По крайней мере, если совсем уж чего не учудить.

Моя теория подтвердилась довольно быстро, когда в помещение, куда нас привели, однорукий шестипалый клиот прикатил на тележке большое корыто с похлебкой и плававшими в ней же деревянными мисками. По отработанной еще во время перехода через Дикие Земли схеме еду поделили поровну, и я с удивлением обнаружил в своей порции не только разваренные практически в кашу овощи, но и хрящи, кожу и другие следы пребывания в бульоне мяса.

После мочи Пустынного Тритона и жалкого куска сушеной лепешки, эта пища показалась мне достойной баронского стола. Если вообще не верховного правителя из Света Зарницы. Голодом нас морить тут определенно не планировали. А значит, я вполне мог набраться сил и совершить побег, чтобы затем организовать сопротивление, побороть нелюдей и отправиться спасать родных!

Если только удастся сперва побороть неподъемным валуном навалившуюся дрему…

— Эй, ты чего тут разлегся, малец? — именно такой довольно грубый и весьма бесцеремонный окрик заставил меня распахнуть блаженно смеженные веки. К тому же окрик сопровождался резким рывком за плечо, что уж точно не способствовало дальнейшему пребыванию в мире грез. — Это место Сохатого. А ну проваливай!

В тусклом свете фосфоресцирующих желтых шариков я разглядел возвышавшегося надо мной мужчину. Его тело покрывали широкие, подвязанные веревкой штаны и простая дерюжная жилетка, из-под которой виднелись рельефные мышцы. Не объемные, но четко очерченные.

— Уймись, Кисточка. — произнес из темноты усталый голос. — Сохатый уже с две недели как Троттов кормит. Так что оставь парню лунку и лезь в свою. Отбой скоро.

— Да как так? — растерялся Кисточка. — Я же вот только-только с ним… Мы же вместе столько всего… Эх! — он махнул рукой. — И правда. Прости, малец. — он легко, как пушинку, поднял меня и потрепал по голове мозолистой рукой. — Теперь лунка твоя. Пусть тебе повезет больше, чем ее прежнему владельцу.

Лунка. Видимо так они называли вырубленные в стене альковы, по которым мы разбрелись сразу после трапезы. Я залез в первый попавшийся и отрубился, не успев даже удивиться его отполированной, с углублением, поверхности. Видать, вмятину собственными телами натерли прежние хозяева лежбища.

— Не обижайся на него. — ко мне подошел еще один мужчина, одетый точно так же, как Кисочка, и с весьма схожим телосложением. Разве что лицо у него было более угловатое: с выдающимися скулами и надбровными дугами. А еще я обратил внимание, что они оба обладали выпученными, как у сов, глазами и похожими на мой ошейниками. — Здесь дни, знаешь, разнообразием не отличаются. Легко забыть такую мелочь, как смерть товарища. — он грустно улыбнулся. — Меня зовут Клён.

— Почему «Клён»? — не удержался я от вопроса.

— Потому что у меня лицо похоже на кленовый лист. По крайней мере, мы так думаем.

В общем да, похоже.

Последнее я, судя по всему, произнес вслух, поскольку Клен внезапно оживился, занервничал и даже встал на колени, чтобы его лицо оказалось на одном уровне с моим.

— Ты видел клены? Настоящие? — возбужденно спросил он, схватив меня за плечи.

— Доводилось. — настороженно произнес я, не зная чего ожидать. — И не только их.

— Так ты не отсюда… — ошарашенно проронил он, будто не веря своим словам. После чего набрал в грудь воздуха и крикнул в пустоту. — Народ, у нас тут новенькие! С поверхности!

Я не видел, что происходило вне метрового радиуса, но, судя по звукам, в пещеру пришло оживление. Собиравшиеся уже было отправляться ко сну невольники вскакивали с мест и будили других прибывших со мной крутолугцев, тут же засыпая их градом вопросов.

Досталось и мне.

— Расскажи… — Клен замялся, не зная с чего начать. — Про Солнце! Какое оно? Солнце…

— Пусть лучше расскажет про ветер! — встрял Кисточка. — Про ветер расскажи нам!

— Нет, лучше облака! — раздалось сбоку. Меня окружили плотным кольцом. — Я слышал они мягкие, и на вкус, как мед.

— Ты никогда не пробовал мед!

— Ну и плевать! Представить-то я могу!

— Как можно представить вкус?

— Расскажи про небо!

— А ты видел море?

— Как поют чайки?

— Чайки не поют, дубина, поют курицы!

— Звезды! Пожалуйста, опиши звезды! Ради всех богов! Звезды…

Вопросы сыпались, как из прохудившегося мешка с зерном, а я не мог понять, почему им интересны такие обыденные вещи. Не любящий поцелуй матери, не одобрительная похвала отца, не смех младшего брата, не улыбка старшей сестры. Ведь нет ничего ценнее этих драгоценных моментов, отнятых у меня проклятыми нелюдями. Почему солнце? Почему чайки?

И вдруг я осознал.

Они спрашивали о том, что могли представить. О чем когда-то слышали. И физически не могли интересоваться тем, представления о чем не имели даже теоретически.

В каком-то смысле их жизни были даже хуже моей.

Любой из моих двух. Даже первой.

Мне стало их искренне жаль.

— Солнце большое и яркое. — принялся рассказывать я, и люди вокруг замолчали, словно по мановению волшебной палочки. — Оно висит высоко, и к нему нельзя прикоснуться. Но само оно может приласкать своими лучами. Оно дарит тепло и нежность. Так похожие на объятия матери.

Казалось даже воздух вокруг застыл, настолько внимательно слушали меня подгорные невольники. И лишь светлячки покачивались из стороны в сторону, отвоевывая у тьмы жалкие крохи свободы.

— А ветер он… могучий. Но иногда мягкий и дружелюбный. Он будто не знает своей силы и может иногда закружить, подбросить поймать, снова подбросить, швырнуть в палую листву. А может потрепать по волосам, подарить неожиданный подарок или просто чмокнуть в щеку. Он как отец.

— А облака не мягкие и не вкусные. Они могут стать тучами и забросать дождем, снегом, градом, подстроить еще какую-нибудь пакость. Но потом обязательно улыбнутся, поманят пальцем и покажут высоту, до которой не достанешь, сколько не тянись. Хотел бы я быть решительным и смелым, как облака.

— А звезды…

Я говорил и говорил, и слова лились из меня легко, словно река, прорвавшая хрупкую плотину. Так же и слезы катились по моим щекам двумя полноводными ручьями. Но я не обращал на них внимания.

Я прощался.

Прощался с родными и близкими, которых в ближайшее время мне точно не доведется обнять. Прощался с прежней жизнью, подарившей мне столько замечательных моментов. Прощался надолго, потому что окончательно осознал свое незавидное положение и навсегда изменившуюся жизнь.

Не выйдет вернуть обратно разбитый кувшин уюта и счастья. Его не собрать и не склеить. Да и некоторые части пропали безвозвратно — я чувствовал это в душе. И в сердце.

Можно только вылепить новый сосуд. Но для этого нужно найти подходящий материал, и гончарный круг, и… да много еще чего. Не так-то это все просто, кто бы что не говорил. Теперь я это понимал. Жаль только, что не осознал раньше. Ведь все могло случиться совсем по-другому.

Я рассказал обо всем, о чем меня просили. В красках. И пусть мастерством описания я даже близко не дотягивал до своего любимого писателя, но я чувствовал, что мои слова достигли слушателей. Они смотрели на меня, но их мысли блуждали где-то далеко, купаясь в воображаемом море, и нежась в лучах несуществующего солнца. А соловьи и канарейки (а вовсе не чайки с курицами) пели им свои песни.

Я говорил пока не охрип, но и тогда меня не хотели отпускать. И лишь напоминание Клена о том, что завтра снова махать киркой, и столь юному пленнику придется куда хуже, чем им, заставило остальных нехотя расползтись по своим лункам.

Я тоже лег. И, засыпая, мне показалось, что родители стоят надо мной в обнимку, как когда я был еще младенцем, и улыбаются. А может мне это уже приснилось…