Но не хочу я больше этого всего! Прошу, будем осторожнее, — давай беречь друг друга. Беречь святое.
Я — странная такая… могу вынести я много, долго терпеть, но в каком-то определенном… вдруг — не могу. И тогда… ничто, ничто уже не удержит… Так и было тогда… давно… Я девочка была совсем, но нашла силы. Я не к тебе это отношу, а… вообще.
Жизнь моя… полна встреч, событий, драм и потрясений. И каждая — роман. Вот бы тебе писать их! Пиши! Я дам тебе их!
Не понимаю, как это случалось. Я не искала ни людей, ни их и сердца. Т. е. нет, я… ждала… одного… определенного… но его не было… а все другое? Иногда принимала за «заветное»… была ошибка. Их было много… этих… «претендентов» на… как мой отчим-остряк шутя их звал, «претендент на скальп». Нет, конечно, их «скальпы» были мне не нужны, — они охотно снимали голову сами. Вчера нашла в бумагах «акафист» отчима на меня:
«Тебе тезоименитая прабабка твоя Ольга275, Древлян истребити хотящи, врабие и враны с возженными хвостами на домы их насылаше и сии огню предате. Ты же возженными стрелами сердца своего верных рабов твоих многажды испепелила еси. Темже, сие зряще, вопиим ти: радуйся, в хитрости твоей княгиню Ольгу превзошедшая, радуйся сих новых Древлян неумолимая победо, радуйся обаяния женского непревосходимая художница, радуйся, яко ни вранов, ни врабиев для победы твоей никакоже требуети, Великая скальпоносице Ольго, радуйся!»
Конечно, шутка. Отчим любил такие «писульки» и делал их на знакомых тоже. Я не была «кокеткой», хотя мне дама одна говорила (мать подруги): «Олечка, Вы вся — кокетство… Вы со мной вот, старой женщиной, говорите и не замечаете, как кокетничаете, вся блестите». Конечно, это не было кокетство. Я, — верно (!), сама того не замечала, — как «блещу»… Я редко бываю тусклая. И это только если кто-нибудь есть, кто давит. Ту необъяснимую «нагруженность драм» у меня, я объясняю только этим свойством: — завлекать несознательно… просто: быть самой собой… И это было всюду… у всех наций. В Художественной школе писать хотел один преподаватель (из старших, — т. е. в смысле «прежних») — «Мону Лизу», «Джiоконду» — просил меня позировать. Как сумасшедший бегал и «ловил улыбку Моны Лизы XX века». Хотел он «дать свою разгадку новой Джiоконды». Мне было тогда 17 лет. Я знаю, что у меня бывало это сходство. Это и женщины находили. Особенно, когда я была полнее. Я была в юности полнее. Нет, не толстушка, конечно! Я писала тебе о «свежести красок», — ты верно понял «румянец во всю щеку»? Нет. У меня цвета пастели, и потому их портит всякое прикосновение посторонней «приправы». Пока еще не нужно. Это от папы. Я никогда не загораю. И пудру (только для лба и носа) мне всегда подбирали и составляли в магазине при мне же. И летом я могу пользоваться еще от зимы. Так мал загар. Мои духи хотел ты знать. Ты не поверишь: — это тоже очень субъективно… Я всегда меняю, мешаю несколько сразу, по настроению, по вкусу, — иногда я не переношу их… и голова болит. Но в общем очень люблю. Всегда какой-нибудь цветочный (ландыш) мешаю с подходящим «fantasie». И пробую. Никто не знает: какие духи у меня… они мои просто! Последние, что я тебе послала: «My sin» (англ.) и… ландыш. Обожаю Guerlain'a — почти что все… Но их нет давно. Были л'Эман, Коти… но бросила… хоть долго их имела. И… вообще… я их сама выдумываю.
Например, помнишь были в моде л'Ориган (Коти)? Я их не могла терпеть под конец и отдала прислуге в клинике… Мигрень всегда бывала. Поэтому всегда сама пробую. Ничего не посылай! Хорошо? Лечиться я буду… Ты спрашиваешь, отчего худею?.. От… тебя! И тут ничего не поможет. Когда я жду твоих писем, то я буквально, дрожу. Я их еле-еле вскрываю. Пересыхает в горле. Буквально! Я никогда этого не испытала. Не сплю. С тобой говорю. Сердце стучит. Не до еды. И все — украдкой. О сложности с А. — я тебе писала… К нему нельзя прийти просто с «уходом». Я знаю одно: — если уйти, то это должно быть вне зависимости от тебя. Мне ведь все виднее. Поверь мне! Мучений у меня очень много. Не таких, как ты думаешь. Я — достаточно _н_о_в_а_я. Но помимо — этого! Пойми и помолись! Недаром же я вспомнила о «Даме с собачкой». Легко ли мне это?! Не знаю, как я без тебя буду! Жду встречи! Целую тебя ответно, так же как ты, меня… ты знаешь… Все, что ты мне — то и я тебе! Нет, не грех! Я знаю. М. б. мы себя письмами мучаем и делаем разлуку еще невыносимей. Без «ты» и этого «безумства» было бы легче? Или нельзя?! Я иногда с ума схожу без тебя, читая твою страсть! Послушай, я вчера свой дневник читала (18 лет!) — там было: «Оля (подруге), ты пишешь, что недавно прочла о любви двоих, знавших друг друга только по письмам. Да, это, конечно, странно, но мне так понятно. Я бы хотела такой любви, и только такой. Он любит ведь только душу!» Послушай, бесценный мой, все, все, чего я, шутя, желала, — все мне далось. Так, я говорила своей подруге-лютеранке: «Оля (тоже Оля, было 3 подруги — все Оли), я тебе завидую; — если ты выйдешь замуж, то будешь венчаться в 2-х церквах, — как это красиво!» Я дурочка тогда была, (18 1/2), (идиотка была — даже не дурочка!) — шутя болтала… и… получила. И многое — такое. И вот о письмах. Дневник мой очень забавный… Тебе бы почитать. Все та же! та же! Много об этюдах в школе. Маленькие пробы пера… А, как ты больно меня дразнил Ириной… И… зачем о 6-тиминутных, «из приличных»? Ну, хорошо, не буду… Какая Bauer? Где? Я найду ее по книге и все сделаю, что могу (* Может дать визу только германская власть! Узнала!). Но, м. б., мне-то лучше в стороне остаться? Голландия — это деревня — все известно. Бредиусы — очень известны. Знаешь известного ценителя — знатока Рембранта? Dr. Bredius? Он у Вас, в Monaco. Это дядя. Их целый музей в Гааге. Очень известны. Пригвоздят меня (не муж, он не ихний) цепями, не дадут так просто! Я их знаю! И как же знаю! Муж-то с ними боролся. Их — жертва. И болезнь его от них была отчасти. Потом я думала: устроить вечер здесь, в нашем болоте, по-моему для тебя будет… неудовлетворительно (* а главное: для меня опасна такая огласка. Муж поймет, что я с тобой! Он все всегда знает.)… На Пасху было 20 человек русских в храме. Очень мало-русски! «Дамы» считают священным долгом стать вполне «Mevronw»..! У меня ни одной подруги! В Утрехте — есть одна — прелесть — это исключение! А муж — дубина! Я его так и зову «дубина». Сломал ее конечно. Уйти хотела. Осталась. Здесь женщина — ребенок, без прав. Хуже Домостроя. Завидовала мне, что «мягкий муж, — я вот однажды в такого же влюбилась, ища тепла и ласки, и уйти хотела; — в нашего соседа». Бедная! А дубина был у Вас и сделал все как… дубина!
Получил ли ты? Портрет — гадость. Потому я ничего на нем не написала. И отчасти оттого, что Фася могла бы прочесть. Несмотря на эти «глаза» — я вся — натянутость. Даже дубина это заметил. Мама удерживала меня посылать. Но я у 2-х фотографов была — лучших. И ничего не вышло. У мужа есть мой чудный портрет с глазами, одновременно с твоим 1-ым снималась. Хотела я с того переснять, но у мужа — как все — «под спудом», и так не знаю даже, где он. М. б. найдет, тогда дам переснять тебе. Марина не шлет. Она ужасно не точна. Тогда письмо от янв., послала в марте! Неужели и теперь так. Попроси ее! Еще! Я так жду! Вчера прислали извещение, что 2 книги пришли! Какое же тебе спасибо! Я так горю вся нетерпением! Какие? С твоим автографом? Из Булони. Пришли скорей автограф! Ах да, отчего папа умер? Не бойся — не tbc.[125], — у него была оспа. Это было ужасно… Натуральная оспа, без всякой эпидемии в городе, — хотя в Казани часто она скрывается у татар. Меня на tbc. всю тысячу раз пересветили и перестукали. Ничего! Constitutionell — подхожу, и потому шеф и «кавказец» меня подробно исследовали, когда начинала худеть… _Н_и_ч_е_г_о! («кавказец» — только рентгеновские снимки исследовал, — ко мне же не подпускал его мой шеф). О Hypophyse я знаю. Это очень важно. У меня был пациент — молодой барон, разбившийся на охоте и повредивший Hypophyse — у него стал diabetis insipidus, — ужасно страдал. Это не сахарная болезнь, но лишь ее симптомы! Из моей лаборатории диагноз вышел.
