Как часто это бывало. Сколько диагнозов, «отгадок», драм, я выносила из моей работы. Было интересно. Но очень тяжело!

[На полях: ] Посылаю пока маленькие «глаза».

Послала с «дубиной» тебе перо. Получишь. Это для «Путей»! Чтобы быть вместе, хоть так. В твоей руке!

Мне хочется рисовать! М. б. буду — для себя!

Непременно, непременно напиши, что ты сказал в злом письме о моих 33-х письмах, — я не разобрала. Сжечь хотел «в 11 ч.»? Или что это: 11 ч.? Скажи.

Книгу фон de Фелдэ я знаю. Я их, такие не люблю. М. б. интересно и даже «полезно», но и вредно…

Не получила «стрелки» Ирины. В письме 14-го о Достоевском я не о речи его. Одна заметка в «Дневнике писателя»²⁷⁶.

Получил ли expres 16-го, 19-го и фото в саду, в белом? Целую тебя и обнимаю тебя безумно, пусть грешно! Люблю. Оля

Отчаянно люблю! Пиши мне все, все, как ты любишь. И знай, что… всем тебе отвечу!.. Обнимаю тебя долго… бесконечно, жарко…

69

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

31. Х.41 12 ч. 20 вечера

Здравствуй, гуленька, ну, как твое здоровье, — не пишешь ты? Какое ласковое перышко твое, — должно быть знает, кому пишу, старается. Сегодня не отвечаю на твое, 16.X, — другим я занят, да… — _т_о_б_о_й. Всегда. Знаешь, меду мне прислали, мно-го… всю бы в нем выкупал, потом всю бы… обцеловал до пятнышка последнего, — ну, как амброзии вкусил бы… знаешь, боги-то, амброзию вкушали… стал бы им причастным, — ты же сама амброзия, гулюлька! Сегодня я с утра «в полете», — мое сердце. Так взмывает, — ну, что такое? Все ты в нем, так неугомонно-дивно, — что такое? Ну, вспомни… книги получила? Или — письмо? Светло тебе? Ну хоть немного? Не забыла еще Далекого? Не пиши, ни-когда, что ты меня «уж бояться стала»? Мне больно. И забудь, что — «мне нужны радостные письма». Уж какой раз ты об этом мне..! Изволь забыть. Меня… бояться? Ну, можно ли так, бо-льно! У меня сердце тает для тебя, такою нежностью, такою лаской… О-ля! Никогда, — помни! ничем не упрекну чудесную мою чудеску — «Девушку с цветами». На, вот тебе, — за это:

Девушка с цветами

Оле Субботиной

Светлая Олёль… / как ты прекрасна! / Вся в белом, / с белыми цветами. / Легка, / лилейна. / Линии какие, / какие руки! / Белая голубка, / гулька, / лилия, / снежинка, / нежность, / _с_в_е_т. / О, ми-лая, // веснянка! / Кто ты? / откуда ты?.. // Все новый образ, / новая загадка… / Песня? / Кто пропоет тебя? / как передать ручьистость линий, / изгиб руки, / невнятную улыбку… / пальчик этот! — / Что он _п_о_е_т?/ что видят затененные глаза, / за далью?…///

Девушка с цветами, / кто ты? // Девственность / — и грусть. / И светлость. // Смотришь в даль… / Что там, за далью… — / _с_ч_а_с_т_ь_е? // У сердца — белые ромашки, / пленницы твои, / ручные. / Ну, / загадай о счастье: // «… любит?.. / не любит… / любит..?» // Ну?.. (* пауза, чуть длительней.) — // что шепчет сердце / — сердцу? /

«Л_ю_б_и_т»! //

О, милые цветы, / осенние, / — предснежье! / Спешите, / доцветайте в ветре. / А вы, / у сердца… / слышите, как бьется? // что _п_о_е_т?/ Прошелестите мне, / шепните… / лепестком, последним, / нежным… //

«Л_ю-б_и_т»!!.. ///

Дождь, / ветер. / Дали смутны. / Где вы… / цветы, последние?.. // Сухие, / потемневшие головки… / — только?! // А цвет ваш / белый, / — ваши лепестки..? /// Отпели песню, / все… / опали. ///

Девушка с цветами, / где ты? / Все в дали смотришь? // Смутны дали, / в ветре. / А вы, / у сердца… / пленницы ручные… / где же вы?.. // Спросить у ветра..? /

— Ветер, / ве-тер..! // Л_ю-б_и_т..? ///

Ветер… / ветер… ///

Ив. Шмелев

Для чтения ясные паузы даны знаком / (отрубь, как бы, но… _ч_у_т_к_о!!) Тогда _с_л_ы_ш_н_о.

// более длительные паузы

/// еще длительней.

31. Х.1941 12 ч. 40 дня

Париж

Тебе, Олёль, — пропелось. Может быть, в ответ, на то письмо, 16.Х..? — Не знаю. Так, пропелось. Не надо смутных далей. Не надо ветра. Ждать — не надо. Так — сказалось. Это не я сказал, — пропелось. Что они ответят, эти дали? Смутным. О, ми-лая… веснянка!.. Целую.

Твой всегда Ив. Шмелев

Как бы _т_е_б_е_ я про-чел!.. Писал — и — странно! — плакал.

И. Ш.

3 ч. дня

«Девушка с цветами» будет увеличена, чтобы — на мольберт. Чудесно! Спасибо тебе, Олёк. Спасибо — брату. Это большая радость. Но как ты похудела! Не смей!! Умоляю, принимай «cellucrine», фосфор, ешь больше, пой, (если можешь), гуляй, отдыхай, ни-каких работ, так и заяви — больна. Ты на самом деле больна. Но, ради Бога, Олечек… детка. Ты писала — «хитрю» я, будто скудно мне живется. Смешно. Вот, сейчас я завтракал. Вот что: чудесно жареный на сковороде картофель (на постном масле, я люблю порой), — велел своей «подруге дней моих суровых»²⁷⁷ — новгородской, — ну, вылитая Арина Родионовна, которая воспитала нам из Саши — А. С. Пушкина! — так вот и у меня такая же, только приходит, для порядку. А то ходила Елена (не тургеневская, но она очень модница была, трясла сережками, часто подтягивая сквозные чулочки, и любила — «покажите на карте военной, где фронт французский». — Я эту манеру не люблю, меня это стало тревожить, и я заменил Ариной Родионовной, давно, с год). Так вот — картофель (пищит на сковородке!) — как бы мы поели дружно, будь ты тут! Стоя бы в кухне, ели. Прямо бы с «шипелки» (сковородки), я бы тебе поджаренных в ротик, а ты мне, и глаза бы, пожалуй, выкололи, или — в губку. Затем — пара битков с гарниром, рюмка зубровки (это по случаю холодной погоды и моего состояния, «несущего»), бретонская галета на масле, с вареньем — мирабель, кофе с медом. Плохо? Потому и пишу пло-хо. Ах, Олёк… будь ты со мной сейчас, как бы мы… я тебя обнял бы, до пи-ска… сыграли бы с тобой в четыре руки «Крейцерову сона-ту-у…» — лопнули бы все струны на рояле! Поняла?.. Глу-пая, ты ни-чего, конечно, не поняла. Бог даст, поймешь, если не будешь смотреть в дали. Ах, какой бы я рассказ тебе рассказал, — сейчас лежал и вспомнил — как меня Оля «разыграла» на… бегах! Это вот расска-зик. Так и не напишу. (Потому и «Мери», и бега в «Путях», что заплатил за них. Пусть напишут!) Это из… «Семейного счастья»²⁷⁸, — это му-дрость. И какой же эффект! Уж чего я не видал, а такого не ожидал. Это — как любящая жена _у_ч_и_т_ мужа, — до чего же тонко-педагогично! Как-нибудь расскажу. Надо это «в лицах», — это я умею, во мне, говорят, бо-льшой артист, пропал. Да ведь и нельзя же в одном поезде сразу и в Москву, и в Питер. А почему вспомнил? Сегодня снежок просыпал скупой сольцей — и вспомнил — шубу надо вынуть, — в ней я на бега начал в Москве. Здесь она на складе все дремала, прошлый год взял — зима была студеная. Новая почти шуба, шаль в смушку, с сединой, и шапка, как у хохлов, такая же, с проломцем. Прошлый год выйдешь — Париж дивится! Ну, — Москва! Парад. Бывало, на бега в ней — на лихаче! Пролихачивал, довольно²⁷⁹. Вот, Оля меня раз и научила… да-а!.. Но — до будущего письма, напомнишь если.

У меня тепло, электрический радиатор, не «солнце», а верней, на 2000 гектоват^[126] — пришлось все же большое ателье разгородить, — на все не хватит. Комната длиной 12 шагов больших, шириной 9–10, — плясать можно. И окна огромные, надо два радиатора, да я один отдал знакомым, там больные. Скоро затопят, сейчас что-то забурлило в водяных радиаторах. Милушка, Олька, велела ты поставить печь или радиатор электрический в твоей комнате наверху? Тебе необходимо тепло-тепло, нервные детки — особенно требуют. У меня сердце кровью заливается, как подумаю о твоих муках! Я весь дрожу. _Т_а_к… делить себя! Ужас! Ну, я стиснул зубы, я терплю. Писать не могу, конечно… не мо-гу-у… С тобой… я бы к лету кончил «Пути»! Теперь моя сила — от тебя. И от тебя — «не могу». Изволь дать мне эту гнусную «Полукровку»! Не отстану. Ольга, Олька, гулька, гу-ленька… — ну, когда же?.. Я не знаю, добьюсь ли визы. Увидеть… — и — вырвать сердце! Это — на пытку..? Я не знаю. Не хотел нынче ни строчки тебе писать, а только — «Девушку с цветами», — на! Но я не в тебя, не такой жестоковыйный, несмотря на… мое детство, после отца. А ты, «ласкунчик», — вот какая же-сто-кая: я готов изорвать твою открытку от 13.X, где два слова: «почему не писали давно», «грустно» и — «не могу больше». Это — из дали-то! Это — на 2 недели-то! И почему — это — мне — «все мужчины одинаковы»? Ты столько мужчин знала?! Что это — за сравнение? Не стыдно? Из каких это «пред-по-сы-лок»? И почему это у И. А. — плакать? выплакаться? Думаешь, он меня нежней? Нет. Я тебе уж — _ч_у_ж_о_й? Не знаешь ты меня. Ты — попробуй — скажи И. А. _н_а_п_р_о_т_и_в… — узнаешь. Я его люблю. Но — я его и _з_н_а_ю. У всех _с_в_о_и, конечно, «пунктики». Вот, если дифирамб споешь Ивану Александровичу — шелком заиграет. Да, он умен, но — абстрактно. Я терпеть не могу их «диалектики», философов. Я люблю тело — во всем, даже — в духовном. Прочтешь, м. б., «Старый Валаам» — там, сквозь _Т_е_л_о — дух сквозится. Не терплю формул, схем, чертежей в разрезах, женщин — педагогических, спекулятивной философии (созерцательной). Я люблю тебя, Гульку, в белом, леснушку — в баварочке, ножку в сквозном чулочке, грудь в обрисовке-чуть — ну, дышит «про себя»… — я всю тебя люблю, моя все-мирка! Ты — одна — во Всем. Ах, Олёк, как трудно. И трудно тебе понять, _ч_т_о_ ты для меня, _т_а_к_а_я! Ну, недолго быть Танталом²⁸⁰… — цветы отходят, — ветер, вечер… Напиши о здоровье, о t°. Лежи. Ну, помаленьку отучай… меня. Реже пиши, «жури»… жди «Воли Божией». Да… М. б. можно тебе писать на маму? М. б. возьмешь ящик на почте? Если пропадают письма. От 30-го IX expres — получен? Очень важный. Книги? Я хотел бы на брата Сережу послать тебе духи. Какие — твои? Извести обо всем, — куда послать? Повез бы тебя в Opera, к цыганам, сидели бы в русском ресторане… _в_е_з_д_е! Развеселил бы я мою Ольгушку, мою Царевну! Целую. Твой весь Ив. Шмелев