Ну, хорошо, ты знаешь это! — Вчера я так хорошо молилась. Пел настоящий хор, а не мы (как обычно), случайные. Было празднично во всем. И огоньки, как глаза живые мерцали в елках. Много деток было — причащались. Горели у них глаза и щечки. И я не пела, а могла молиться. Стояла перед самым образом Рождества Христова. Во мне все так светилось, так пело нежно, так озаряло… будто ты светил мне — мой светильник! Я подала за нас записочку, я знала когда унесли ее и видеть могла, когда батюшка читал. Я с ним вместе _т_а_к_ горячо молилась! Хотела угадать, где ты… и молишься ли… и все твои думы… Получил ли ты письмо мое от Серова? Я его просила дать его тебе в сочельник, чтобы точно к Празднику. А цветы мои белые? Прислали? Я посылала (кроме 10-го дек.) к Новому Году (нов. ст.) — я его считаю «рубежом», т. к. по нему меняю числа, пишу тебе уже — 1942-ой! И к нашему Рождеству просила белых цветов: ландышей, азалию или гиацинты. Прислали? Как все неточности досадны! — После службы мы были у матушки… уютно, мило. Фасенька была, урвалась от «дубины»… К нам приютилась, всюду с нами. Ехали… в метели!.. Я волновалась вся… твоя метель! И еще: в вагоне я вижу рекламу — упрощение поездки на Лейпцигскую Мессу. Легкость визы! Ты не можешь? Я завтра же все узнаю. Меня отпускает Арнольд туда! Подумай! Какое было бы счастье тебя увидеть и услыхать! Но я боюсь уж и просить… Я только робко намекаю, чтобы не корить себя же потом, что умолчала… Если хочешь, то напиши скорее. Условимся о сроке! Легко дается виза! Так рекламируется, что даже бесплатная виза и дешевый проезд. Значит отказывать не будут!

В Утрехте кружило снегом. Мы побежали с мамой кое-что купить еще… Я сделала себе сама подарок. Купила пластинку граммофонную — последнюю русскую. Не было больше ни Афонского, ни казаков, никого. Случайная оказалась. Два танго (я люблю танго, когда его хорошо выполнить), русские — слова — странно так… будто для меня! «Голубые глаза» и «Вино любви». Снег слепил глаза, кружился, падал за воротник. Какие хлопья сперва — вата! Мы с Фасей его ловили и пили… Потом мелкой крупкой сыпал всюду-всюду. Какое чудное было Рождество! И сейчас… ночь, белая ночь… Спишь ты?

А вечером, дома… о, как томилась я молчаньем твоим. Письмо 29-го пришло так рано! Я новых строк ждала! И вот уже 6-ой день нет ничего! Отчего же? И ты не написал мне _н_и_ч_е_г_о_ _к_ «р_у_б_е_ж_у»? Я так ждала — я очень суеверна! Почему не написал? Но ты ведь думал обо мне?! Да? На «рубеже» ты был со мной? Как я — с тобой всем сердцем? Да? Я хочу верить! Ты знал, что я 31-го трепещу этого «рубежа» и, верно, хоть и не написал, — но жил одной же мыслью?! Верю! Я так ждала, томилась, — хоть бы строчка! И вот почта — твой конверт! Увы — для мамы! Я не знаю, что ты ей пишешь — не любит мама давать свои письма. Я знаю, что ты здоров. Да? И… вдруг почтальон еще приносит — заказное — пакет! Мне! «Пути» — твои «Пути»! Отчего «Пути»? И вижу… «Любимой, светлой, — Оле моей, дружке моей»! Ты хотел «Пути» дать мне _т_е_п_е_р_е_ш_н_е_й_ _т_в_о_е_й? Да? Или ответил ты мне на мое заветное: я все это время думаю, что творишь ты, — чуется. Этим объясняю я и твои письма в 1 листочек, и долгое молчанье! И… смиряюсь… Мне радостно, если ты пишешь, но и больно, что не приобщил меня, не сказал… Как крепко я бы за тебя молилась! Ты скажешь мне?! Ты знаешь _к_а_к_ я переживаю _т_в_о_р_ч_е_с_т_в_о_ твое! Ванечка, я эти твои «Пути» с благоговением взяла… «Спасибо» — не выразит моего чувства! Здесь все, все переливы счастья, любви, поклонения тебе, мой Гений! И — мне залог, что ты творишь их! Ответ твой мне!? Начало этого Года? Замена твоего молчанья пред «рубежом»? Ответь на все?! О, как я жду письма твоего теперь! Я жажду, как никогда! Хочу знать все, как горит в тебе!? Я жду, что в следующем письме ты мне откроешься! О, неужели, ты скажешь, что… пишешь _и_х?.. Благослови тебя Бог! Я твои книжки все отдам переплести. Уже сговорились. В полотно. Кожа — невозможно, увы! Темно-темно красного цвета с золотом. Красиво? Но не подумай, что цвета той ниточки, что послала. Это для другого! Нет, совсем темный, красный, как вино… С той недели начнут. Тютчева я всего просматриваю, ища твоих отметок… Как сладостно это! Как я тебя благодарю! Я упиваюсь «Старым Валаамом» и «На морском берегу»⁵¹⁴ — чудесно! Я вся в тебе, с тобой! Ванечка, отчего ты мне не пишешь больше про Дашу? И почему нет писем из возвращенных? Ты послал? И по-моему еще одно (?) пропало, т. к., судя по тексту писем, полученных, еще должны были быть! И напиши еще какую «карточку с Новым Годом» ты получил 26 дек.? Я не понимаю. Ванечка, я посылаю тебе веточку елки из церкви, с образа. Я для тебя и для себя ее взяла… Сегодня, когда будет гореть елка (мы вчера не зажигали — берегли свечки для сегодня, т. к. Сережа только сегодня сможет приехать) — я буду говорить с тобой! Напиши мне как провел ты праздники? Мне это так хочется знать! Как бы радостно я устроила тебе елку. Как трепетно-ярко горели бы свечи! Милый Ангел… Но мне так грустно, что ты давно не пишешь… Я живу только тобой! Я дышу только тогда, когда мне почта приносит радость твою!

Ах, «Пути Небесные»! Знаешь, я на что открыла? О Рождественской Всенощной, где «пели звезды»! Как ты чудесно, божественно пишешь! Как мне благодарить тебя!? Как тонко ты дал мне понять! Как нежно! — «Пути Небесные» — прислал ты мне на этот грядущий год! Я могла бы забыть все, все на свете, — я днями не ела бы ничего и забыла бы, что сон есть, — если бы я могла уйти только в твое! Как упоительно! Я так счастлива, в… моей тоске даже! Но почему же ты не пишешь?? Я тревожусь. Я так жду, так исступленно, дико-страстно, жду письма твоего! Эти словечки дорогие на «Путях» — они у меня в сердце, но мне их… мало! Я хочу знать какой ты вот теперь, самый последний, что думаешь, что делаешь, что чувствуешь!? 2-го янв. послал ты — и уже 7-го здесь! А писем все нет, и нет. От Алеши тоже ничего нет! Я на всех Вас не насмотрюсь: тебя люблю, обожаю… Сережу — чту, люблю (как твоего) чту, чту — как святого! О. А. — отображенье твоей любви — люблю, чту ее — мы так ей все должны поклониться! Сколько дала она тебе. Я на нее смотрю — вижу Сережечку… твоего… Тебя!! Дня не проходит, чтобы я на всех твоих все не смотрела… Ты был на ее могилке? Будешь? Поклонись ей от меня, недостойной!!!

[На полях: ] Целую, Ванечка, тебя! Молюсь! И жду, жду вести! Твоя Оля

Чудом, я услыхала вечером… 4-ый [1 сл. нрзб.] Шуберта!! Мне слала улыбку… Богоматерь?

В сочельник⁵¹⁵ я смутилась: я прося «откровения» посмотрела какое Евангелие полагается. И… посмотри, что стоит на литургию 6-го⁵¹⁶ ряд. Но Христос же ханжество и лицемерие порицал, и меня бы понял и простил?!

123

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

31. ХII.41

Жду окончания «повести жизни», о жизни с «эном» — почему он так закрыт буквой? Жду и о «Георгии», — словом, жду всей повести. До ознакомления со _в_с_е_м_ не напишу ни слова. Я очень занят делом, — пишу, но не «Пути».

И. Ш.

Жду объяснений: почему я не должен упоминать об О. Субботиной, в бытность мою в столице? Я должен знать всю правду.

И. Ш.

Нельзя в _т_а_к_о_м_ поминать святое для меня.

124

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

2. I.42 12 ч. дня

Нежная моя, голубка Оля, я только что молился, с тобой в сердце. Весенняя сиренька-нежка… — вдыхаю тебя, взглядом с цветов твоих вбираю, целую бледные крестики-олёльки! (У меня есть о «сирени» — в «Лике Скрытом»⁵¹⁷ — не знаешь ты, а там — о, как много «страдания любви»!) М. б. пришлю выписку (это еще в 16-м г. — я нежданно дал предчувствие «ужасов»). Нет, я после пошепчу тебе о твоем сердце… я так взбудоражен многим… — не знаешь ты, почувствовала, м. б.? С 29-го, как получил твою «повесть жизни», — 3 и 4 NoNo, я четыре дня был отравлен, пронзен, подавлен, как ни-когда! На третий день, порвав много написанного тебе, — я все же старался держать себя властью мысли, — если бы _в_с_е_ послал, было бы — для тебя ужасно! — я не мог сдержать боль… и отправил тебе «безличную» открытку, 31 дек. Сейчас я хотел бы вернуть ее… — и шлю вдогонку _э_т_о. Не вини меня, я выдержал огромную борьбу с чувственной стороной во мне, _н_е_ светлой. Тебе будет понятно _м_о_е_ остро-больное, раз ты сама сознаешься, _к_а_к_ волнует тебя мой… — «ро-ман»! — говоришь ты, — «с Дашей»… У меня _н_е_ было никакого романа, ни с Дашей, ни… с кем другим, при всем богатстве возможностей. Я не «исцелован» весь, как ты… — я остался _в_н_е_ этих «приделов любвей» — при-творов «дэми-копюлясьн»^[229]… — т. к. — для меня — «исцеловыванье» равнозначно этому — «д-к», — по-русски было бы стыдно мне написать. Ты вся исцелована, как м. б. еще никакая другая женщина (или, верней, девушка), жизнь которых знавал я и по их мне признаньям (как писателю), и по наблюдениям, и по романам-искусству. Ты писала-рассказывала с увлеченьем (и с болью) мне — о, понимаю, о-чень сокращенно, «с купюрами», — как тебя исцеловывали… — и не думала, _к_а_к_ это вонзается, как жалит, жжет, прожигает, рвет, де-рет сердце. Ну, раз ты нашла возможным _т_а_к_ изображать… — так оголено, так, я сказал бы, _в_н_е_ чувства меры, чего требует даже примитивное искусство… если ты не учла последствий этих «скользких» порханий по цветкам любви или ее суррогатов… _д_л_я_ «любимого… читателя»… для его достаточно уже переполненного _в_с_е_м_ сердца, то не посетуй же на мой, вырвавшийся из этого ада «восприятий» вскрик, за который я все же виню себя. Спешу этим письмом обогнать его и тебя успокоить: мне твой покой дорог, милая Оля. Скажу кратко: твоя «история» с укрытым тобой буквой «Н» персонажем, — ни общественного положения, никакой «личной приметы», ни образовательного ценза, ни… единой положительной черточки! Весь этот _к_о_м_ грязи дан тобой мне так полно… — и я все эти дни чувствовал отвратительную тошноту, будто наглотался гнили. За несколько недель «раскланиванья», после «цветочного воровства», — должно быть и «политическое отбыванье» было сродни уголовному — беру _в_с_е_ «энное»! — плаксиво-фальшивое свидетельство о «богопознании» через тебя, о «приятии жизни» — о, дешевка! — «предложение» и… «согласна»! Все я понимаю, и «гордыню», и «ужас», и «жертву», и… юность! А дальше — «отдавала все, что было»… — ! — «посылала цветы» — «любил очень!» — а _к_т_о_ же _н_е_ _л_ю_б_и_т…?! — и… отдала самое заветное, самое ценнейшее, чего не поверяют в большинстве случаев даже любимым-дорогим — «дневник»! Это — _т_а_к_о_м_у-т_о..! Вытаскивание силой с танца, в общественном собрании… (Это могло быть возможно только при полном обладании!) Согласись — не говорю уже о «дальнейшем», до… «подлости». _Т_ы_ почему-то так и забыла досказать, _к_а_к_ _ж_е_ эта «подлость» была удостоверена? (чем?) — что это, действительно «подлость», а не — _п_р_а_в_д_а_! — согласись, что если бы я, я тебе _т_а_к_о_е_ вот рассказал, ты бы _к_а_к_ могла мне ответить! А у меня было с Д[ашей] все чисто (да еще при каких условиях! Я тебе напишу!), и я честно могу смотреть тебе и всем, и ее детям в глаза! И я… исправляю свой невольный вскрик, — я тебя не оскорбил никак, не упрекнул, — я лишь жестко-безлично — запросил тебя в открытке. Больше я не коснусь этого. И прошу тебя — _б_о_л_ь_ш_е_ мне об этом _н_е_ писать. Но о «покаянии» в подлости «полусветлой личности» — скажи. Только. Крест. Я тебе доскажу о моих «романах», и ты увидишь, сколько там было того, что может, воистину стать предметом высокого и _ч_и_с_т_о_г_о_ искусства! Я тебе скажу и об искусстве, много дам нового, чего не найдешь ты ни в эстетиках разных школ, ни в «философии и теории искусства». Из твоих же «партий» и «романов» (странно: как ты не оценила воистину _ч_и_с_т_о_е — врача с его «концертами русской песни». Это — единственный _ч_и_с_т_ы_й) — можно лишь выкроить психологию любовных томлений и «отталкиваний-притягиваний», и… разве с большим напряжением — разве только в случае с Г. — опять зашифровка, ибо я не могу понять, — такой я бестолковый! — да у кого же он и _ч_е_м_у_ работал?! — можно через некий «магический кристалл» — Пушкина! — увидеть воистину-искусство, т. е. освежение духа, новый мир, сотворенный художником, приподнятый над земным. Это ты знаешь по «Чаше», «Путям», по большинству моих работ. Обилие твоих «встреч» дает понятие не об «избытке сердца», а об обилии «чувственных раздражений», каком-то «элементе» в тебе, который привлекает, м. б. _т_в_о_и_ невольные «манеры» — что называется «эманация женственного», о силе этого элемента, что, конечно, не исключает твоего духовно-душевного богатства. Я отлично учитываю твою «юность», твою жажду осмыслить жизнь… но я не закрываю глаз и на другое (отметил еще в письме от февр. 1940 г.!! — не зная тебя): на твою «жажду жить», «жадность к жизни»… на… элемент «особливо женский», — не… женственный, не «эвиге-вейблихе»! — на то, что, грубо выражаясь, можно было бы назвать… «власть чувств-плоти», с чем соединено, ныне в равной степени силы, — «нравственный протест», «моральное начало» (императив), «благоговенье перед духовной высотой и чистотой». Конечно, ты боролась, ты жаждала и жаждешь _и_д_е_а_л_ь_н_о_г_о, ты искренна, ты мучаешься, страдаешь от сознания несовершенств в тебе, — и ты очень требовательна к чистоте и совершенству в других, твоих… партнерах! Да, я мог бы сделать тебя «героиней», но для сего я должен был бы придать тебе, от творческого воображения, «духовной прелести». Она есть в тебе, но — в твоей «повести» — едва различима. Она сильно выражена в иных письмах ко мне. Ты — для меня — полна прелести, ты для меня — чудесна и дорога, какая есть, _к_а_к_о_й_ я — внутренне _о_т_б_и_р_а_я_ тебя (высекая по своему _о_б_р_а_з_у), — тебя творю в себе. В «повести» же ты сильно подсушена, упрощена, взрывна, неровна, остроугольна, — и все это, конечно, объяснимо «конспективностью», волнующей тебя спешкой и… м. б. _с_м_у_щ_е_н_и_е_м, — передо мной ли, перед твоей ли взыскующей совестливостью. И — главнее всего — ты — как и в периоды «романов», так и во время написания «повести» — болезненна, вернее — больна. Да, ты — больна. И — серьезно больна. Я не врач, _н_о_ _в_и_ж_у_ _и_ _с_л_ы_ш_у, насколько ты больна. Это — от в_с_е_г_о. И — больше всего — от «исцеловыванья», от «сухой любви», от бунта низших инстинктов, «пониже-поясничных». Если бы мы с тобой встретились — ты _н_е_ знала меня вовсе тогда! — в 36-м г. (потому и не было воли познакомиться), я верю, что теперь ты была бы здорова. Ты жила бы многим _и_н_ы_м, и… м. б. своим ребенком. Он необходим тебе, _т_а_к_о_й, полной глубоких и тонких _ч_у_в_с_т_в! Родная, нежная моя, светлая моя… и — хочу сказать — _ч_и_с_т_а_я. Все прошлое — _в_н_е_ меня, и я его _н_е_ помню. Я знаю только _м_о_ю_ Олю, мою, углубленную, обогащенную, — страданиями, — исключительную по душевной красоте, чрезмерно —! — одаренную, со всеми чудесными возможностями. Оля, ты _м_а_л_о_ питала в своей жизни эту главную и важнейшую часть своего существа — от религии ли, от искусства ли, от «мысли» ли. Ты _с_л_у_ч_а_й_н_о_ и не гармонично образована. У тебя много провалов в этом, но многое и _в_з_я_т_о, случайно взято, — «от жизни», благодаря исключительной одаренности твоей. У тебя природный _т_а_к_т, чуткость к изящному, во всех смыслах, к _п_р_е_к_р_а_с_н_о_м_у_ во всех видах… — и наряду с этим — _в_ы_в_и_х_ — к «цыганщине», к «мясу жизни», порой — к скользкому в ней. Ты чутко понимаешь дух «Твоя от Твоих»⁵¹⁸, о, глубже и проникновенней многих блестяще образованных, и больше, чем, м. б. 95 процентов _в_с_е_х_ женщин… — но ты — очень сильно ценишь и… «_н_е_ Твоя», и «_н_е_ от Твоих». Но, что главное, — ты имеешь _у_п_о_р_ — на «духовно-душевное» наследие твоих поколений — и вкус и волю к борьбе за высокоценное, чудесно-чистое, святое! В тебе чудесная сила, редкостная… — сила, отмечающая _С_в_я_т_ы_х, — то, что так поражает нас в житиях, — как у Марии Египетской⁵¹⁹, — не смущайся, я не о темном в ней говорю, у большинства целомудреннейших, как Варвара Мученица⁵²⁰, Анастасия, Дария… о, дорогая моя, голубка моя..! я так чту тебя, я так люблю все твои светлые проявления, и… — твое огромное дарование! Нет, я еще больше уверен в твоих огромных силах, прочитав — и не раз — твой — мучительнейший для меня — «конспект жизни».