белые пятна. Будто я рысь! Черт знает что… Если боли не пройдут, я не смогу поехать в Арнхем. Я получил письмо инженера о литературных правах. Я не чувствую себя слабым, но я все же похудел, — это, конечно, от волнения, от теребенья, от несрочного приема пищи. Сейчас, в 5 ч., пойду к доктору, — это серьезнейший, караим он, — и завтра уезжает на отдых. Что он скажет?…?! Странная вещь: сегодня утром я не принимал «каолен», — глинку, и если бы было это от «язвы», были бы и боли, после еды прошло 3 часа… — а ни изжоги, ни малейших болей. Но к вечеру, особенно когда лягу… начинается сверленье… болевые токи к груди — даже к левой стороне! Я верчусь, и нахожу положение, на боку, стихают… массирую от «язвы» по животу… — легче, стихают. Знаю, что волнения усиливают боли. А я всегда задолго перед чтением — весь в трепете. Ду-рак… Ем очень режимно. Ну, надоел тебе болями… — оба хороши! Да еще пришлось волноваться: от меня требуют «советов» по острым вопросам, пишу письма, мои письма ходят по рукам… попадают, куда не следует… от меня требуют разрешения их печатать… а я «связан»: у меня в Москве три сестры, племянники… — не могу же я их отдать на пытку! Раньше бесы⁵⁶ еще стеснялись Европы… носили маску… — и тогда тревожили и мою мать престарелую, и сестру… — мне они через «третьи руки» давали знать: «потише, ради Бога… нас таскают в „че-ка“…» Я сдерживался в выступлениях, мне грозили, и Господь не раз сохранил меня. Теперь — бесы в союзе с англо-саксами и американцами, Германия их разит, и им уже не страшна «дурная слава»! Они могут испепелить моих, мне нанести раны. И вот, пришлось отказать — опрометчиво обещал! — местной газете русской — вышло два NoNo, — в праве печатать мои «письма» по больному, очень важному вопросу! М. б., поймут мое положение, не осерчают. Это я говорю об «Управлении делами русской эмиграции». Оно мне могло бы помочь и в поездке⁵⁷… — и как все будет — не знаю. Олюшечка, не пиши мне о «семейных делах»⁵⁸, — ты и себя волнуешь, и мне нового, все равно, не скажешь. У меня свой взгляд, и его не изменю. Ты не знаешь моей оценки _в_с_е_г_о. Я смотрю на вещи и события не только в земном, — историческом, — аспекте… нет: для меня существенное — главное! — в «божественном предопределении», и моя теория «событий» все больше и больше подтверждается временем. Мир _д_о_л_ж_е_н_ будет выполнить назначенный ему План. Хочешь, не хочешь, — вы-полнишь! И моя душа спокойна. В_с_е_ _и_д_е_т_ так, как я предчувствовал. Много было совершено ошибок… Если бы мне дали возможность сказать все, _в_с_е… Умные же люди, даже почти-гении творят историю, и они правы, — с _и_х_н_е_й_ _т_о_ч_к_и_ _з_р_е_н_и_я… да, да. Но если бы взяли для многих сокрытую — или, вернее, мало-понятную — иную точку… — совсем по-иному многое показалось бы, и так бы просто стало решать, и сколько бы сил и жизней было бы сбережено! Силы русской эмиграции дремлют втуне, не привлечены к великому делу всеобщего освобождения и обновления. Их, просто, _н_е_ знают. И в этом — главное. Я не мог добиться права ехать⁵⁹ к близким мне по крови, духу и сердцу… — а я мог бы — знаю! — влиять… я, м. б., чудо сделал бы, сколько сердец отомкнул бы… — одним своим «Богомольем»! И как бы мы, своим знанием родной души, могли бы облегчить великий и страшный подвиг — мирового очищения! Больше бы взаимного доверия… — и случилось бы чудо, _Ч_у_д_о!!! Оно и случится, только… с большим запозданием, с излишней — и великой! — затратой сил. Я глубоко верю в предназначение Божие, карающий и очистительный «меч» был вложен в руку Германии… так _д_а_н_о_ в историческом течении, Высшею Волею, избран достойный сего. Но… мы-то — _т_о_л_ь_к_о_ свидетели..! А если бы была полная вера в нас, в _н_а_ш_е_ _п_р_е_д_о_п_р_е_д_е_л_е_н_и_е… — если бы был братский союз двух великих народов..! — о, что было бы!! Я держусь точки зрения Бисмарка⁶⁰, но не иного течения, когда-то возглавлявшегося фон дер Гольцем… — не недавним⁶¹, а его, должно быть, предком⁶². Верно сказал знаменитый Кляузевиц⁶³… разбирая «поход наполеоновский», — почему _н_е_л_ь_з_я_ было Наполеону завоевать Россию! Ты должна мне поверить, Оля… я не с потолка списываю выводы… — и если я говорю и мыслю _т_а_к, я имею основание в вере и в знании. Поверь, что не скудные. Право такое признал за мною и строгий мыслитель, твой посажёный — и так бессмысленно! — отец⁶⁴: я бы _н_е_ допустил того, что допустил он (* не благословил бы тебя на такой брак.). Запахло гарью: поставил варить картофель, а он спекся! Сколько я кастрюль испортил, за эти годы, а их теперь не достать. Сколько посуды перебил! Ухитрись вот — и думать, и творить, жить где-то… и помнить о мелочах… добывать пищу, стряпать… только два — три раза в неделю приходит моя Арина Родионовна. Сделала мне ватрушку — на три дня. Я порой забываю пообедать… а когда, ночами, один… в пустой квартире… и — бо-ли… ох, какие иногда бывают! — так горько станет, и вскипают слезы… Это лишь я знаю… И вот, мысль… больная: «скорей бы, устал я… ото всего устал… так вот _ж_и_т_ь_ устал». — Ну, пройдет.